Приемный покой - Татьяна Соломатина

Евгению Ивановичу Иванову к моменту описываемых событий было хорошо. Всё так же хорошо, как в тот вечер «с видом на субботу». Ему исполнилось всего тридцать четыре года. И у него была обожаемая красавица жена Маша Иванова, чудесная семилетняя дочь Анечка Иванова, отдельная трехкомнатная квартира в почти историческом центре города. За истекшие десять лет он успел стать врачом высшей квалификационной категории, защитить кандидатскую диссертацию на сложно выговариваемую тему по специальности «акушерство и гинекология» и утвердиться в должности заведующего обсервационным отделением родильного дома.

Жена его, Мария Сергеевна, некоторое время назад ушла из клинической медицины – ей там стало слишком. Слишком много всего. Она была так счастлива, что чужие жизни перестали быть ей интересны, даже в качестве ремесла. Недолго она работала в фармацевтической фирме, но кое-что ей там было ох как не по вкусу, не по характеру и не по убеждениям. Позже у неё обнаружились, вернее развились, иные таланты. Они не помешали ей стать руководителем отдела комплексных проектов в солидной фирме «Вестфалия», эксклюзивно торговавшей медицинским оборудованием от самых известных производителей по всему миру.

Глава компании очень ценил Марию Сергеевну Иванову за медицинские «лейблы» – кандидатом медицинских наук она всё-таки стала, а также за умение уговорить любого покупателя, порой даже не раскрывая рта. Что делало её работу настолько коммерчески эффективной, что и зарплата, и бонусы со сделок регулярно росли.

Маша стала ещё сногсшибательнее красива, что оказалось не так уж и бессмысленно во всё ещё преимущественно мужском мире бизнеса. Причём на уровне исключительно визуального воздействия. Как тут не согласиться с тем, что красивые люди действительно более успешные! Не зря же, в конце концов, их такими создали! Её пожизненное детское беспокойство никуда не ушло. Просто приняло более конструктивно упорядоченные формы. Поэтому в свободное от работы время она… писала.

Её первый роман «Вестфалия», – ну как тут не вспомнить старика Вольтера,[107] – вышедший под псевдонимом «Евгений Иванов», имел весомый читательский (читай всё тот же «коммерческий») успех. Материал был её, иные мысли – Женькины, рукопись в издательство отнесла мама Лена, сначала поправив стилистические ошибки, орфографические огрехи, пунктуационные неполадки и «на автомате» переведя её на английский и французский, что чуть позже оказалось очень кстати.

Некий E. Ivanov (ходили слухи, что на самом деле это женщина) в англоязычной и франкоговорящей ипостасях издавался куда тиражнее, чем на родине. Его язвительные, легко читаемые антиутопии вызывали восторг как «интеллектуальной», так и широкой публики. Первые были довольны «глубиной метафизического подхода», вторые тем, что «вроде и не детектив, а интересно».

Главный инженер компании как-то раз даже привёз всем, в том числе Маше, в качестве сувениров из заграничной командировки по экземпляру «Westfalen» в карманном формате, мол, смотрите, какой казус, книга называется, как наша компания, а автор – однофамилец Марии Сергеевны. Говорят, на что-то там номинирован, но автор – таинственная личность, отказывается давать интервью и даже рукописи в издательство передаёт через посредников.

Сотрудники долго спорили, что такого не может быть, а главбух сказал, что бухгалтерия издательства наверняка знает всё и, было бы у журналистов желание и настойчивость, можно выяснить, кто этот Иванов. Маша принимала самое активное участие в обсуждении таинственного однофамильца. Всё это её ужасно забавляло. Говоря по правде, не только мысли, но и сюжеты и целые абзацы текста были исключительно Женькины, но они так давно ничего не делили… Как можно что-то делить между собой и… собой? Женька же был настолько гениален, что совершенно утратил когда-то едва зародившийся интерес к типографскому воплощению своего словотворчества. Что должно остаться в потоке времени – останется. Например, известняковая ограда…

…покрыта патиной из мхов.С неё столетьями смывалаВода слоями прах следовРептилий, древних раков, рыб,Застывших позже в недрах глыб,Которых человек рукою,Каменотёсною киркоюОблёк в кирпич, и в стены клал.Затем воитель разрушал,Беря кирпич хранить колодцы,Что рыл для войска своего.Но войны – прах.Сменив господство,Мир возвращался к ремеслуСтроительству и скотоводству.Мельчало семя.В землю каменьВходил и порастал бурьяном.И вот уже пустое племя,Глядишь, окрестными холмамиВедёт эпохи праздный счёт…Лишь стен гряда, покрыта мхами,С потоком времени течёт.[108]

Потому Женя радовался, глядя на Машины забавы, гордился её успехами, как гордятся родители удачами честолюбивых детей, но сам предпочитал ремесло. Те, кому он помог и ещё поможет прийти в этот мир, родят новых, а те – новых, как Адам родил Сифа, Сиф – Еноса, Енос – Каинана, и ему было достаточно этой сопричастности потоку. И камни – смертны, что уж говорить о рукописях, книгах и манускриптах, что в большинстве своём не только легко воспламеняют, но и воспламеняются. Лишь люди бесконечны, пока Бог не распорядится иначе. Но тогда не станет и Его.

При одной мысли о таких пространственно-временных категориях уши закладывает от якобы бессмысленности человеческой жизни, от её изначальной конечности. Но монолит здания складывается из отдельных кирпичей, как бесконечность человечества – из отдельных жизней. А отдельные жизни – из минут, часов, дней, годов, десятилетий…

Наверное, стоит рассказать историю конкретного десятилетия Ивановых сначала. Чтобы привести человеческий вестибулярный аппарат в состояние анатомо-физиологической нормы простой смертной прозой.

Итак…

Вначале Женька проснулся и сотворил Машке кофе.

Машка же спала, пуская счастливые слюни; и уже больше нигде не носилась неприкаянно над водою.

И сказал Женька: «Машенька, просыпайся, деточка. Кофе уже готов». И стали они пить кофе.

И увидела Машка, что кофе хорош; и не стала отделять его от сигареты.

И потом они целый день сотворяли друг другу всякие приятности и нежности; в общем, вели себя, как два любящих кретина, и было им не просто хорошо, а прямо-таки замечательно.

А после они поженились.

Сначала, конечно, подали заявление в ЗАГС и пошли знакомиться с родителями.

К Машиным родителям они попали лишь потому, что нужна была какая-то замшелая бумажка вроде свидетельства о рождении, по неосторожности оставленная в отчем доме. Маша Полякова не поддерживала отношений с мамой и папой не потому, что была нехорошей дочерью, а потому, что не любила тратить огромное количество усилий в никуда. Коэффициент полезного действия механизма, носящего название «выяснение отношений», стремится к нулю, хотя по сути своей вечен.

Именно поэтому она съехала со своей «детской» жилплощади ещё в самом начале второго курса, – бездетная тётка отца, уйдя на заслуженный отдых, уехала «доживать» на родину, глубоко под Казань, и сделала Машке царский подарок – однокомнатную однушку на окраине, – и у родителей она почти не появлялась. Поздравить с днём рождения, забежать в канун Нового года. Вот, пожалуй, и всё. Если удавалось уйти без скандала – это была удача. С отцом она изредка перезванивалась, а вот с матерью… Вечно поджатые губы, непременные упрёки. Машина мама гарантированно была бы довольна дочерью только в том случае, если бы та не выросла вовсе, всю жизнь будучи трёхлетним обаятельным пупсом в кружавчиках – маминой живой говорящей куклой. Собственностью.

Естественно, в этом мама не признавалась и самой себе, но от этого факт не менялся. Маша же не только росла, но и была слишком своенравна, слишком личностна, хотя до поры до времени это скрывала, принося положенные пятерки и занимаясь во всех положенных секциях, кружках и школах. Когда она после очередного скандала с матерью ушла из дому, та предрекла ей все ужасы падения в бездну пьянок, гулянок, брошенного вуза и окончания безалаберной жизни на панели.

Несмотря на имеющие место – будем справедливы – пьянки и гулянки, институт Мария Полякова закончила с красным дипломом, да и с панелью как-то не сложилось. И она никак не могла понять, рада матушка или разочарована, что её пророчества не сбылись в полном объёме. Мужчин своих под крышу родительского дома она никогда не приводила. Зачем? Она и Женьку-то не хотела туда вести, но так уж вышло, что он был слишком мужчиной, чтобы отпустить её одну в неблагоприятную, судя по всему, среду.

– Может, ты меня тут, внизу, подождёшь? Я быстренько раскопаю это свидетельство о рождении и вернусь. Ты даже соскучиться не успеешь.

– Мы пойдём вместе. И не потому, что «это же твои родители». Мне, честно говоря, абсолютно наплевать, какие они, твои родители, «приличные» ли они люди или вокзальные бомжи, есть они у тебя или ты вообще сирота. Но ты трусишь при одной мысли, что нужно подняться в квартиру. Значит, тебе там неприятно. А туда, где тебе неприятно, ты без меня не пойдёшь. Лучше, конечно, вообще не ходить, но если уж надо, то мы пойдём вместе.