Ким Филби - Николай Долгополов

— Если верно понимаю, воспоминания о жизни там были отрывочные.

— Ким обычно рассказывал какие-то забавные случаи, со своими детьми, например.

— И ничего — совсем ничего о работе?

— Вспоминал какие-то эпизоды из той жизни, но это не касалось работы.

— Затрону тему серьезную. Существует мнение, что Киму Филби дали убежать из Бейрута. Допрашивал его приехавший из Лондона старый друг Николас Элиотт, чуть ли не сразу после тяжелейшего разговора улетевший обратно в Англию. А местный резидент Лан вообще общался с Филби только по телефону. Небрежность для таких асов непростительно странная. Как этот момент оценивал сам Филби?

— Ким мне этого никогда не говорил. Я узнала это позже. То, что приезжал человек, допрашивал. И вместо того чтобы сразу забрать, дал ему время — субботу и воскресенье. Ким рассказывал, как ему пришлось уходить с пустыми руками. На такой случай у него была приготовлена сумма денег, которую он оставлял жене. Тем не менее Ким всегда был готов к неожиданному исчезновению.

Я вам расскажу о другом. Ким был необычайно теплым, доброжелательным человеком. Вот он сидит в кабинете, работает, печатает на машинке. Я открываю дверь, хочу что-то сказать, но понимаю, что не вовремя, и ухожу. Но он тут же поворачивается с улыбкой, как бы ни был занят, и спрашивает: «Что ты хотела?»

— Это любовь к вам у интеллигентность или выдержка?

— Это нельзя воспитать. Натура есть натура. Многие, кто считает себя интеллигентами, так себя не ведут. Даже с вежливыми людьми случается всякое. Я говорила вам об одном из наших кураторов, человеке вполне достойном. Но случился эпизод, который привел Кима в бешенство. Мы путешествовали по Волге с его сыном и каждый день обсуждали, где высаживаемся, какой у нас маршрут. Собирались у нас в каюте — мы с Кимом, сын Джон с женой и наш куратор. Я задаю куратору вопрос, пытаюсь обсудить какое-то предложение, а он сидит и, не глядя на меня, листает и листает журнал. Что было с Кимом! Он в бешенстве вскочил со стула: «Кто не вежлив с моей женой, тот оскорбляет меня». Он произнес это по-русски.

— Руфина Ивановна у ваш муж задавал высокую планку. Может, для большинства она слишком высока…

— Да, это так. Например, с Кимом невозможно было ездить в метро. Выплескивается поток, куда-то устремляется. А он всегда всех пропускает. Я иду, привычно лавируя в толпе, и его теряю. Вижу его далеко, а он все еще пропускает, пропускает… И так каждый раз. Рассказывал, что приехав в Москву, решил зайти в знаменитый наш «Елисеевский». Подходит к магазину, открывает дверь. Видит женщину и пропускает ее. А за этой женщиной ринулся один мужчина, другой, все подряд. Ким смеялся: «Я стоял, как швейцар, держа эту дверь». Вот напротив — стоит его кресло. И всякий раз, когда я входила в комнату, он вставал. Я с трудом отучила его от этого. А моя мама мучилась. У нее здесь была своя комната, и она часто оставалась у нас. Мама входит, и муж сразу вскакивает. Мама: «Ким, ради бога! Я боюсь входить в комнату». А он говорит: «Я был таким мальчиком».

— Что он имел в виду?

— Он рассказывал, что начал читать с четырех лет, углубляясь в книги и ничего не замечая вокруг, и говорил мне: «Вдруг слышу: Ким, твоя мама зашла. И я сразу вскакивал». Натура и воспитание, конечно, тоже.

— Руфина Ивановна, давайте вернемся к работе вашего мужа. Было ли нечто такое для нашей страны сделанное, чем он особо гордился?

— Да. Часто он повторял: «Прохоровка, Прохоровка».

— Это о материалах, которые он с друзьями по «пятерке» передави накануне Курской битвы?

— Да. Я-то о Прохоровке мало слышала, все больше о Курской дуге. А он повторял: «Прохоровка — это же я». Никогда свою роль не выпячивал, но в этом случае гордился.

— А об атомной бомбе вопрос возникал?

— Это другое дело. Рассказывал, когда на него впервые пало подозрение, как он сумел выйти из опасной ситуации. Написал две статьи, смысл которых сводился к одному: ни в коем случае не признаваться.

«Пятерка», «шестерка», «туз»

— А о друзьях по «пятерке» он не вспоминал? Пусть как-то, в каком-то контексте. Кто был для него самым близким?

— Смелость расставлять по степени близости на себя не возьму. Но о Бёрджессе Ким говорил, что он был необыкновенным, безумно талантливым. Пожалуй, наиболее блестящим. Однако не сумел себя реализовать. Щеголял экстравагантностью. Рассказывал Ким про него смешную историю. Часто они встречались на приемах, и если была жара, то во время торжества Бёрджесс мог пойти под душ, не раздеваясь, — прямо в костюме, в галстуке, в туфлях. И объяснял потом: «Ничего страшного — это все синтетика».

А Ким пострадал из-за него.

— Это когда вместо того, чтобы просто помочь Маклину, Бёрджесс сбежал вместе с ним?

— Конечно, если бы не Бёрджесс, Ким мог работать и работать.

— Обиделся на него здорово?

— Да, обиделся, даже не хотел с ним встречаться. Но была У Кима незаживающая рана. Один из сотрудников разведки написал, будто Филби отказался встречаться с Бёрджессом, когда тот лежал в московской больнице и хотел его видеть. Но я-то хорошо знаю, что это неправда. Ким мало говорил о работе, а здесь высказывался часто. Повторял: «Бёрджесс хотел видеть меня перед смертью, хотел сказать мне что-то важное. А ему сообщили, что меня нет в Москве. Почему они так жестоки?» Киму вообще ничего не сказали. И то, что он не мог тогда увидеть Гая, оставалось болью. Очень переживал! Я на похоронах мужа увидела человека, который вообще не знал Кима, а потом писал, что «забегал на чаек к Руфине и Киму»…

— Давайте перейдем к следующему из «пятерки».

— Я бы добавила еще о Бёрджессе. Известно, к чему привели его выходки. И то, что он ночевал у Кима в Вашингтоне, было против всех правил. О Дональде Маклине известно многое. Что мне добавить? С ним так близко Ким знаком не был. Маклин работал в МИДе, они не часто пересекались. А с Бёрджессом Ким был связан. Гай пришел в контрразведку раньше, это он рекомендовал туда Кима. А когда Ким вместе с Маклином работали на одно общее дело, по всем правилам они не могли встречаться. Но Ким всегда был высокого мнения о нем.

— Давайте перейдем к Бланту. О картине, присланной им из Лондона, вы уже рассказали.

— Про Бланта… Ким к нему очень хорошо относился.

— А вы знали о нем еще до речи Тэтчер?

— Да. О Кернкроссе — нет. Ким никогда не произносил этого имени.