Заказанная расправа - Эльмира Нетесова

Молчаливые бурильщики давно все поняли. Но никто не решался лезть с советами в чужую жизнь. Лишь изредка качнут головами, посетовав на поспешность и неосмотрительность новичка. Но вслух никто ничего не обронил. А время шло. Вот уже и год минул с того дня, как Никита перебрался к Таисии. Он уже привык к чистым рубахам и горячим обедам. Спал в чистой постели. А по выходным смотрел футбол или фильмы — по телевидению.

Любил ли Никита бабу, он и сам не знал. Она ему подходила. И человек постепенно к ней привык. Она тоже не клялась ему в любви. Не доверяла, обжегшись однажды. Может, и вовсе не верила в любовь. Но заботилась о Никите всегда. Хотя о своих планах на будущее с ним не делилась. Да и были ли они у нее?

Семь лет прошли мгновеньем. Никита привык к спокойной, размеренной жизни. И считал, что наконец-то ему повезло. Он уже перестал видеть во сне Колыму, кричать ночами, вздрагивать и вскакивать от каждого шороха, как вдруг получил телеграмму от Егора о смерти матери.

— Таисия, мне в деревню надо поехать срочно! Мать померла! — сказал женщине.

— Поезжай, — пожала плечами.

— Деньги нужны на дорогу. Где моя сберкнижка? — подошел к бабе.

— Какие деньги? — оглядела так, словно увидела Никиту впервые.

— Мои! Мы ж договорились в самом начале, что часть — мне на сберкнижку будешь класть!

— С чего взял? А жить на что?

— С таким же заработком семья в шесть человек живет, не жалуясь. Одеваются, обуваются, кормятся и хватает! Нас — вдвое меньше. И мало? Дай на дорогу! — потребовал глухо.

— Да! Я клала на сберкнижку! Дочке! Ей учиться надо! Кто о том подумает, кроме меня! А ты на пустое выкинуть хочешь! Подумаешь, старуха умерла! Велика невидаль! Без тебя схоронят. Нечего бросаться деньгами.

— Мое отдай! — потребовал вмиг охрипшим голосом

Никита. И тут же увидел искаженное злобой лицо Таисии:

— Твое? А что тут твоего? Горсть лохмотьев! Хоть теперь забирай все!

— Деньги отдай!

— Ты что? Рехнулся? Иль ты не жрал? Иль я обязана была тебя кормить и обстирывать? Ты кто мне? От тебя родня отказалась, выкинула из деревни аж сюда, на край света! Неспроста! Говно ты редкое!

— Ладно! Пусть я говно! Не вернусь к тебе никогда! Но мамашу надо похоронить! Дай хотя бы на дорогу! — взмолился человек.

— Много вас таких! Одному на бутылку, другому — на похороны нужно! Хоть сам сдохни, нет у меня денег!

— С-сука! Ведь не на выпивку! Не твое прошу! Там с матерью такая же дрянь, как ты, осталась! Без гроба закопает! — чуть не плакал мужик.

— А зачем лишние траты? Мертвому все равно, как закопают! И я на гроб не дала бы и копейки! Не то время — деньги в землю закапывать! — Таисия тут же отлетела от тугой пощечины и заорала:

— Ты, рецидивист! На меня руку поднял?! Козел паршивый! Ну, пожалеешь о том! — выскочила на лестничную площадку, завизжала и завыла так, будто ее резали ножом на мелкие части.

Никита выскочил из дома, накинув на ходу куртку, засунув в карман документы, телеграмму.

Начальник нефтепромысла, пробежав ее глазами, распорядился выдать Никите отпускные и зарплату. Человек бежал на автобусную остановку, забыв о вещах, обо всем, что держало его здесь долгие семь лет. В кармане лежал билет на самолет…

Он успокаивал себя, что неприятность, случившаяся с ним, лишь дурной сон. Но едва поставил ногу на ступень автобуса, чьи-то руки схватили его за шиворот, оторвали от поручней и швырнули в сторону, на обочину, под ноги рыгочущей пьяной кодле парней. Они сворой налетели на Никитку.

Вначале он отбивался, пытался вырваться, убежать. Но куда там! Свора была большой. На миг увидел торжествующую, злорадную ухмылку, искривившую рот Таисии. Он понял все…

Ушел автобус. На остановке никого. Никто не захотел вмешаться, защитить, остановить купленную расправу. Она свирепствовала долго, пока возле толпы не остановилась вахтовая машина с буровой.

Никиту подобрали уже без сознания.

Сколько он пролежал в реанимации, потом в палате — уже не помнил. Лишь через полгода с него сняли гипс. Ни разу за все время не навестила его Таисия. И Никита понял, что никогда он не был нужен ей.

Бурильщики, пустив шапку по кругу, собрали ему на дорогу. Не только сам человек не захотел больше оставаться в Сургуте, но теперь и здоровье не позволяло. Весь изломанный, измученный болезнью, он выглядел стариком, жалким и изможденным.

Он не хотел вспоминать Таисию. Но бурильщики сказали, что после случившегося она получила предписание покинуть Сургут в двадцать четыре часа. Ей помогли управиться раньше и бабы давно уже нет на нефтепромысле.

Никиту это известие не огорчило и не обрадовало. Для себя он решил навсегда завязать с бабьем, ни одну не подпускать к себе ближе, чем на пушечный выстрел.

Уезжал из Сургута поздней ночью. А к себе в деревню приехал ранним утром.

Никита не спешил. Он понимал, что мать давно похоронили без него. Он опоздал на похороны и на поминки. И его давно никто не ждет.

Человек кряхтя садится на теплый бугорок. Весеннее солнце разбудило, согрело землю, и она опять ожила. Трава и цветы стелятся под шалым, озорным ветром. Он уже не воет, снова поет о жизни. Никита грустно усмехается. Ведь вот и он, уезжая отсюда, мечтал начать жизнь сначала, вернуться сюда богатым, с чистым именем. Ан не получилось. И к родительскому порогу снова плетется он побитой дворнягой. Уже без надежд и мечты.

Никита ждет хоть какую-нибудь подводу, возвращающуюся из города. Чтобы на ней доехать до деревни. Столько километров пройти пешком не сможет. Больные ноги не держат, дрожат. Он вглядывается вдаль. Но по магистрали идут машины. Ни одна не сворачивает в деревню. Из Березняков тоже никто не спешит в город. Ни одной души на дороге. Никите досадно стало. Устав от ожидания, пошел пешком, всматриваясь в знакомые, но до неузнаваемости изменившиеся места.

Вот на этих полях всегда колосилась рожь. Теперь — сплошные сорняки. Кусты и чертополох, бурьян. Почему? А на том поле вместе с отцом сеяли пшеницу. Как давно это было. Теперь поля отвыкли от гула тракторов, от вида людей. Дикое запустенье и тишина. Сплошная большая могила, ее не сможет разбудить даже весна. А ведь когда-то!.. Вырывает шальная память из прошлого обрывки детства, когда Никита вместе с отцом вел трактор в поле с песней. Где это все теперь? Куда убежало? Дрожат руки, стучит в висках.

«Эх, весна моя! Пошто судьба твоя, как и моя — корявая! То ты спешишь, то запаздываешь. Не всем хватает твоего тепла, не каждого обрадуешь и обогреешь».

В деревню он пришел уже к обеду. Остановился в начале улицы удивленный. Не услышал человечьих голосов. Ни один беспортошный пацан не выглянул из-за забора. Ничей петух не обозвал его. Нет привычных старух на лавках. Ни человека, ни даже тени не промелькнуло. Окна домов и двери забиты досками крест накрест.

— Что ж стряслось? Чума что ль прошла и повыкосила всех?

Но вот досада, даже спросить не у кого. Никита идет к своему дому, расстегнув на груди рубашку. Как тяжело и больно дышать в осиротелой деревне. Вот и отчий дом. Сирень все окна загородила. Они не должны быть забитыми. Хоть где-то да осталась жизнь? Ну как же без нее?

Когда подошел к калитке, невольно отшатнулся. И здесь все заколочено.

Во дворе следы спешного отъезда. Там Дунькины калоши под порогом притаились. Сбежали от зимы. Ржавеет на заборе подойник. Старый самокат прижался к крыльцу. Когда-то он был любимой игрушкой Никитки, заменял ему коня и крылья. Потом, видно, дружил с племянником, но недолго. Теперь, пережив чужое детство, состарился сам от ненужности.

— Никита! Ты ли это?

Вздрогнул человек, уже не ожидая услышать чей-то голос. Оглянулся.

— Федот я! Слышь, Микитка? Иль не признал меня, старого лешака? Я ж завсегда таким вот был! Вернулся, родимый! — бросился к мужику, словно единственному, кровному человеку, уцелевшему на большой, опустевшей земле.

Он и рассказал Никите, что случилось с деревней в последние годы.

— Разбежался люд навовсе. Расскочились все, вылупив глаза кто куда. В города разъехались, на легкий хлеб позарились. И твои также. Никто остаться не схотел. Землю обузой обозвали. Да и как жить? Света не стало, газ перекрыли, телефоны обрезали, а и денег платить не стали. Ну хоть в петлю лезь иль с топором на дорогу выходи. Да и на ней никого, окромя волков. Стали люди с голоду пухнуть. Старики, те, что без детей, на пенсию не вытянули. Да и ее придерживали. По три-четыре месяца не платили. Померли те. Там другие умнеть начали. И сбегли. Кому охота живьем закапываться?

— А мои-то как? Куда уехали?

— Куда все! Следом за людьми в город подались. В месяц вся деревня обезлюдела.

— Дунька-то как?

— Она фельдшеркой куда-то приткнулась. Мужик ее в собачатниках. Псов в больнице лечит. Ихний сын, твой племяш — нынче в армии служит. Они б давно уехали. Но мамаша твоя — Ивановна, никак не хотела с места срываться. Видно, тебя ждала. Да не повезло. Ушла, не дождавшись. Развязала руки Дуньке. Та, едва схоронив, сороковин ждать не стала и умоталась с деревни.