Женат на собственной смерти (сборник) - Андрей Дышев

— Договорились! — ответил Лагутин.

— Разворачивайся! — сказал Саркисян Ворохтину. — Погнали домой! Так холодно, что у меня уши заледенели! И как он без костра обходится?

Моторка помчалась в обратную сторону, пронзая острым носом туман. Журналистка спрятала фотоаппарат в кофр. Чекота все еще снимал удаляющийся остров и застывшего на берегу Лагутина.

— Да выключи ты свою шарманку! Этот эпизод мы ставить не будем, — сказал ему Саркисян. Он все еще ерзал на скамейке, оглядывался на остров и, мысленно задавая себе вопросы, в ответ лишь пожимал плечами. — А странно он себя вел, да?

— Он боялся, что мы высадимся на остров, — сказал оператор, натягивая на камеру чехол.

— А мне показалось, что он испугался другого, — вставила журналистка.

— Чего другого? — нетерпеливо спросил Саркисян, желая немедленно получить исчерпывающие ответы на все поднятые вопросы.

— Что мы догадаемся, почему он не вышел на связь.

— А почему он не вышел?

Журналистка пожала плечами. Оставшуюся часть пути плыли молча.

Глава 5. Лена

Лена больше часа бродила по острову, собирая хворост. Она пыталась сосредоточиться и детально продумать, о чем будет говорить во время второго сеанса связи. «Сначала я расскажу о том, как прошла моя первая ночь на острове. Можно будет показать гамак, который я смастерила из одеяла. Потом скажу, что остров мне очень нравится. Он чистый, здесь нет ни бутылок, ни пакетов, ни консервных банок, какими загажены популярные места отдыха… Я распишу его живописные берега…»

Она остановилась и посмотрела на большую сосновую ветку, лежащую на траве. «Хорошо бы притащить ее на полянку, где установлена камера. Я разведу костер, сяду так, чтобы пламя освещало мое лицо, и буду рассказывать об острове. Это будет красиво и романтично, и не будет видно синяков под глазами. Я должна каждый раз производить на Игоря впечатление».

Лена склонилась и взялась за ветку. Высохшая иголка вонзилась в ее ладонь и обломилась. Женщина отдернула руку и принялась вытаскивать иголку зубами. «Это только начало, — подумала она. — Сколько у меня еще будет заноз и ссадин!»

Она старалась не придавать значения тому, что ее пальцы мелко дрожат. Ей никак не удавалось поймать кончик занозы, и Лена злилась, покусывая маленькую ранку. Досадуя, она ударила ногой по ветке и проворчала: «Чтоб ты сгорела!» Но обманывать себя она уже не могла. Пальцы дрожали уже слишком явно, сердце все чаще колотилось в груди, а на лбу выступил холодный пот.

«Все будет хорошо, все будет хорошо!» — подумала Лена, но успокоения эти мысли не принесли. Оставив непокорную ветку, она быстро пошла на песчаный мыс, где была установлена камера, но вдруг остановилась, круто повернулась и направилась в обратную сторону. Не разбирая дороги, Лена прорывалась через кусты, с упрямством раздвигала колючие ветки, спотыкалась о поваленные трухлявые стволы и, наконец, упала на сырой мох. Ее колотил озноб, мысли путались, осознание страшной беды охватило ее. «Что же я наделала! — с ужасом подумала она, глядя по сторонам на окружающие ее тяжелые стволы и закрывающие солнце кроны. — Я же умру здесь! Я не выдержу этого! Я сама себя убиваю!»

Она вскочила и со всех ног кинулась обратно, на спасительный мыс, где на траве лежал пакет с рацией и сигнальной ракетницей. Там спасение, только там! Быстрее, быстрее с этого ужасного острова, из этой могилы!

Колючие ветви цеплялись за ее одежду, царапали руки и лицо, но Лена не замечала боли. Она выскочила на песчаный мыс и, словно вратарь на мяч, кинулась на пакет. Торопясь, облизывая пересохшие губы, она разорвала полиэтилен и вытащила ракетницу. Прижала ее к лицу: «Милая моя спасительница!» Ей хотелось смеяться от счастья. «Как умно придумано! Какие же молодцы организаторы! Достаточно только дернуть за веревочку, и через десять минут они уже будут здесь! А может, даже через пять минут. Что тут плыть? Мой остров ближе всего к берегу. Вот он, голубчик! Кажется, только руку протяни. Вон палатки, машины, костры. Народ неторопливо бродит по берегу. Кто-то рыбачит, кто-то делает шашлыки… Там жизнь! Жизнь! А здесь смерть…»

Лена приподнялась, поднесла ракету к глазам, прищурилась. Пальцы ее дрожали уже так сильно, что она с трудом смогла свинтить защитный колпачок. Но вот и веревочка. Похоже на детскую хлопушку. В детстве такие хлопушки продавали под Новый год. Родители всегда покупали ей одну хлопушку и ставили маленькую Лену у елки. И она с восторгом и страхом держала эту опасную трубочку, ожидая двенадцатого удара курантов, чтобы потом зажмуриться, втянуть голову в плечи и дернуть за веревочку. А потом громкий хлопок выбрасывал вверх целый звездный мир разноцветных конфетти…

И тут она словно наяву услышала голос Игоря. «Почему ты не хочешь выйти за меня?» — спрашивал он.

