Однажды весенней порой - Сьюзен Хилл

Мы должны достичь Явы через неделю. Помоги нам, господи, чтобы эта прекрасная погода удержалась."

Джо прочитал уже всю первую тетрадь, подходил к самому концу, а впереди было еще много тетрадей, переплетенных в бутылочно-зеленую кожу, с металлическими застежками; о многом еще предстояло ему прочесть: о бурях на море, о тропических лесах, о невиданных дворцах, о птицах, волочащих по земле свои эмалево-изумрудные хвосты, о стаях дельфинов, плывущих в кильватере корабля, о ночном небе, сплошь усеянном звездами... И так ночь за ночью, без сна, пока не устанут глаза, а возникшие в его воображении картины не перельются в сновидения, в которых он за считанные минуты перенесется за тысячи миль, без устали слушая шум моря, жуткие завывания ветра и непонятные голоса.

А пробуждаясь поутру, он не сразу понимал, где он, и потом день за днем сердце его жгли надежды, и страх, и неуверенность, и чувство вины и тайного предательства. Потому что он и сам не понимал и не было никого, никого, кто мог бы сказать, что же ему следует делать, прав ли он, желая уплыть далеко-далеко в море на корабле, и вправду ли он найдет там свое счастье. Он этого не знал. Он открывал дневники, читал и закрывал их, и уходил из дома, и брел через вспаханные осенние поля, взбирался на гряду холмов. А потом снова вниз, домой, где истошные голоса, и злоба, и жестокие слова, и плач. Он не понимал, зачем это и почему не может быть в доме мира.

Рут, подумал он, и ему сразу стало легче на душе. Рут все бы поняла. Быть может, она теперь снова дома, и, если ему можно побыть с ней, все, что тут творится, уже не будет иметь для него значения, все эти голоса не будут преследовать его там.

Он внезапно сел на кровати, поглядел в окно и сказал себе: если бы я мог жить там, с Рут, мне бы не захотелось никуда уходить далеко, ни в чужие страны, ни в какой-нибудь другой дом. Ну так за чем дело стало, почему бы мне не пожить у нее? Какое кому до этого дело? Но он не был уверен, что у него хватит духу попросить ее об этом, да и захочет ли она принять его. Ведь его присутствие будет постоянно напоминать ей о Бене; и он же знал, хорошо знал сам, что она любит быть одна. Он проведает ее, как обычно, и все.

Он снова лег и в конце концов заснул, но отзвуки их голосов росли, заглушая друг друга, сон его был беспокоен, и слезы подступали к горлу. Но он не проснулся и не услышал, как глубокой ночью дом погрузился наконец в напряженную, томительную тишину.

15

- Куда же мне деваться? Что мне делать?

Но теперь это уже не звучало вызовом; в голосе Элис не было больше ни гордости, ни отчуждения - это была мольба о помощи. Элис сама предостаточно наслушалась всего за минувшие недели; эхо их голосов еще звучало в ее ушах: их исполненные отчаяния гневные вопросы и свои собственные, такие же.

- Что мне делать?

Элис откинула голову на спинку кресла, но все тело ее оставалось натянутым как струна, ею владел страх.

Они уже часами сидели вот так здесь - то перебрасываясь словами, то в полном молчании глядя друг на друга и снова отводя глаза в сторону.

Рут не знала, что сказать, - и не потому, что приход к ней Элис со своими бедами поразил ее, и не потому, что она все еще была зла на нее. Она просто старалась быть с ней помягче и ничего не выспрашивать, только слушать - ведь у нее не было ответа на ее вопросы.

Наконец она и сама решилась спросить:

- Почему ты не выйдешь за него замуж?

- Замуж?

- За Роба Фоули. Это же его ребенок. Роб должен жениться на тебе. Так было бы правильно.

- Нет.

- Почему?

Элис только вскользь, мимоходом, словно это не имело отношения к ней, упомянула в разговоре имя кузнеца.

Рут не знала, как давно они встречались, что было между ними.

- Он не женится на мне. Да это и не имеет значения. К чему это?

- Но если ты любишь его... если он любит тебя и к тому же у тебя будет ребенок...

- Он меня не любит.

- Он так сказал?

- Он сказал: "Какое мне до этого дело, голубушка? Другие приходили сюда за тем же самым. Очень может случиться, что еще кто-нибудь придет". Я это знала. Я ничего другого и не ждала.

- Но это же гадко.

- Нет. Это правда. По крайней мере он говорит правду. Он никогда не уверял, что любит меня. Он даже не притворялся.

- Но он жил с тобой.

- О Рут! Ты совершенно ничего не понимаешь ни в чем, да?

- Возможно. Но я знаю, как должно быть между мужчиной и женщиной.

- У тебя был Бен.

- Да.

- И кроме него, никого? Никогда?

- Мне никто, кроме него, никогда не был нужен.

- Думаешь, я этого не понимаю? И ведь то же самое можно сказать и про него.

