Древние славяне - Автор неизвестен

И только уже закончив эту речь, Добрыня решается «поучить» Алешу Поповича: берет его за «желты кудри, бьет о кирпичен пол», но и тут довольствуется лишь весьма снисходительною расправою благодаря заступничеству Ильи Муромца, который является миротворцем между обоими богатырями.

Алеша Попович (следовательно, происходящей из духовного сословия) опять–таки живая противоположность и Добрыне, и Илье Муромцу. Отличительною чертою его нравственного типа является непомерная — и часто даже излишняя и неуместная — смелость, молодечество, хвастовство своею удалью. При этом он неразборчив и в средствах, избираемых для достижения известной цели, и нередко прибегает к уловкам и даже к обману. «Не возьмет где силою, так возьмет хитростью», — говорит о нем Илья Муромец. В то же время Алеша и женолюбив, и не тверд в своем слове…

Не таков Поток Михайло Иванович, этот истый рыцарь «без страха и упрека». Полюбивши Марью Лебедь Белую, он женится на ней, и они полагают между собою такой завет: «когда один из них умрет, тогда и другому за ним живому в гроб лечь…» И Поток, верный данному слову, приказывает себя живого опустить в могилу жены, которая умирает раньше его…

Около этих избранных и важнейших богатырей — целая фаланга второстепенных и третьестепенных лиц, так или иначе примыкающих к этому циклу сказаний о богатырях киевских, группирующихся вокруг Владимира Красного Солнышка. Изо всех этих Василиев Казнеровичей, Чурил Пленковичей и Иванов Гостиных Сыновей выдвигаются в особенности две личности: Дюк Степанович и Соловей Будимирович. Один — богач–боярин, другой — заезжий гость из–за моря. Былины о них отличаются удивительным богатством и разнообразием красок и местами достигают замечательной образности и красоты в эпических подробностях и описаниях.

Дюка Степановича выхваляют былины за несметное богатство его и за красоту, о которой он очень заботится, прихорашиваясь и принаряжаясь во всякие дорогие ткани и ценные уборы. Богатству и казне Дюковой, по описанию былины, «нет ни счета, ни сметы». Попытался было Владимир–князь послать в дом к Дюку оценщиков, но оказалось, что у них на это описание не хватило ни чернил, ни перьев. На покупку одного этого материала придется продать и Киев и Чернигов… И настроенное на этот лад воображение певца былины дает нам такое восторженное описание вооружения Дюкова, что приведенный выше отзыв о его богатствах уже не представляется нам преувеличенным…

Сам–то Дюк на коне, как ясен сокол,Крепки доспехи на могучих плечах;Не много с Дюком живота пошло,Что куяк и панцирь чиста серебра,А кольчуга на нем красна золота,А куяку и панцирю цена лежит три тысячи,А кольчуга на нем красна золота,Цена сорок тысячей.…Еще с Дюком не много живота пошло:Пошел тугой лук разрывчатый,А цена тому луку три тысячи.Потому цена луку три тысячи:Полосы были серебряны,А рога красна золота,А и тетивочка была шелковая,А белого шелку шемаханского;И колчан пошел с ним каленых стрел,А в колчане было за триста стрел,Всякая стрела по десяти рублев.А и еще есть во колчане три стрелы,А и тем стрелам цены нет,Цены не было и несведомо;Потому тем стрелам цены не было:Колоты оне были из трость–дерева,Строганы те стрелки во Новгороде;Клеены они клеем осетра рыбы,Перены они перьицем сиза орла,А сиза орла, орла орловича,А того орла, птицы Камской, —Не той–то Камы, коя в Волгу пала,А той–то Камы за синим морем, —Своим устьем впала в сине море.…Летал орел над синим морем,А ронил он перьице во сине море…Покупала Дюкова матушкаПеро во сто рублей, во тысячу. —Почему те три стрелки дороги?Потому они дороги,Что в ушах поставлено по тирону,По каменю, по дорогу самоцветному;…Как днем–то стрелочек не видети,А в ночи те стрелки, что свечи горят —Свечи теплются воску ярого:Потому они стрелки дороги.

