Кто если не ты - Юрий Герт

— Ти-ш-ше-е... .

Ребята передвигались по сцене на цыпочках. Клима лихорадило. Игорь начал доклад.

Но... Что за монотонный голос?.. Цифры, статистика... мало кому известные имена политических деятелей... Что это? Научный реферат?.. Шорохи, движение... И вскоре — густой, ровный гул... Игорь упрямо продолжает, не повышая голоса, не меняя интонации. Ах, черт побери, да закрой же тетрадку, расскажи своими словами, просто и коротко... Шум — как рокот прибоя, и в нем одиноко барахтается голос Игоря... Стоп! Кажется, понял...

Клим притаился, кусая ногти. Игорь, дружище, перестройся! Ты же умница!

Теперь в зале тихо. Игорь выдерживает долгую паузу. И вдруг...

— Кого не интересует доклад — может выйти...

Клим ясно представляет себе самолюбиво поджатые губы, откровенно-насмешливый взгляд... И здесь он любуется собой...

Снова нарастает гул...

— Провал...— шепчет Клим, стискивая кулаки,— абсолютный провал...

Наконец, под оскорбительно жидкие хлопки Игорь покинул трибуну и рывком раздвинул занавес. Его щеки белей белого воротничка.

— Тупицы!..

Клим впервые увидел, каков Турбинин, когда его что-то по-настоящему взбесило.

— Надо же было мне соглашаться!

Упрек?... Но сейчас не до спора — Клим едва успел отпрянуть в сторону — занавес пошел, и началась пьеса...

Потом все вспоминалось, как сон... Пашка Ипатов появился с дымящейся — все-таки! — сигарой, и после первой же затверженной фразы: «Приветствую вас» леди и джентльмены!» — запнулся...

Забыл! Забыл! Клим громко суфлировал, но Пашка ничего не слышал... Он повторил еще раз:

— Приветствую вас, леди и джентльмены! — и знаменитым жестом Игоря взмахнул перед собой цилиндром. И в этом жесте, в невозмутимом Пашкином тоне вдруг прозвучала такая комическая естественность, что в зале — Клим не поверил своим ушам! — раздался смех... Неужели заметили?.. Нет, смех звучал дружелюбно и ободряюще... Тогда Пашка вдруг все вспомнил, и дальше пошло гладко... После его первой арии кто-то захлопал, а после дуэта Черчилля и Трумэна в зале уже вовсю аплодировали и смеялись. Да, слушают, хлопают, смеются! Все как положено! А Чан Кай-Ши! Лешка Мамыкин мог бы стать гениальным артистом — так мастерски он рухнул на пол... Куплеты Маршалла повторяли на «бис»...

— Слышишь?..— Клим, сияя, оторвался от щели, через которую смотрел в зал.

— Слышу...— клацая зубами, проговорил Игонин.

Ожидая своего выхода, он сидел в кресле по-турецки, поджав ноги под тощий зад. Губы у Женьки полиловели: если не считать трусов, на нем не было ничего, кроме простыни, изображавшей римскую тогу — Женька играл Де Гаспери.

— Может, пальто принести? — сочувственно спросил Клим.

— Не надо! — стоически отозвался итальянский премьер.

Ты просто герой! — восторженно сказал Клим.— Ты так и пойдешь — босиком?

— Не могу же я появиться в тоге и ботинках!

В антракте все поздравляли друг друга, кто-то ломился в дверь, Игорь, через силу улыбаясь, пожал руку Климу, пообещал:

— Буду кричать «автора»!

И Клим ощутил нестерпимую неловкость перед Игорем за свой успех...

Игорь сдержал свое обещание. После заключительного монолога, в котором Морган в диком исступлении пророчит собственную гибель и мировую революцию, из зала раздался возглас, и его тотчас подхватили десятки голосов. Как ни вырывался Клим из могучих объятий Лешки Мамыкина, как ни брыкался ногами— его всей гурьбой вытолкнули на авансцену.

Клим не знал, что полагается делать в таких случаях — он стоял, глуповато, растерянно улыбаясь, и смотрел в зал. И зал — обыкновенный школьный зал на триста мест — казался ему огромным, и бескрайним, как небо, и все пространство перед ним было полно горящих, блестящих точек — глаза, глаза, одни глаза— как звездная россыпь — они двигались, кружились, подступали к нему со всех сторон — и он ничего не видел, кроме этих глаз, счастливый, испуганный, ошеломленный, будто на нем скрестились лучи мощных прожекторов. Пьяно шаря руками и путаясь в складках занавеса, он едва пробрался обратно...