Лена зажмурила глаза, до боли стиснула зубы и уронила голову на песок. «Дай мне еще месяц», — отвечала она. «Но зачем нам ждать еще месяц, если мы любим друг друга?» Она молча качала головой и опускала взгляд. Игорь терпеливо молчал, не лез в душу, и все же ей казалось, что он догадывается о ее тайне. «Я тебя очень люблю, — говорил он. — Что бы с тобой ни случилось в жизни, я всегда буду тебя любить». А сын Лешка дергал ее за рукав и спрашивал: «Мам, ну что ты плачешь? Радоваться же надо!»

Лена лежала на песке, сжимая в ладони сигнальную ракету, и плакала навзрыд. Чем хорош был необитаемый остров, так это тем, что здесь не надо было скрывать своих чувств. Остывая и успокаиваясь, она лежала долго, до тех пор, пока не почувствовала, что замерзла. Приступ постепенно проходил, сердце успокаивалось, хаотически разбросанные мысли выстраивались в порядок. Лена уже спокойно думала о том, что в двенадцать часов — включить камеру и сесть у костра. А до этого она должна умыть лицо, привести в порядок прическу, очистить от песка униформу. Игорь должен увидеть ее красивой, романтичной и немного печальной. А он обязательно будет смотреть эту передачу.

Она была еще очень слаба, но попыталась подняться на ноги бодро и энергично. Ее повело в сторону, будто она была пьяна. Пришлось опуститься на колени и на мгновение закрыть глаза. «Я смогу! — думала она. — Я смогу… Поживу здесь неделю или две. Буду молиться богу и пить травяные чаи. Очищу организм. Приступы с каждым разом будут все более слабыми. И я начну жить заново…»

Лена опустилась на колени, взяла ракетницу и стала искать предохранительный колпачок. Ей пришлось долго возить ладонями по песку, прежде чем она нашла его. Осторожно смяла веревочку и навинтила колпачок. Потом некоторое время с опаской рассматривала ракетницу, словно это была боевая граната. Размахнулась и кинула ее в воду. Та пролетела над пляжем и шлепнулась на песок в метре от воды.

Вероятно, ей в голову пришла мысль о путях господних, которые неисповедимы, и потому она не стала повторять попытку избавиться от сигнальной ракетницы. Подошла к воде, присела и умылась. Потом подняла ракетницу и поплелась на полянку, где была установлена камера. Шла она тяжело и медленно, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание, будто не легкую пластиковую трубочку несла, а тяжесть неподъемную.

Ровно в двенадцать она включила камеру и села на траву, скрестив ноги по-турецки. Разжечь костер она не успела, но его романтические отблески вряд ли были бы заметны, так как вовсю светило полуденное солнце, заливая полянку золотыми лучами.

— Мне очень нравится этот остров, — произнесла Лена, устало глядя на красный глазок камеры. — Здесь нет ни бутылок, ни пакетов. Здесь нет той гадости, которой заражены наши города и села…

Глава 6. Скучно. Драматизма нет

Большая армейская палатка, в которой была оборудована аппаратная, светилась изнутри мерцающим голубым светом. У экрана монитора, едва не касаясь его носом, сидел Саркисян. Ему было жарко, и он прилепил к взопревшей лысине носовой платок. По обе стороны от него сидели звукорежиссер и монтажер. Чекота дышал Саркисяну в затылок. Шел заключительный этап подготовки первого выпуска «Робинзонады» к эфиру.

— Ну-ка, отмотай еще назад, — сказал Саркисян, тыча толстым, как сосиска, пальцем в экран.

Чернобородый техник отвечал за сохранность компьютеров и монтажной аппаратуры и потому болезненно переживал, когда ведущий оставлял жирные отпечатки на нежном стекле монитора. Прежде чем повернуть запись вспять, он приблизил свою бороду к экрану, любовно подышал на него и бережно протер мягкой ветошью.

— Еще, еще! — махал пальцами Саркисян и снова оставлял следы на экране. — Где он говорит про хлеб!

Техник недовольно сопел, но Саркисян не замечал его озабоченности. По сравнению с подготовкой передачи все на свете сейчас было сущим пустяком. Техник снова подышал на экран, снова протер его и только потом остановил перемотку и нажал кнопку воспроизведения.