Тени старой квартиры - Дарья Дезомбре

– С дуба рухнул? За один «Мозамбик» – две «Аргентины»?! В Аргентине в марте чемпионат Южной Америки по футболу проходил!

– Ну и что! Зато там слон, а на твоей Аргентине – самолет! Что я, самолетов не видел?!

– Тоже мне, слон! Хочешь на слона позырить – иди в зоопарк!

– Ладно, давай я тебе «Аргентину», а ты мне – «Швейцарию»?

И тут Лерка достает свой пинцет, с умным видом подцепляет «Швейцарию» и щурится:

– Ха! Барахло твоя «Швейцария»! Нет, давай ты мне «Португалию» и синюю пальму, а я тебе…

В общем, «ты мне ту, а я тебе эту» – так весь вечер и проходит. Довольный Лерка возвращается домой и сразу к себе в штаб – под стол. Под столом темновато – скатерть с бахромой свисает почти до самого пола. Но у Лерки есть фонарик, и теперь, укрывшись под столом, он ложится животом на прохладный паркет и листает альбом с новыми приобретениями. Довольно хмыкает – удачный случился день. И тут слышит: открывается дверь, и в поле его зрения появляются ноги, отцовские и материнские. Лерка тихонько выключает фонарик: мамка сейчас уроки погонит делать, а если не сразу найдет и сестра не наябедничает, то…

– Что ж ты, гад такой, перед всей квартирой меня позоришь! – слышит он голос матери и замирает, так странно-сдавленно он звучит. – Думаешь, никто о ваших шурах-мурах не догадывается?!

– Пошло-поехало! – притворно вздыхает отец. – Чушь порешь! То продавщицы у нее виноватые, то бухгалтерше в космы вцепилась! Уймись уже, бешеная! – Голос вроде как спокойный, насмешливый, но Лерка весь сжимается: такой голос у папки обычно бывает перед Леркиной поркой.

– Чушь, значит?! – голос матери прерывается, и Лера понимает, что она плачет. – Леночка с думочкой с нашей постели ко мне пришла, я говорю, что ты, доченька, с ней в обнимку ходишь?! А пахнет, говорит, уж больно вкусно, мамочка! «Пахнет!» Духами она провоняла, лахудры твоей грузинской!

С грохотом отодвигается стул – это отец садится за стол: огромные ступни его прямо у Лерки перед носом. И пахнут совсем не духами.

– Хватит, – говорит отец спокойно. – Дура, заткнись.

– Да я сама к Зазе пойду, все расскажу! Пусть на свою жену управу найдет! В партком заявление напишу – давно пора тебя, кобеля, укоротить! Все, все про твое воровство…

Сверху что-то падает, раздается звук удара с присвистом, материнское «ох!». Лерка втягивает голову в плечи.

– Ах ты, дрянь жидовская! Хочешь всех нас под монастырь подвесть?!

– Что? – голос матери звучит глухо, но она уже не плачет.

– Да уж как-нибудь! – торжествует отец. – Сама-то небось не слышишь, как ночью языком чешешь?

– Языком чешу… – растерянно повторяет мать, а Лерка обмирает, вспомнив, как решил, еще месяц назад, поделиться с отцом страшными подозрениями: его мать – немецкий лазутчик! Вон и в газетах, и по радио говорят про таких. И еще про болтуна – находку для шпиона. Отец тогда его выслушал, усмехнулся, записал, послюнявив карандаш, слова, что Лерка услышал ночью, и сказал, потрепав по затылку, что разберется. Мол, мать просто хорошо немецкий в школе учила, не то что Лерка, лодырь.

– Да уж, балакаешь от души! – в голосе отца слышен металл. – Зай гезунт! Чего от мужа скрывала-то? «Белоруссия! Родня! Погибли в войну!» – передразнивает он, а Лерке вдруг становится страшно.

– И погибли, – тихо отвечает мать. – Все погибли. И дети. И старики. Я одна осталась. Они пули пожалели, хотели одной трех пристрелить, и закопали всех скопом. Я выбралась.

– А про партизан потом, что, правда? – Чиркнула спичка, по комнате поплыл запах «Беломора». – Или тоже брехня?

– Про партизан – правда. Там много наших было. Из гетто. Семейные отряды. – Лерка услышал, как мать трубно высморкалась. – И я тогда решила: больше никогда. Никогда никто не должен знать. Чтобы не смел, как ты – жидовкой…

– Вот те нате! Значит, всю жизнь мне заливала, а нынче я же у тебя и виноватый? – перебивает ее отец, явно улыбаясь. И у Лерки чуток отлегает от сердца.

Мать молчит, только дышит тяжело – будто тяжелые сумки по жаре тащит. А отец вытягивает ноги – Лерка едва успевает увернуться, с шумом выдыхает дым.

– Мы теперь, Галка, другую жизнь начнем. С чистого, как грится, листа. И тебе она, ой, как не понравится. Ты слухай сюда…

Ксения

– Я не знаю, что делать! – Ксения говорила шепотом, спрятав руки между коленями. – Я не могу отказать Нике, она же моя единственная подруга.