С такою же любовью и эпической подробностью описываются златоверхие терема, построенные Соловьем Будимировичем в саду племянницы князя Владимира, Забавы Путятишны, за которую Соловей приехал свататься, и еще тот чудный, разукрашенный всякими прикрасами «Сокол» корабль, на котором богатый гость прибыл в Киев из–за моря, приведя с собою еще тридцать кораблей с товаром.

Из–за моря, моря синего,Из глухоморья зеленого,От славного города Леденца,От того–де царя, ведь заморского,Выбегали, выгребали тридцать кораблей,Тридцать кораблей — един корабль,Славного гостя, богатого,Молода Соловья, сына Будимировича.Хорошо корабли изукрашены;Один корабль получше всех:У того было «Сокола» у корабля,Вместо очей было вставленоПо дорогу каменю, по яхонту,Вместо бровей было прибиваноПо черному соболю якутскому,И якутскому, ведь сибирскому;Вместо уса было воткнутоДва острые ножика булатные;Вместо ушей было воткнутоДва остра копья мурзамецкия;И два горностая повышены,Два горностая, два зимние;У того было «Сокола» корабляВместо гривы прибиваноДве лисицы бурнастыя;Вместо хвоста повышеноДва медведя белыя заморския;Нос, корма по–туриному,Бока взведены по–звериному.

Из–за этой пестрой толпы богатырей и иноземных заезжих гостей, примкнувших к удалой дружине князя Владимира Киевского, из–за мощных плеч Ильи Муромца и Добрыни смотрят на нас, однако же, еще более крупные фигуры других богатырей, относящихся, очевидно, к иной, боле отдаленной, более первобытной эпохи, когда человеку, ничтожному силами и скудному средствами для борьбы со стихийными силами природы, приходилось безропотно перед ними склоняться и считать их неодолимыми.

К таким колоссальным типам богатырей принадлежат в наших былинах двое: Святогор–богатырь и Микула Селянинович. Первый из них представляется в былинах великаном и обладателем такой страшной силы, от которой ему самому тяжело, потому что его уже и земля на себе не держит:

Грузно [ему] от силушки, как от тяжелого бремени… —

так поется о нем в былинах.

В одном из сказаний о Святогоре мы видим, что он поражает своею громадностью даже самого Илью Муромца: «лежит на горе, и сам как гора». К людям, даже и одаренным такою сверхъестественною силою, какою обладает Илья Муромец, Святогор может относиться только с снисходительным пренебрежением.

Но и Святогор уступает в силе Микуле Селяниновичу — богатырю–пахарю. Тот свободно носит в сумочке при себе тягу земную, которую еле–еле может приподнять Святогор. И пашню пашет он такою сохою, которую вся дружина мимоезжего князя Вольги Святославича не может вывернуть из земли, а он сам, Микула, одною рукою бросает за ракитов куст. Широкими и яркими чертами набросана нам в былине о Микуле могучая трудовая деятельность этого богатыря–пахаря:

Орет в поле ратай, понукивает,Сошка у ратая поскрипывает,Омешики по камешкам почеркивают;Орет в поле ратай, понукивает,С края в край бороздки пометывает;В край он уедет — другого не видать;Каменья, коренья вывертывает…

Или далее, когда он сам говорит о предстоящем урожае и радуется ему заранее:

А я ржи напашу, да во скирды складу,Во скирды складу, да домой выволочу;Домой выволочу, да дома вымолочу,Драни надеру, да пива наварю,Пива наварю, да мужичков напою.Станут мужички меня покликивати:«Молодой Микулушка Селянинович».

В этих немногих фразах чрезвычайно сильно высказывается не только та преданность, которую народ питает к своему исконному труду, но еще и глубокое понимание высокого значения, которое он придает пахарю.

В стороне от киевского цикла былин, совершенно отдельно от него и вне всякой связи с его содержанием стоит цикл былин новгородских, которые воспевают нам только двоих героев: Садко богатого гостя (т. е. купца, торгующего за морем), гордого своим богатством и обилием товаров, и Василия Буслаева — буйного и разудалого боярского сына, который ведет постоянную борьбу с «мужиками новгородскими». Эти два типа, целиком взятые из живой новгородской действительности, набросаны в былинах бойкою кистью; можно почти сказать, что былины о Садко и о Василии Буслаеве в некотором смысле дополняют историю вольнолюбивого Новгорода несколькими живыми чертами, тогда как в большей части киевских былин историческая правда является только случайным отголоском действительности.