Холокост: вещи. Репрезентация Холокоста в польской и польско-еврейской культуре - Божена Шеллкросс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подобным образом Анджеевский проводит параллель между жителем и интерьером, аналогичную неоплатоническим рамкам, согласно которым экстерьер открывает скрытый интерьер. Он несколько изменил эту симметрию в «Страстной неделе», принимая во внимание тот факт, что некоторые герои его новеллы жили в квартирах, разрушенных войной, и, таким образом, только несколько домов в его рассказе были нетронутыми. Для того чтобы точнее описать восприятие Анджеевским интерьера, необходимо, используя контекст, представить всю его концепцию в рамках польской традиции описания интерьера. В межвоенный период, который был временем становления и дебюта Анджеевского, особое место в польской литературе занял роман Марьи Кунцевич «Cudzoziemka» («Иностранка»), опубликованный в 1935 году. Его значение было вызвано во многом изменением восприятия частного интерьера. Роман показал столкновение поколений через смену отношения к предметам домашнего обихода и символической ценности семейных реликвий. Кунцевич запечатлела переход от символического интерьера, основанного на исторической и национальной ценности, где мебель и семейные реликвии символизируют патриотизм, а патриархальные традиции являются частью семейной памяти, – к более функциональной и космополитической концепции домашней обстановки, в которой предметы, освобожденные от символического порядка, обретают новую функциональность. Жан Бодрийяр в работе «Система вещей» анализирует трансформацию ауратических и символических систем интерьера через функционалистскую парадигму в консюмеристский подход к домашнему пространству и предметам [Бодрийяр 2020][195]. Применимая к роману Кунцевич концепция символического у Бодрийяра не согласуется с параллелизмом Бальзака. Главное отличие Бальзака заключается в том, что он выдвигает концепцию домашнего интерьера, который уже претерпел изменения во время бурного XIX века во Франции. Для Бодрийяра, напротив, домашняя сфера остается неизменным и, по сути, патриархальным проектом до тех пор, пока символическая сеть предметов не будет освобождена от сентиментов прошлого ради утилитарности. Эти изменения смогли произойти в более широком масштабе только после Первой мировой войны. Функционалистский подход не признает семейные мифы, воплощенные в мебели, портретах или памятных вещах, – вместо этого он избавляется от этих нарративов идентичности, подчиняя и фрагментируя их. В рамках этой модели жилец с длинной, богатой семейной историей не выставляет свои памятные вещи, предпочитая, например, находиться в окружении абстрактных картин. Хотя у нее/него нет личной или исторической связи с этим искусством, она/он ценит его по другим причинам, не связанным с семейным прошлым. Приглядимся к свидетельствам этого перехода в повести «Страстная неделя».
Жилища военного времени
Входя в дома военного времени, описанные Анджеевским, мы видим как символические, так и функциональные интерьеры. В отличие от романа Кунцевич, здесь нет перехода от одного к другому. Хотя интерьеры Анджеевского показывают, что он уже усвоил предметный урок «Иностранки», эти интерьеры не демонстрируют столкновение поколений, а существуют одновременно. Действительно, некоторые из них вписываются в историческую парадигму бальзаковского типа, в то время как другие воспроизводят функционалистскую. Поскольку Малецкий – молодой архитектор, квартира, которую он снимает, как нельзя лучше иллюстрирует этот новый подход[196]. Анджеевский проводит параллель между обитателем и его пространством, в данном случае намекая на профессию Малецкого. Герой живет в относительно новом многоквартирном доме, расположенном на окраине города, почти в сельской местности[197]. Его квартира, наполненная солнечным светом и свежим воздухом, проникающим в жилище через балконную дверь и двустворчатые окна, имеет все необходимое, отвечающее функциональным требованиям дизайна интерьера, гигиены и простоты обстановки. Есть ванная комната и балкон; комнаты не перегружены безделушками и не находятся в беспорядке, осуждаемом с точки зрения функционализма. Мебели мало, есть только необходимые предметы: стол для рисования, кровать из ротанга, кушетка – все появляется в тексте романа лишь мельком, освещенное тусклым светом электрических ламп. Предметы подчинены потребностям обитателей в поразительно бесцветной, требуемой модернистским кредо обстановке, которая тем не менее сохраняет некий уют.
Простота и практичность интерьера Малецкого не являются чем-то удивительным, ведь архитекторы, согласно стереотипу, живут в особенно элегантных и практичных жилищах. Это помещение отражает его вкус и профессиональную подготовку хозяина-архитектора, а не просто нехватку товаров, от которой страдало население военного времени. Строгий интерьер Малецкого приобретает контрастность и яркость, только если рассматривать его как воплощение функционализма и сравнивать с другими польскими домами, о которых идет речь в повести. Это явно модернистский интерьер, подражающий довоенным тенденциям польской архитектурной школы[198], в частности, функционалистскому подходу, который с 1926 года отстаивало периодическое издание «Praesens» и связанный с ним круг редакторов, увлеченных авангардной революцией[199]. У этой группы было мало возможностей реализовать свои идеи на практике, и довольно иронично то, что именно Анджеевский воплотил в жизнь их идеалы в доме своего героя[200]. Вся структура здания освобождена от орнаментов и украшений, его размеры скромны, а главными задачами организации пространства являются гигиена, свежий воздух и достаточное освещение. В простом, практичном дизайне этой квартиры цвет явлен только в его отсутствии – в белых стенах. Одним словом, квартира Малецкого повторяет представление Ле Корбюзье о достойном жилом пространстве, созданном для широкого потребителя[201].
Показанная мельком, пронизанная уютной атмосферой территория дома Малецких воплощает мечты семьи: чувство приватности[202] и стабильности. Это интерьер, который должен мобилизовать этические ценности, однако рассказ его обитателя о военном времени оказывается менее оптимистичным, чем можно было бы ожидать/желать от жителя такого дома.
Анджеевский рассказывает о целеустремленном человеке, который работает, влюбляется в польскую католичку и женится на ней. Таким образом, Малецкий поддерживает нормальность своего существования или, по крайней мере, питает надежды на такое будущее. Когда он встречает свою довоенную подругу, польскую еврейку Ирену Лильен, он не решается помочь ей потому, что само ее присутствие может поставить под угрозу тот образ жизни, который он создал для себя и своей жены. Неожиданное появление Ирены в его жизни становится лакмусовой бумажкой его оппортунизма и эгоизма. Его неспособность помочь Ирене – или, если на то пошло, ее отцу, его бывшему наставнику, профессору Лильену – изобличает Малецкого как типичного оппортуниста. Во время усиливающихся гонений на евреев у него, кажется, постоянно находится та или иная причина, чтобы держаться подальше от Лильенов, хотя отсутствуют какие-либо намеки на заговор или какой-либо другой серьезный мотив, который мог бы оправдать его медлительность.
Читатель, знающий, что произойдет далее, попадает в мир повести с ощущением, что он находится на краю
