Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка - Петр Астахов

Хозяин тянул упряжку, несмотря на возраст, наравне с нами, и перерывы среди дня проходили с одинаковой продолжительностью для всех. Все делалось по карманным часам старика: начинали и бросали работу, как только стрелка добиралась до нужной отметины.

Когда наступала пауза для «фрюштика»[8] или обеда, старик приглашал француза и меня в дом, где уже все было готово, а две хозяйки — жена старика и молодая невестка с двумя ребятишками, сидя за столом, — ожидали прихода работников, чтобы начинать трапезу.

Все делалось чинно, без суеты и лишних слов. Кормили вкусно и достаточно. Когда старая женщина, как-то в разговоре узнала, что в лагере есть товарищ, «комрад», она перед моим уходом стала готовить «штули»[9] для него — два приличных куска хлеба, смазанных смальцем.

Каковы были взаиморасчеты между хозяином и лагерным начальством, сказать не могу, думаю, что какая-то компенсация продуктами за рабочую силу в лагерь поступала.

Разговоры, если их так можно назвать, позволили семье узнать, что жил я в Баку, на берегу Каспийского моря, что там много нефти и бензина. Что есть у меня родители, сестра, что окончил я десять классов школы.

Из рассказов старика я понял, что жили они вместе с сыном, который сейчас на Восточном фронте, а жена с детьми продолжает жить с ними.

Доброе отношение этой простой крестьянской семьи ко мне объяснялось, как мне думается тем, что участие собственного сына в Восточной компании могло иметь для него непредвиденные последствия — он тоже мог оказаться в плену. Их вера в Добро и Милосердие, человеческую отзывчивость вызывала у них доброе и чуткое отношение к двум пленным из Франции и России — во имя благополучия воюющего на фронте сына.

Поэтому работать у Эбеля было охотно и просто, хотя и нет в крестьянском хозяйстве легкого труда. Нужно было убирать за скотиной, кормить коров, варить и готовить пищу для свиней, убирать конюшню, выгребать нечистоты, рубить дрова и складывать их штабелями, чтобы были сухими, хорошо горели и давали больше тепла.

Когда начинались полевые работы, мы уезжали в поле вчетвером — я с французом и старик с невесткой. Забирали с собой еду на целый день и возвращались в село к шести часам, когда за мною приходил солдат из охраны.

Приходили в село иногда баржи, их нужно было выгружать всем миром.

Рационализм немцев бросался в глаза всюду. Сеть водных каналов — очень важный штрих в экономических достижениях национал-социализма. За короткое время пребывания Гитлера у власти в Германии была проделана большая работа по ликвидации безработицы — в стране насчитывалось 6 миллионов безработных. Благоустраивались старые дороги, строились новые. Для лучшей, удобной и более дешевой транспортной связи между населенными пунктами в Германии были сооружены водные каналы, по которым в любой уголок, не имеющий железной дороги, доставлялись различные строительные, хозяйственные и прочие грузы.

Обычно вся деревня выезжала к месту причала барж для выгрузки. За короткий срок глубоко сидящая баржа отдавала из своего чрева привезенный груз и, освободившись от ноши, свободная и легкая, уплывала к месту стоянки.

Пишу об этом и думаю: Как же всего этого не хватает у нас. Неужели подобная транспортная связь несет в себе какие-то трудновыполнимые проблемы? Куда и на что уходили бесчисленные почины партийного руководства? От красивых, громких наших починов и лозунгов оставалось «планов громадье» и шум в ушах. Как много сил и средств народных уходило у нас на осуществление грандиозных проектов, а простые и нужные дела оставались в забвении.

«Планов громадье» несло величие новому социалистическому строю и его руководству — и только им. А что значат дороги сейчас, мы видим на примерах цивилизованных и развитых стран мира. Их отсутствие — дополнительные трудности в жизни человека в СССР.

Когда я ходил на работу в деревню, я знал наперед, что наступит время, когда нужно будет уходить от хозяина. И, когда это время наступило, я с сожалением и грустью покинул семейство Эбеля, где за короткое время познал добрые отношения людей, почувствовал тепло, которого меня лишили война и судьба.

Тоска по прошлому особенно чувствовалась здесь — утром и вечером тут проходила смена декорации — военнопленный лагерь и деревенская атмосфера жизни.

Старик говорил, что в деревне живут русские, которые еще в Первую мировую, будучи, как и мы, пленными, работали здесь, а затем, получив свободу, остались у своих бывших хозяев. И, если у меня будет такое желание, я тоже смогу вернуться к нему.

Но мое будущее сложилось иначе — я больше никогда не увидел ни знакомого дома, ни добрых хозяев. Наступил черед и моих занятий.

Оформление учебных групп проходило после собеседования с преподавателями Цитенгорста.

Кто были эти люди? Какое складывалось о них впечатление? Что осталось в памяти после первой беседы, когда решался вопрос о занятиях в группе? Как относились пленные к сотрудничеству преподавателей с немцами.

Мои ответы — плод личных наблюдений и тех коротких сведений, какие остались в памяти, как у очевидца. Как очевидец, выскажусь о преподавательском составе, поскольку в военные и послевоенные годы люди эти были в поле зрения компетентных органов и о них был собран значительный материал. Но в органах деятельность их рассматривалась всегда с позиций махрового антисоветизма, так как в программе первым пунктом был четко обозначенный антикоммунизм и борьба с существующим строем. Этот пункт позволял преподавателям легализовать свою работу и быть на положении сотрудников немцев, для которых все средства были допустимы.

Фамилии некоторых из них фигурировали в наших газетных обзорах после войны и в последующие годы. Поремский, Брунст, Редлих — чаще других поминались в этих материалах и о них чаще всего писали, как о сотрудниках Гестапо, на совести которых осталось немало жертв.

Характеристики этих людей были такими ужасными, что не знающие их люди, могли представить эту троицу только с рогами и копытами, однако личное знакомство с ними вызывало к ним, скорее, чувства симпатии и неверие в их предательство.

Мои наблюдения также далеки от компромата Лубянки.

К тому, что высказано нашими органами дознания, я хотел бы добавить известные мне факты от живых людей, о наставлениях преподавателей, перед отъездом пленных на Восток. В этих наставлениях совершенно недвусмысленно выражалось негласное требование обязательной помощи русским людям.

Упомянутые преподаватели были все родом из России. Родители Брунста и Редлиха эмигрировали в Германию после Октябрьской революции и обосновались там, вероятно, из-за своего немецкого происхождения. К этим скупым сведениям можно добавить лишь то, что оба в совершенстве знали русский язык, считая его родным. Чем занимались до Цитенгорста, не могу сказать, очень может быть, что Редлих преподавал экономику в университете. К нему обращались, прибавляя ученую приставку «доктор».