Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник) - Александр Филиппов

– Не жрут, товарищ майор! А я давеча за тремя килограммами перловки такую очередину в магазине выстояла…

– Разберемся, Петровна, – пообещал Рубцов, – открой-ка нам вот эту хату…

Дежурная отомкнула замок ближайшей камеры, распахнула дверь. Рубцов шагнул внутрь, скомандовал с порога:

– Встать!

Из-за его плеча Самохин видел, как заключенные, одинаково серые в мутном свете тусклой лампочки, зарешеченной в нише под потолком, неторопливо сползали с верхних ярусов коек, жадно докуривали «бычки», выстраивались, позевывая, у длинного, из некрашеных досок стола.

– Ну-ка, шустрее! Чего как не живые? Вы мне тут умирающих от голода не изображайте. Кто дежурный по камере?

Вперед лениво, вразвалку вышел плотный, коренастый зэк. Держа руки за спиной, он набычился, низко склонив стриженную «под ноль» голову, и, разглядывая офицеров исподлобья, ответил настороженно:

– Ну, я…

– Почему не докладываешь? – спокойно спросил Рубцов.

– Чо я, в натуре, сука тебе, командир, чтоб шестерить? За три ходки на зону ни разу не козлил, не дождешься…

– И где ж ты сидел, что к порядку не приучен? – искренне удивился Рубцов. – А вы что? – обратился он к остальным обитателям камеры. – Тоже сплошь приворованные собрались? Почему ванек не вынесли утром?

Рубцов указал на переполненный деревянный ящик для мусора возле грязного унитаза в углу камеры – «ванек». Зэки угрюмо молчали, глядя в пыльный цементный пол.

– Мусор выносить вам по понятиям не канает, а в говне жить – в самый раз?

– Эт-то… началы ик… Пусть козы из хозобслуги парашу выносят… – вступился пожилой, голый по пояс, сплошь исписанный татуировкой зэк. – И еще требования у нас. Штоб, значит, чай без нормы и мутильники в каждой хате…

– Понятно, – кивнул Рубцов. – Чеграш! Возьми дежурного, вот этого… Как фамилия твоя, блатной? Хохлов? Возьми, Чеграш, вот этого Хохлова и брось в петушиную камеру.

– Ты чо, командир, – вскинулся тот, – да я покоцаюсь, вскроюсь…

– Чеграш! – добавил Рубцов. – Если эта падла вскроется, медиков не вызывать. Держать в наручниках. Все, вперед! – И угрожающе добавил вслед зэку: – Ты у меня, пацан, будешь теперь красным, как пожарная машина.

Чеграш дернул заключенного за плечо, толкнул к выходу из камеры и так огрел по спине дубиной, что тот вылетел в дверь, за которой его подхватили тюремщики, надели наручники, увели.

– Больно круто ты, командир, – покачал головой старый зэк, – беспределом попахивает.

– А мне блатных не надо, – усмехнулся Рубцов. – Я здесь самый блатной. И чтоб санитарное состояние камеры оставалось на должном уровне. – Майор со значением поднял палец. – Даже нам, тюремщикам, не западло навести в вашей засранной хате порядок. Так сказать, для примера. Капитан Федорин!

– Я!

– Помоги пацанам, опростай ванек…

– Слушаюсь! – с готовностью выскочив из-за спины Самохина, Федорин козырнул и стремительно шмыгнул в угол. Схватил доверху наполненный «ванек» и мгновенно опрокинул его на середину обеденного стола, похоронив под мусором разложенные там куски сала, хлеба, кружки с чаем и горку дешевых конфет.

– Готово! – доложил капитан, опять козырнув Рубцову.

Тот изумленно оглядел загаженный стол, остолбеневших в растерянности зэков, сказал с сомнением:

– Слушай, Федорин, по-моему, ты куда-то не туда мусор высыпал.

– Разве? – захлопал глазами Федорин. – Я старался…

– Ладно, – великодушно махнул рукой Рубцов, – ошибся – с кем не бывает. Видите, братаны, какая оплошность вышла? – участливо обратился он к заключенным. – Так что в следующий раз вы на сотрудников наших не надейтесь, старайтесь сами мусор выбрасывать. И полы заодно подметите. А то поручу капитану, и он через пожарный рукав, из брандспойта все смоет. И начнет с потолка и шконок. Так что действуйте. Счастливо оставаться, приятного аппетита, – вежливо попрощался майор.

Захлопнув дверь камеры, он не обернулся к офицерам, предложил:

– Пойдемте, орлы, в корпусную, посекретничаем. Петровна, приведи нам Васильева из сто восьмидесятой хаты.

В тесной корпусной режимники кое-как разместились вдоль стен. Самохин остался стоять, наблюдая за Рубцовым.

– Ты, майор, недавно в нашем гадючнике, – неожиданно обратился к нему Рубцов, – о голодовке этой что думаешь?

– Так голодать месяц можно, – пожал плечами Самохин. – В каждой камере горы хлеба, сало, колбаса, курево. Да еще передачи прут. Разве ж это голодовка? Так, понтуются…

– Молодец! – похвалил Рубцов. – Сразу опытного тюремщика видно. А-а, Васильев, старый уркаган! – переключился он на вошедшего в сопровождении контролерши худого, изможденного зэка. Полосатая роба особо опасного рецидивиста болталась на нем свободно, как на вешалке.

– Бить будете, гражданин майор? – деловито поинтересовался зэк. – Предупреждаю, у меня почки больные и голова травмированная. Во, – он постучал себя костяшками пальцев по темени, – слышите звук? Пластина железная! Так что запросто крякнуть могу, потом не отпишетесь…

– Да что ж тебя, Васильев, бить-то, – добродушно посетовал Рубцов. – Проще пристрелить сразу. Ты ж неисправимый вор! В прошлый раз что обещал? Говорил, все, мол, начальник, на пенсию выхожу, в тюрьму больше ни ногой, и вот опять…

– Дак, гражданин майор, в прошлый раз не считается! Я и подсел-то всего на год. Разе ж это срок? Экскурсия ознакомительная…

– И с какой зоной знакомился?

– С восьмеркой, мать ее в душу.

– Как она тебе показалась?

– Хорошая зона. Режимники, правда, вроде вас, злые, с подогревом хреново – перехватывают все с воли – ни водочки тебе, ни таблеток успокоительных… Зато отрядник душевный попался. Все книжечки мне подсовывал разные. Читай, грит, в них вся мудрость человеческая прописана!

– Ну да? – живо заинтересовался Рубцов. – И как ты, помудрел?

– Да не-е… – ощерился зэк. – Когда меня менты брали, так по шарам дали, что очки – вдребезги. А чтоб новые на зоне заказать – денег на лицевом счету не было. Я ж не работал там по инвалидности… Книжечки, конечно, брал, чтоб отрядника не расстраивать, уж больно он по ушам ласково шаркал. Как Христос босиком по душе пробегал. Я еще, грешным делом, подумал: вот бы мне сына такого умного! И книжечки его хранил аккуратно, под подушкой, и кентам своим наказывал: мол, тронет какая падла хоть пальцем, листочек попортит или пятнышко поставит – пасть порву!

– Вот видишь, какой ты, Васильев, сознательный человек, и авторитет среди братвы у тебя есть, а глупостями на старости лет занимаешься, – сокрушенно вздохнул Рубцов. – На хрена голодовку эту замутил?

– А чо сразу на меня-то, гражданин майор? Я, может, здесь и не при делах…

– Не крути! Ты на продоле авторитет имеешь, последнее слово за тобой, – возразил Рубцов. – И голодовка без твоего согласия и благословения начаться не могла. Только зачем она вам нужна – никак не пойму пока.

Зэк почесал в затылке, поддернул спадавшие с впалого живота полосатые штаны.

– Мы ж, гражданин начальник, не баб в камеры для развлечения требуем. Я, к примеру, всю жизнь по зонам и без чая не могу. А чтобы кружечку кипяточка поднять, приходится всякую дрянь жечь – тряпки, вату, газеты. В камере дым, вонь – дышать нечем. Голимый тубик от такой атмосферы! Пора в хаты, как в цивилизованных странах, электророзетки провести, кипятильники раздать или чифирбаки на продолах поставить – для всех желающих…

Рубцов добродушно усмехнулся, провел пальцем по щетинистым, врастопырку, усам.

– Ишь, как ты, братан, губы-то раскатал. Вас и так из тюрьмы не выгонишь – только за ворота выставишь, а вы опять сюда, а если еще и сервис гостиничный… А если серьезно, то сам посуди. Лампочки еле тлеют, проводка старая, на соплях, и если вы кипятильники врубите – замыкание обеспечено. Загоритесь – я ради вас медаль «За отвагу на пожаре» зарабатывать не стану и вас из пылающих камер, рискуя жизнью, вытаскивать не буду. Сидите там взаперти, обугливайтесь… Слыхал, как в Самаре ПКТ сгорело? Шестьдесят блатных – в головешки. Замки в хатах от жара позаклинило, после ломами выковыривали… Но если не понимаете – давайте так, – предложил Рубцов, – голодать – так по-настоящему. Я оба продола перевожу сейчас на карцерный режим. Выгребаем из камер всю жратву, курево, постельные принадлежности. Перетряхиваем все ваши заначки, шмонаем каждого так, чтоб крошки табачной под подкладкой лепеня не завалялось – и в хаты, на голые шконки. Без еды, я знаю, дня три вы продержитесь. А вот без табака к утру завоете. Вам, старым уркаганам, это надо? Не сидится спокойно? Вы что, фраера зеленые, чтоб так понтоваться?

– Да мы чо… – сокрушенно вздохнул Васильев. – Мы ж понимаем… Но если уж откровенно, гражданин майор, последнее слово нынче не за мной. Поавторитетней нашлись. На днях транзит на Кавказ пришел на седьмой продол. А там два вора в законе. Их при шмоне пощипали, наркоту изъяли, вот они и озлились. Маляву кинули – мол, разморозить изолятор пора. А я не какая-нибудь сука, чтоб вам тут стучать, я честно сказал – мол, против. Вы, говорю, уедете, а нам тут еще сидеть да сидеть… Но братва их поддержала, а я против народа не пойду.