Ее голос снова зазвенел, в нем опять звучала зависть и прежняя враждебность.

- Прости меня.

- А за что? Бен умер. Ты знаешь про него. Я знаю про другое.

- Но что будет с тобой? Ты любишь Роба?

Элис промолчала, постукивая пальцами по краю стула. Рут растопила камин - первый раз за эту зиму, - принесла ясеневые поленья, которых наготовил Бен за неделю до смерти, аккуратно уложила их крест-накрест - в точности так, как он учил. Но едва она поднесла к ним огонь, как у нее защемило сердце, и, когда огонь разгорелся и голубые языки пламени начали лизать поленья, обвиваясь вокруг них, словно змеи, чувство вины пронзило ее. Ведь она жгла, уничтожала еще одну частицу прошлого, прошлой жизни. И сейчас все превратится в дым, исчезнет безвозвратно.

Но они сидели у очага, и он обогревал их, и, когда говорить было не о чем, можно было смотреть на огонь, а запах горящих поленьев навевал воспоминания.

Элис сказала:

- Мне кажется, что я никогда никого не любила, кроме Бена, кроме моего брата.

Ее слова поразили Рут. Но потом пришло нежданное чувство понимания, тепла и облегчения. Так вот почему, значит, Элис никогда не любила ее, чуждалась, старалась принизить. Вот оно что. Виной всему ее любовь к Бену. Ведь Рут отняла его у них.

Но любовь к Бену была вместе с тем и узами, связавшими их, - первыми узами в жизни Элис. Но прежде чем она осознала это и смогла принять, Бен умер.

А теперь Элис ждала ребенка от человека, которому не было до нее дела. Зачем она, вообще-то, связалась с ним? Раз не было там ни любви, ни даже взаимной симпатии, то что же тогда могло соединить их?

- Ты что, не понимаешь, каково это - жить в нашем доме? Ты не в состоянии себе этого даже вообразить? Как я ненавидела этот дом, годами ненавидела, годами! Один только Бен умел заставить почувствовать себя там как дома, почувствовать, что и там можно быть счастливой. Быть самой собой. А потом он умер, и не осталось ничего. Остались вечно плачущая и причитающая мать и отец - а какой кому от него толк?

- А Джо...

- Джо? Он еще ребенок.

Нет, подумала Рут, о нет! Джо понимал все куда лучше любого из них. Но она промолчала об этом.

- И все эти годы я должна была сидеть и выслушивать, что она мне втолковывала. Какие планы она для меня строит, кем я должна стать, что готовит для меня судьба. Она не хотела дать мне жить своей жизнью, ей нужно было, чтобы я жила по ее указке, так, как нравится ей, чтобы я была такой, какая ей угодна. Она никогда не знала, что я такое на самом деле. Да и ни про одного из нас она не знала ничего. Она называет меня гордячкой. Ну а сама-то она кто? Что все время клокочет там у нее внутри, как не гордость? Да, я должна была сделать что-то, вырваться оттуда, уйти куда-то. Мне было все равно куда. Лишь бы показать ей, что я могу идти своим путем.

- Понятно.

Да, Рут ясно понимала, что творилось там, в этом доме, почему Элис назло и с отчаяния ушла к Робу Фоули, кузнецу, хотя и не ставила его ни в грош. Но он был именно тем, что презирала Дора Брайс, - человеком, который, на ее взгляд, недостоин был даже поклониться ее дочери.

Но вот оказалось, что Элис понесла от него, и ее выгнали из дома и приказали никогда не возвращаться в Фосс-Лейн: пусть делает что хочет, родит ребенка или не родит, пусть живет как знает, найдет себе друзей, дом, мужа или останется одна. Дору Брайс это не интересовало.

- Она кричала и визжала не умолкая: "Вон отсюда, вон!" И не желала слушать, что говорил отец, - а он хотел, чтобы я осталась. Он хотел покоя. "Лишь бы в доме был покой". Ему не было стыдно за меня. Но она сказала: "Вон из дома!" А я даже рада была уйти. Не такой это дом, чтобы торчать в нем дог конца жизни.

Элис закрыла глаза. Лицо ее было бледно от изнеможения, кожа туго обтягивала скулы. Рут думала, как могут люди так поступать - выгнать родное дитя из дома, не пожелав ни выслушать его, ни простить?

Она сказала:

- Хорошо, что ты пришла сюда. Ты правильно сделала.

- Я не хочу, чтобы ты меня жалела. Не хочу, чтобы ты просто из чувства долга позволила мне остаться здесь. Только потому, что я - сестра Бена. Не думай, что это чему-то поможет.

- Я знаю.

- Я найду куда пойти. Устроюсь как-нибудь. Когда голова начнет варить.

- Тебе надо остаться здесь.

- Ты же меня не любишь.

- Я тебя еще просто не знаю, - сказала Рут, и это была правда. - Да и никогда не знала.