Поиск Будущего - Альфред Ван Вогт

Кэкстон молчал, несколько испуганно. Он был победителем, думал он, он рискнул. Он принял решение рискнуть и отправиться в еще одно опасное путешествие в будущее.

Это потребовало твердости, да. Но, некоторым образом, той, которая всегда была в нем. В прошлом большой проблемой для него была его неуверенность в том, чтобы определиться, что он хочет делать и куда хочет идти.

Теперь он знал. Сначала — в космос с Ренфрю и Блейком. И посвятит свое время изучению основ науки. Три месяца — чуть больше или чуть меньше — на это. Затем — вернуться сюда, к дому Дэна Магольсона — и скрыться прочь. Сразу же входить во Дворец Бессмертия? Это решение могло подождать.

Три следующих месяца были любопытными. Некоторое время Кэкстон испытывал благоговение перед безбрежностью космоса. Безмолвные планеты проплывали мимо и растворялись, оставляя ностальгические воспоминания о необитаемых лесах и равнинах, пустынных морях и безымянных солнцах.

Вид космоса и воспоминания принесли одиночество, похожее на боль, понимание, медленное понимание того, что это путешествие не снимало груз чужеродное, лежавший на них со времени их прибытия на Альфа Центавра.

Здесь для их душ не было ничего, что наполнило бы один год их жизни, не говоря уже о пятидесяти. «Люди в самом деле принадлежат своей собственной эре», — подумал Кэкстон. Он хотел подавить это чувство в себе.

Но он видел, как это понимание росло у Блейка, и ждал каких-то знаков от Ренфрю, что он это тоже почувствовал. Знаков не было. Затем он понял нечто другое: Ренфрю наблюдал за ним, Наблюдал так же и за Блейком.

И в проведении его угадывалось какое-то тайное знание, какая-то тайная цель.

«Мы должны помнить — он болен», — подумал Кэкстон. Несмотря на это предупреждение самому себе, вечная жизнерадостность Ренфрю усыпила его. Кэкстон лежал на своей койке в конце третьего месяца, думая обо всей неудовлетворительной ситуации, когда открылась дверь и вошел Ренфрю.

Он нес парализующий пистолет и веревку. Нацелив пистолет на Кэкстона, он сказал:

— Извините, Питер. Касселехат сказал мне не рисковать, так что просто лежите тихо, пока я вас свяжу.

— Блейк! — заорал Кэкстон. Ренфрю мягко покачал головой.

— Бесполезно, — сказал он. — Сначала я побывал у него.

Пистолет в его руке был тверд, его голубые глаза сияли сталью. Все, что мог сделать Кэкстон, это напрячь мышцы, когда Ренфрю связывал его и довериться своему убеждению, что он все-таки сильнее. Ренфрю наконец отступил и сказал:

— Простите, Питер, — он добавил. — Мне неприятно говорить вам об этом, но вы оба потеряли самообладание, когда мы прибыли на Альфа Центавра — вы со своей навязчивой идеей про Лейксайд, а Блейк так встревожился из-за нашего запаха. Это лечение прописано психологом, у которого проконсультировался Касселехат. Нужно, что бы вы получили такой же шок, как и тот, который потряс вас.

В первый раз Кэкстон не обратил внимания на упоминание имени Касселехата. Но вторая ссылка привлекла его внимание.

— О, бросьте, Джим, подумайте хорошенько. Это ведь не совсем то, что сказал Касселехат. Подумайте. Каковы были точные слова?

Вопрос, кажется, засел в его голове. Он остановился. С минуту, казалось, он пытался вспомнить. Секунды прошли. Он встряхнулся.

— Это не надолго. Мы уже входим в поле одиночного солнца.

— Одиночное солнце! — вскрикнул Кэкстон.

Ренфрю не ответил. Сразу же после того, как за ним закрылась дверь, Кэкстон принялся за веревку, стараясь выпутаться, все это время он думал: «О чем тогда говорил Касселехат?» Одиночные солнца поддерживали себя в этом космосе рискованным балансированием.

«В этом космосе!» По лицу его заструился пот, когда он представил, как их корабль ввергается в плотность другого пространственно-временного континуума. Он, казалось, чувствовал, как падает их корабль, когда, наконец, освободил свои руки из веревки.

Связан он был не так долго, чтобы у него затекли руки и ноги. Он направился в комнату Блейка.

Через две минуты они шли в комнату управления.

Ренфрю не заметил их до тех пор, пока они его не схватили. Блейк схватил его пистолет, Кэкстон стащил его из кресла управления одним мощным рывком и повалил на пол.

Он лежал, не сопротивляясь, улыбаясь им всем.

— Слишком поздно, — усмехнулся он. — Мы приближаемся к первому порогу недопустимости, и теперь вам ничего не остается, как приготовиться к удару.

Кэкстон едва слышал его. Он тяжело уселся в кресло и взглянул в смотровую панель. Ничего не видно. На некоторое время это поставило его в тупик. Затем он увидел регистрирующие приборы. Они яростно дрожали, регистрируя какое-то тело бесконечно огромных размеров.

Довольно долго Кэкстон безумно смотрел на эти невероятные цифры. Потом двинул деселератор дальше. Машина напряглась: у Кэкстона возникла неожиданная фантастическая картина двух неудержимых сил в их полном столкновении. Задыхаясь, он рывком выключил питание.

Они все еще падали.

— Орбита, — говорил Блейк, — выводите нас на орбиту.

Дрожащими пальцами Кэкстон ударил по клавиатуре, накладывая на какую-то планету солнцеподобных размеров диаграмму — тяготение, масса.

Одиночка не давала им сделать это. Он попробовал другую орбиту, третью и еще… наконец ту, что дала бы им орбиту вокруг самого мощного Антареса. Но беспощадное, убийственное положение не изменилось. Корабль продолжал падать, все вниз и вниз.

И на экранах ничего не было видно, ни малейшего признака субстанции. Кэкстону показалось, что он мог различить смутный сгусток на фоне общей черноты космоса. Звезд же было мало во всех направлениях, и невозможно было быть уверенным…

Наконец, в отчаянии, Кэкстон метнулся из кресла и опустился на колено возле Ренфрю, который до сих пор не предпринимал никаких усилий, чтобы подняться.

— Послушайте, Джим, — взмолился он, — для чего вы это сделали? Что сейчас произойдет?

Ренфрю непринужденно улыбался.

— Подумайте, — сказал он, — о старом, раздражительном холостяке — человеке. Он поддерживает какие-то отношения со своими приятелями, но эта связь такая же отдаленная, как и та, что существует между одиноким солнцем и звездами в галактике, частью которой оно являлось.

Он добавил:

— В любую секунду мы можем удариться о первый период недопустимости. Она действует с ускорением, как кванты, каждый период равен четыремстам девяноста восьми годам, семи месяцам и восьми дням, плюс несколько часов.

Он ухмыльнулся.

— Это сказал мне Касселехат. Это походило на тарабарщину.

— Но что должно произойти? — настаивал Кэкстон.

— Ну, ради же Бога!

Ренфрю мягко взглянул на него, и тут Кэкстон вдруг с удивлением понял, что перед ним был совершенно нормальный, старый Джим Ренфрю, абсолютно в здравом уме, только как-то лучше, сильнее. Ренфрю тихо сказал:

— Ну что, это нас просто выбьет из области допустимости, и тем самым вернет нас назад…

Удар!

Корабль очень сильно накренился. С грохотом Кэкстон ударился об пол, отлетел, а затем чья-то рука — Ренфрю — подняла его. И все закончилось.

Он поднялся и обнаружил, что они больше не падали. Он посмотрел на приборную панель. Огоньки были тусклы, но не повреждены, все стрелки прочно показывали на ноль. Кэкстон обернулся и уставился на Ренфрю и на Блейка, который жалко поднимался с пола.

Ренфрю убедительно сказал:

— Пустите меня к панели управления, Питер. Наш корабль, возможно, поврежден из-за маневров, которые вы пытались провести, но я бы хотел добраться ближе к Земле до того, как нам придется забраться в нашу спасательную шлюпку. Вы двое одевайтесь в спасательные скафандры и принесите мне мой. Торопитесь. Я не рискну переходить на ускорение до тех пор, пока мы не будем надлежащим образом одеты.

Целую минуту Кэкстон смотрел на него, а затем кивнул. Позже он стоял возле Блейка, когда Ренфрю установил рычаги и потянул за акселератор. Ренфрю взглянул на них.

— Мы достигнем Земли примерно через восемь часов, — сказал он, — и это будет примерно через полтора года после нашего отъезда пятьсот лет назад.

Страшная мысль дошла неожиданно до сознания Кэкстона… «Одиночное солнце, — подумал он изумленно, — выпустив из своего поля, оно просто выбросило их в период времени, находящийся за его пределами. Ренфрю говорил, что это происходит с ускорением в четыреста девяносто восемь лет и семь с чем-то месяцев и…»

С пониманием всего этого ужас кризиса еще больше усилился. И до него дошла истина его нынешнего поло-Жжения. Он стоял, охваченный ужасом: «Но это же означает… мы вернулись!»

Вернулись в двадцатый век.

И на этот раз у него была лишь одна слабая возможность снова найти когда-нибудь след в будущее: тот кинопроектор!

26

Кэкстон глянул на имя в книге регистрации города Кисслинга: Магольсон. Дэниель Магольсон. Через некоторое время он оторвал взгляд от страницы и подумал о том, как неоригинальны люди. Магольсон, вероятно, пользовался этим именем во всех периодах времени, куда он отправлялся, по-видимому, полагаясь на то, что за ним никто не последует, или никто его никогда не выследит.