Александр III. Истоки русскости - Владимир Александрович Гречухин

Разумеется, став Наследником, а потом и императором, Александр Александрович научился лучше владеть своими чувствами, но далеко не всегда скрывал свою антипатию к «свиньям пруссакам», не придавая значения тому эффекту, который такие отзывы смогут создавать и в высшем свете, и в международных дипломатических отношениях. Большой знаток придворной жизни фельдмаршал Д. А. Малютин в своих «Воспоминаниях» отзывается об императоре как о человеке вполне добродушном, но о нём как о политике говорит гораздо сдержанней, подчеркивая «способность открытого и осознанного пренебрежения общественным мнением».

Могло ли такое «пренебрежение» приводить к политическим неприятностям, к крайностям в международных отношениях и к военным действиям? В молодости, в канун русско-турецкой войны, Александр Александрович был среди тех, кто горячо призывал к войне. Когда она стала совершившимся фактом, он был направлен в действующую армию и, как это было принято, получил под своё командование крупное воинское соединение. Это был Рущукский отряд, включавший целых два корпуса, почти в 60 тысяч человек. Отряд участвовал в ряде боёв, наиболее значительное сражение провёл в ноябре 1877 года, у села Мечка.

Военные действия показали, что Александр Александрович не обладает значительными военными дарованиями и, более того, совсем не разделяет устремлений на завоевательную политику. Война, представ перед будущим императором во всей своей неприглядности, жестокости и растратности средств, стала для него самым нежелательным международным действием. С тех пор засчитал её неразумной тратой людей и средств.

Стал ли он совершенным пацифистом или же всегда являлся сторонником осторожной внешней политики? Безусловно, пацифистом император никогда не являлся, и придавал большое значение укреплению армии и флота для сдерживания агрессивных наклонностей любых сильных держав. Сдерживание захватнических поползновений было главным вектором его отношений и с молодыми, и со старыми европейскими «хищниками». А особенно недоверчивым он по-прежнему оставался к Германии. Последующие исследователи международных отношений отмечали, что, не обладая выдающимися дипломатическими талантами, император тем не менее четко улавливал хищническую суть германских территориальных поползновений и будущую большую опасность для России видел именно с этой стороны.

И он не желал скрывать этих своих опасений. Известны многие его отрицательные высказывания о направленности германской внешней политики. Например, вот одно из них: «Да, покажут нам пруссаки, что значит союз и дружба, и увидим мы тогда, что за дураки мы были всё время. Да, грустно очень видеть, как мы сами приготавливаем для себя неизбежную опасность». И, став императором, он постарался аккуратно, но решительно и последовательно отходить от тесных союзнических отношений с Германией, создавать противовес её опасным поползновениям.

Отрицательное отношение императора к «канальям – пруссакам» явно распространялось и на российских прибалтийских немцев, которых царь в немалой мере подозревал в больших симпатиях к Германской империи. Кажется, эти его опасения в дальнейшем оказались излишними, но он сохранил их во всё своё царствование и старался попригасить в российской Прибалтике как «немецкий дух», так и местную немецкую особость в самоуправлении.

А в своей европейской политике предпочитал не связывать себя никакими новыми серьёзными обстоятельствами с Германией. Поясняя причины таких действий, он писал князю В. П. Мещерскому: «…поневоле приходиться подумать о нашей родине, и до неё скоро доберутся поганые пруссаки…» Нам, нынешним людям, читая такие суждения Царя Миротворца, нельзя не признать его политической прозорливости. «Пруссаки» уже при его сыне, а потом в 1941 году «добрались» до России и залили её кровью в двух ужасающе опустошительных и жесточайших войнах…

Политика сдерживания, твердо проводимая Александром III, хотя и была во многом антианглийской, но ничуть не в меньшей степени была направлена и против Германии. Укрепляя российские армию и флот, демонстрируя непреклонность в защите национальных интересов, Александр III был совершенно уверен, что даже в самом нежелательном случае (при открытии крупномасштабных боевых действий) Россия сможет выиграть любую оборонительную войну. Захватнических войн она вести не собирается и не будет. А оборонительную выиграет! Соберет все свои силы, поднимет русский народ, обратившись к его беззаветному патриотизму, и отбросит любого дерзкого хищника к его пределам.

Будучи спокойно уверен в этом, император нередко позволял себе не слишком учтивые выражения про германских политиков и, в том числе, про императора Вильгельма. Так, однажды граф Голенищев-Кутузов сообщил ему об очередных дерзких высказываниях германского правителя. Последовавший царский ответ оказался до крайности недипломатичным: «Что же удивительного? – простодушно спросил царь. – Вильгельм век свой был в стороне, сидел мирно и вдруг – Германский Император. Ну, голова и закружилась…»

А вот Вильгельм, кажется, не только признавал величественную твердость императора России, но и уважал ее и даже немало пленялся образом его правления и поведением. А порой и не стеснялся показать своё уважение, граничащее с преклонением. Было ли это преклонением? Было ли это рассчитанным ложным низкопоклонством неразборчивого в средствах политика, или это были поступки, вызванные искренним опасением решительных действий России? Этого мы не знаем. Но знаем, что Александр III на такую внимательную предупредительность никак не реагировал, принимал такие моменты как должное по отношению к нему как правителю величайшей в мире империи.

Может быть, наиболее яркий подобный случай произошел однажды на маневрах, в которых как гость принимал участие германский император. Садясь в повозку, Александр III обронил свою шинель, до того накинутую на плечи, и она упала на землю. Всё это было на виду у парадно построенных войск, Вильгельм выскочил из своей коляски, демонстративно поднял шинель и накинул её на царские плечи. Это, конечно, всеми было замечено, и многим послужило поводом для искреннего восхищения любезной расторопностью гостя. Был ли с его стороны мгновенно рассчитанный ход или же он искренне подчеркнул первостепенную значимость российского монарха в любом европейском сообществе? Мы не ответим на этот вопрос, но отметим, что русский царь отнюдь не рассыпался в ответных любезностях, а проявил спокойное благородное достоинство.

И в отношениях с Вильгельмом так было всегда. Русский император спокойно подчеркивал первостепенную значимость России в любых контактах с германскими политиками. Особенно ярко это проявилось при подготовке встречи императоров в Киле. Тогда Вильгельм выдвинул ряд своих условий встречи, которые Александр III расценил как принижающие достоинство России и сказал, что если германцы не согласятся на русские условия встречи, то такой встречи и вовсе не будет. Вильгельм поспешил согласиться. (Никакие любезности Вильгельма не обманывали Александра III, но они впоследствии совершенно позволили усыпить бдительность его сына, императора Николая II…)

Спокойное достоинство – это важное правительное качество он постоянно и проявлял в европейской политике, всегда заявляя себя непременным сторонником спокойного достоинства в мировых делах, совершенно отрицающего суету, нервозность и спешность.

Но такое спокойное достоинство