Любочкина внучка озадаченно нахмурилась:

– В чем отказать?

Ксения виновато улыбнулась – ну да, она сразу перешла к основному вопросу, без прелюдии.

– Несколько дней назад ко мне переехали мама с отчимом, у них сверху прорвалась труба и залила полквартиры, делать было нечего – не выгонять же их?

Маша кивнула.

– Ну вот, – вздохнула Ксения. – А вчера позвонила Ника, стала рыдать в трубку… Спросила: можно я пока у тебя поживу, я должна понять, что делать дальше. И тоже приехала. И мне пришлось срочно расплачиваться с Игорем и говорить ему, что мы больше не нуждаемся в его услугах.

– Подожди, – остановила ее Маша. – Ничего не поняла. При чем здесь Игорь?

Ксения вздохнула, покосилась на дверь.

– Игорь ушел от Ники. То есть ушла в результате она, но он сказал, что встретил женщину, которая ему… Которую он, так он сказал, должен поддержать. В общем, влюбился, – Ксения поморщилась. – И это ужасно.

Маша пожала плечами:

– Ужасно, но какая здесь связь? Мы все равно могли бы, чисто профессионально, продолжить…

– Не могли бы, – виновато взглянула на нее Ксюша. – Связь есть. Понимаешь, мне кажется, я знаю эту женщину мечты. И если это она, то выходит, я косвенно виновата в Никином несчастье, потому что это я их познакомила.

Ксения вновь взглянула на недоумевающую Машу и опять глубоко вздохнула – прошлую ночь она не спала, прислушиваясь к звукам из соседних комнат: отчим похрапывал, Ника – рыдала. Рассказать ли подруге, что новая пассия ее мужа – внучка обитательницы той самой квартиры, куда она пришла сегодня переночевать? – думала Ксения. А если рассказать, то тогда надо изложить и обстоятельства знакомства. А заодно показать фотографии молодой Тамары, чтобы Ника хоть в общих чертах представляла себе разлучницу.

– Не надо, – покачала головой Маша когда Ксения наконец объяснила ей свою дилемму. – Игорь, может, и влюблен, но Марико – просто в трауре и ищет плечо, к которому прислониться. Допускаю, что все еще вернется на круги своя. А пока, – и она ободряюще, как ей казалось, улыбнулась – попытаемся обойтись без Игоря. И, к слову, о вероломных мужчинах – у меня для тебя хорошие новости.

Ксения вскинула на нее глаза: хорошие новости сейчас были бы кстати. Жить в квартире стало почти невыносимо – уже в который раз она пожалела о своем приобретении. Иногда, проваливаясь в сон, Ксюша отматывала время на месяц назад – будто скоростной перемоткой на старой видеокассете. Не попади она в пробку, не остановись около этого дома, не будь на месте риелтор… И не влюбись она сразу в этот вид из окна, в рисунок из водяных лилий и в камин с Терпсихорой, то и жила бы теперь, как прежде, с бабкой, знать не зная никакого отчима и предателя Эдика, встречаясь по выходным с Петей. А вместо этого – вот, пожалуйста – прислушивается к чужим рыданиям и храпу в еще не отремонтированной квартире, с ужасом думая о том, что пора уж отказаться от надежды на прежнюю карьеру и идти сдаваться директору музыкальной школы. Ох, нет, она еще не готова.

– Ксения, ты меня слышишь? – Маша вернула ее в настоящее время. – Я тут обошла Эдиковы строительные объекты.

– А у него что, есть еще объекты? – криво усмехнулась Ксюша.

Маша улыбнулась:

– Ты не поверишь, но он и правда дизайнер, и действительно востребованный. Сейчас у него в активе четыре квартиры – три в разных концах города, а одна даже в пригороде. Так вот, я поговорила со всеми бригадами и…

– И? – задержала дыхание Ксения.

– Это не он, Ксюша, – рассмеялась Маша. – Он просто физически не мог столкнуть Тамару Зазовну с лестницы. Был в Гатчине.

– Гатчина – это отлично, – бледно улыбнулась Ксения, чувствуя, как легче начинает биться сердце – будто с него сняли каменную плиту. – А меня? Меня он столкнуть мог?

– А тебя – неизвестно, – посерьезнела Маша. – Но зачем ему это делать, сама подумай? Какая ему разница, где подстраивать с тобой случайную встречу?

– Да, – кивнула Ксюша. – Остановка автобуса подошла бы с тем же успехом.

– Вот видишь!

– Тогда как ты объяснишь запонку? – вспомнила Ксения основной аргумент в пользу Эдиковой виновности.

Маша пожала плечами:

– Он говорит, что потерял ее еще года два назад.

– А где потерял, не помнит?

Маша покачала головой:

– Нет. Матери решил ничего не говорить – чтобы не расстраивать, а просто положил оставшуюся запонку обратно в коробку.

– И ты ему веришь? – хмыкнула Ксюша. – Он же врун!

Маша на секунду задумалась: