Морской дьявол - Иван Дроздов

Курицын, не поворачивая головы, громко сказал:

— Пьешь–гуляешь?

Кубышкин вздрогнул:

— Милостивый государь! — мотнул головой, — мы с вами чаи не распивали и, кажется, на брудершафт…

— Еще чего захотел! Чтобы я, Тимофей Курицын, создатель ракет и лучших в мире вертолетов… с пьянчугой — на брудершафт.

Кубышкин сник, уронил на грудь голову. Смутно и как–то медленно проползла мысль: «А и черт с тобой! Лишь бы выпить дал».

Он за несколько месяцев бомжевания привык к оскорблениям, грязным ругательствам в свой адрес — притерпелся. Закрыл глаза, дремал. Но Курицын прорычал:

— А кто играть будет?.. Скрипку, небось, пропил?..

— Скрипку?.. Нет, цела скрипка. Ее Полина спрятала.

Бессмысленно смотрел в затылок Тимофея. А потом под нос себе пробормотал:

— Спрятала Полина. И хорошо. Я скоро в оркестр вернусь.

И снова вскинул голову, громко проговорил:

— Я же прима! В первом ряду сидел. И если дирижер оркестр благодарил, он мне руку пожимал. Мне! — слышите?..

— Слышу, слышу. Я тоже когда–то… А теперь вот… без зарплаты сижу.

Подъехали к парикмахерской. Тимофей раскрыл дверцу:

— Выходи!

— Куда?

— Выходи, говорю!

Дернул за руку приму–скрипача, повел в парикмахерскую. Усаживая в кресло к молодой девушке, сказал:

— Видите, какого прелестного клиента я вам привел. Он — артист! Постригите его и побрейте так, как он пожелает.

— Да, да, — поднял руку Кубышкин. — Я все скажу: где убрать, а где оставить. Вот эти патлы срежьте, но так, чтобы шею не обнажать.

Пока его стригли, он протрезвел и к машине уже подходил твердым шагом. И дверцу открыл сам, и всю остальную дорогу на дома смотрел. Ехали по Литейному, а он эти места хорошо знал.

В дом зашли со стороны третьего этажа, и дверь за собой Курицын закрыл на замок, ключ от которого был только у него. А когда поднялись в квартиру, Тимофей прошел в библиотеку и там запер на замок дверь, ведущую в комнаты второго этажа. Владиславу показал ванну и потребовал, чтобы тот хорошенько помылся.

— Грязь подвальную смой основательно и заруби на носу: бомжовской жизни пришел конец, ты в тот вшивый и вонючий мир больше не вернешься.

И в ванную принес новые трусы и майку с изображением эмблемы Северного завода: «Белый медведь и парящий над ним вертолет». И полотенце махровое, и мыло душистое. А через минуту еще и красивую рубашку, и джинсы, и куртку самой последней моды. Это все он взял из гардероба сына. И подумал: «Кирилл уж сюда не вернется. Милиция объявила его в розыске».

Кубышкин с наслаждением подставлял свое тело под горячие струи воды, чувствовал, как из него вылетают остатки хмеля, и думал, что это с ним происходит и уж не во сне ли он?.. Вот сейчас проснется, а по стенам мокрого подвала подтеки канализационных вод, в углу сидит грязная компания и разливает по стаканам дешевую ядовитую водку. Но нет, будто он наяву стоит под теплым живительным душем и вдыхает аромат клубничного мыла, а затем и розового шампуня. Голову моет тщательно, как бывало перед тем, как идти на концерт. И затем трет и трет истосковавшееся по горячей воде тело. Ему хорошо, ему очень хорошо, и он хотел бы долго–долго продолжать это блаженство. Но долго мыться ему не дают. Неожиданно вошел Курицын, взял у него мочалку, намылил ее и грубо повернул Кубышкина лицом к стенке. Начал тереть спину. И тер ее так, будто хотел содрать кожу — до жжения, до боли. И, сунув в руку мочалку, сказал:

— Продолжай!

Потом они сидели за столом, и на тарелках у них лежал черный хлеб, и к чаю не было ни варенья, ни сахару. Кубышкин вопросительно смотрел на хозяина, хотел бы сказать: «Выпить? Вы же обещали?», но не спросил, а съел весь хлеб.

Пришел Павел Баранов, принес колбасу, творог, сметану, молоко и два батона белого хлеба.

— Откуда берешь? — спросил Курицын не то с радостью, не то с раздражением.

— Манная с неба валится.

Курицын стал кормить Кубышкина. А потом принялся звонить по телефону.

— Это директор Русского музея? У меня в квартире есть три картины, которые еще накануне войны взяты вами на учет. Хотел бы их вам сдать… Под расписку, конечно. Ну, а плата? Причитается мне за них что–нибудь?.. Ах, самая малость? Ну и черт с вами! Присылайте людей.

И потом, как бы размышляя сам с собой, говорил:

— Шрапнельцер, конечно, не церемонился, брал их из частных собраний безо всякой платы. Все было по Ленину: грабь награбленное, или по Протоколам сионских мудрецов: имущество принадлежит гоям временно, придет час и мы его заберем. Шрапнельцер забрал у гоев — и не только картины. Но я не Шрапнельцер. В музеях–то нынче смотрителям залов по триста рублей платят; на хлеб и на квас не хватает.

Работники музея приехали минут через сорок. И забрали картины, и составили акт, выписали документы — всё честь по чести. И дали деньги — пятьсот долларов.

— Это вам за хранение.

— О!.. Да это же целое состояние!..

Затем Курицын упаковал две фаянсовые, отделанные бронзой и позолотой вазы, выгреб из посудного стола серебряные ножи, ложки и вилки и, подавая их Баранову, сказал:

— Сдай все это за любую цену.

Кубышкин ходил по комнате, заглядывал то в одно окно, то в другое. Жажда выпить становилась нестерпимой, и он не знал, куда себя деть.

— Поди выпить хочешь? — спросил Курицын, читая газету и не поворачивая к нему головы.

— Да, надо бы.

— Убью!

— Не понял, — остановился посреди комнаты Кубышкин.

Курицын показал кулак:

— А вот — трахну по башке, тогда поймешь. Ишь, чего вздумал: водку жрать! Да ты хоть знаешь, какую отраву пьешь? Ее азики в подвале соседнего дома делают. Смешивают технический спирт с водой и разливают по бутылкам. Дерут с вас деньги, покупают в Питере квартиры и плодятся, как кошки. Об этом–то хоть знает твоя пустая башка?..

— Знаю, слышал.

— И — пьешь?

— И пью.

— Ну, и дурак.

— А вам–то что за дело? — сорвался на крик скрипач.

Курицын отложил газету, поднялся с кресла и, сжав пудовые кулаки, двинулся на Кубышкина. Тот не на шутку струхнул и пятился к двери.

— Мне что за дело?.. Мне?.. А за чьи деньги тебя, сволочь такую, десять лет учили в школе, а затем пять лет в консерватории? Не я ли и не мои ли товарищи по цеху горбатились на таких слизняков, как ты? А кто народу долг будет отдавать? А?.. Кто, я спрашиваю? А не такая ли мразь, как ты, и как все дружки твои, пьянчужки, Россию без боя вонючим демократам отдали?.. Кто Родину–мать защищать будет?.. Кто? — я спрашиваю!

Курицын замахнулся кулаком, и Кубышкин присел на колени. С ужасом смотрел он на разгневанного богатыря и серьезно верил, что сейчас тот шарахнет его кулачищем по башке. Сникшим голосом залепетал: