Иван-царевич и C. Волк.Похищение Елены - Светлана Багдерина

– Л-ладно, – кивнул дед Зимарь, помял пятерней занемевшее от выражения непривычного чувства лицо и представил себе Костея еще раз.

Тренироваться – так…

– Панас Петрович!.. Панас Петрович!.. – раздался заполошный женский крик в коридоре, и через миг вслед за криком в арсенал ворвалась пухленькая растрепанная испуганная девушка.

– Что случилось, Дуся? – заботливо подхватил ее под руку Семиручко, чтобы та не споткнулась о россыпь булав, приготовленных к передаче в действующие войска. – Что ж ты кричишь, словно ошпаренная? Ты ж…

– Да это не я, это Любка с Дашкой!.. – едва не плача, выговорила, задыхаясь от бега и волнения, девушка.

– Что – не ты? – не понял Панас, но до деда Зимаря всё дошло очень быстро.

– Тебя, горлица, за мной послали? – шагнул он к Дусе.

Та взвизгнула, отпрыгнула и оказалась в объятиях Панаса.

Тот, похоже, особо и не возражал, но до его чувств тут никому сейчас дела не было.

– Да не бойся, девица, я это… перед представлением тренируюсь… – поспешно вернул нормальное выражение лица дед Зимарь, и Дашка перевела дух.

– Д-да… з-за вами… вы – дед З-зимарь, целитель з-заграничный? У нас д-девчонки обварились… с-срочно… просит тетя В-восифея…

– Так бежим скорее!.. Веди, показывай, как на кухню пройти! – кинулся вперед молодой поварихи старик, потом повернулся и крикнул Сайку: – Помоги дяде Панасу порядок тут после нас навести, голубь, ладно?..

Довольный распоряжением, позволявшим ему оказаться на совершенно законных основаниях в мире его детской мечты – в самом настоящем царстве оружия, курьер радостно ответил «ага!», и скорая знахарская помощь, гулко топоча по каменным плитам коридора, понеслась в сторону кухни…

-начало сноски-

1 – При этом предположении Панас схватился за сердце.

-

– …Сегодня-то у помощника моего, Афанасия, много этой мази не будет, но на ночь хватит. А к утру он, если мне самолично недосуг будет, еще сготовит. И пусть тогда кто-нибудь завтра в лазарет у сабрумайских ворот придет, и я или он

– кто на месте окажется – еще этой мази дадим, для пичужек ваших сероглазых, –

инструктировал дед Зимарь за большущей чашкой чая со сладкой шаньгой шеф-повариху тетку Восифею, обширную краснощекую женщину лет сорока, с волевыми зелеными глазами и толстой каштановой косой.

Пострадавших девушек, полусонных и уже не чувствующих боли, увели в их комнатки

– отдыхать и набираться сил. «Днем человек калечится, а во сне лечится», – не уставал повторять дед Зимарь, и сделал это простое правило своим главным принципом лечения.

– …Так что, ничего страшного с ними не случилось, так им и скажите, ласточкам вашим, до свадьбы, как пить дать, заживет, – говорил дед поварихе, доедая последний кусок шаньги и рассматривая задумчиво тарелку пирожков с вишневым вареньем на блюде перед собой, как вдруг дверь кухни распахнулась.

Вбежал, размахивая руками, взволнованный седобородый мужик, резко остановился у порога, замер, словно у него кончился завод, и стал лихорадочно шарить по громадному залу испуганными глазами.

– Здесь я, здесь! – дед Зимарь быстро встал, помахал рукой и, с сожалением в последний раз окинув прощальным взглядом горку румяных пирожков, поспешил к незнакомцу.

– А откуда вы знаете?.. – удивилась повариха.

– А рыбак рыбака издалека примечает… – вздохнул старик.

Седобородый уже мчался ему навстречу.

– Егорка там наш, у парадного, короб нес, поскользнулся на луже застывшей, и ногу сломал!..

– Веди, – коротко ответил дед.

Даже не выходя из парадного, дед Зимарь увидел корчащегося на мостовой парня, кость, торчащую из голенища сапога, и всё понял.

– Беги, принеси две дощечки длинных, тряпки, чтобы их примотать и носилки сооруди, – отдал он торопливо наказ, и седобородого как ветром сдуло.

А дед выскочил на улицу и побежал, перепрыгивая по мере сил и возможностей коварные затвердевшие от первого морозца лужи, к Егорке, и склонился над ним.

Он взял белое от боли лицо парнишки в ладони, впился взглядом в его глаза и быстро прошептал заветное слово.

Молодой грузчик всхлипнул, вздрогнул и затих.

«Уснул», – озабочено подумал дед и огляделся по сторонам. – «Где же его напарник

так долго бродит? Ровно я его не за досками послал, а за яблоками молодильными!..»

И тут впервые до него дошло, что на площади перед парадным он не один.

Почтительной толпой его окружили огромные воины в незнакомых доспехах, с незнакомыми штандартами и с хмурыми конями в поводу.

Человек триста.

Причем кони прислушивались к их разговору с ничуть не меньшим вниманием, чем богатыри.

От отряда отделился белокурый здоровяк, подобострастно кланяясь, приблизился к нему и, заговорщицки оглянувшись, прошептал:

– Безупречная работа, ваше величество… Высший класс… как всегда… непревзойденно… А… с остальными… уже… всё?

– Естественно, всё, – недовольно, сам не зная, отчего, отозвался дед, вспомнив двух невезучих девчонок на кухне. – Там делов-то было на десять минут.

– Ну, естественно, как мы могли усомниться, – расплывшись в верноподданнической улыбке, залебезил здоровяк. – Какие будут приказы?..

И тут до старика дошло, словно обухом по голове.Солдаты неизвестной армии…«Ваше величество»…Недовольные и внимательные по-человечески кони…Два – ДВА!!! – комплекта оружия, притороченных к каждому седлу…И – самое главное – его вид.Его чернокирасный одноглазый недовольный вид плюс золоченая собачья цепь с алым рубином.Который не помешал незнакомому офицеру обратиться к нему «ваше величество» и юлить перед ним, словно собака перед сахарной костью.Ледяная волна зародилась в застывшей груди, мгновенно набрала силу и окатила деда Зимаря с яростью цунами.Костей.Костей здесь.Не знаю, как, но он в городе и во дворце.И тут вдогонку, накрывая первую, рванула вторая волна: сейчас он с Симеоном, Агафоном и князем Митрохой!..Дед вскочил, хотел было бежать, но третья волна выхлестнула и сбила своих предшественниц: какой был приказ у солдат Костея?Чего они ждут?Его лично?Вечера?Ночи?Чтобы перебить охрану у любых ворот, или у всех сразу, и впустить остальных?Сколько их здесь всего?..

– Сколько вас здесь всего? – услышал вдруг он сухой, полный тяжелой ненависти голос.

– Триста пятьдесят на триста пятьдесят, ваше величество! – вытянулся в струнку белокурый офицер. – Остальные сто пятьдесят на сто пятьдесят остались в городе, как вы приказали!