Теперь ему хотелось бы сбежать от всех, остаться одному, чтобы еще раз — еще много раз переживать ни с чем не сравнимое мгновение. Чтобы осмыслить, понять, как он, Клим Бугров, неудачник, хорошо изучивший вкус поражений, вдруг оказался победителем!

Но этот невероятный вечер был полон-происшествий самых неожиданных, он явился прологом событий, которые вскоре прогремели на весь город...

28

Начались танцы, но никому не хотелось спускаться в зал. Ребята расположились в креслах, на столах, среди цилиндров, тростей, кое-как сваленных у стены декораций. Приходили поздравлять — директор, учителя, потом явилась даже товарищ Хорошилова и — вот уж никто не ожидал! — предложила целый план гастролей: в городской библиотеке, на лесотарном заводе, где-то в клубе...

— Живем, братцы! — подмигнул ребятам Лихачев.— Организуем труппу бродячих комедиантов!..

— Но главное для нас — учеба,— наставительно заметила Хорошилова.— Вы должны уметь сочетать ее с разумным отдыхом...

Потом Красноперов сказал, что с Бугровым хотят познакомиться девочки из пятой школы. Клим струсил.

— Зачем?

Володя почти насильно потащил его за собой, уговаривая: — Вот чудак! Они же не кусаются!

Клим не успел уточнить цель встречи, как очутился перед...

Клим узнал их сразу. Наверное, они тоже запомнили его и рассматривали с удвоенным любопытством, как примелькавшуюся вещь, которая вдруг оказалась редкой диковинкой. Клим смутился. Кажется, надо представиться... Он дважды буркнул свое имя, обращаясь к Майе и ее подруге. И сообразил, что это вышло у него довольно нелепо. Но неожиданно встретив ясную, ободряющую улыбку на Майином лице, сам засмеялся, и Майя тоже — весело морща нос и прикрывая рот ладошкой. Она крепко тряхнула его руку и назвалась:

— Широкова.

— Кира Чернышева...

Клим ожегся о сухую, горячую ладонь ее подруги.

— Нам очень понравилась ваша пьеса! — сказала Майя с таким простодушным восхищением, что Климу снова стало не по себе.

— Очень остроумно и не похоже ни на что другое, правда, Кира?

Та молча кивнула. Из-под прямых бровей на Клима пристально смотрели недоверчивые, настороженные, до черноты синие глаза; они словно вглядывались в глубокий колодец, отыскивая что-то на самом его дне. В то же время сами они были наглухо затворены для всякого, кто пытался в них заглянуть.

Навивая на палец кончик толстой, солнечно лоснящейся косы, Майя сыпала вопрос за вопросом:

— Что вы еще написали? Это первая ваша пьеса?..

Маленький рот Киры был туго сжат. Ни слова!

Хоть бы из вежливости...

Клим почувствовал себя задетым и обиделся. «Мышка за кошку... Нам только мышки не хватало!» Что ж, пускай... Он отвечал Майе холодно, с достоинством, как и полагается автору, чья пьеса только что имела такой триумф. Но Кирины губы внезапно дрогнули, в темных зрачках, будто две ракеты величиной с булавочную головку, лопнули и рассыпались фейерверком искрящихся смешинок.

Что случилось?..

Он уже забыл, о чем спрашивала его Майя, и весь шум и суета вокруг, и толпа ребят и девушек, уже обступившая их, и горделивое угарное сознание своего успеха — все поблекло, уничтожилось...

Красный, взъерошенный, он грубо сказал:

— Извините, мне некогда...— и двинулся прочь.

Может быть, она вспомнила воскресник?.. Тогда от смеха, теперь — от взгляда этой девчонки он снова стал жалким, бессильным, растерянным...

Пробираясь сквозь танцующие пары, он слышал позади:

— Это Бугров... Тот самый...

Кто-то толкнул его. Он разозлился и, напружинив локти, стал напрямик пробиваться к выходу... Его окликнули. Ах, Лиля!.. Стоя у рояля, она помахала ему рукой.

— О, конечно, теперь ты ужасно гордый! — сказала она, когда Клим оказался перед нею, и капризно надула щеки.

Лиля была, как и все, в строгой школьной форме, но высокий белый фартучек с каким-то особенным изяществом облегал ее фигурку, а серебристая ленточка в пышных волосах своим невинным кокетством, бесспорно, превосходила любую ленточку на вечере.

Клим с удовольствием слушал ее оживленную болтовню, Лиля ни на шаг не хотела его отпускать от себя.

— Да, теперь ты совсем зазнаешься! — говорила она, лукаво поглядывая на Клима сквозь пушок ресниц.— Еще бы! Драматург! Когда мне сказали — я не поверила...— она говорила нарочито громко, на них оборачивались, но Лиля делала вид, что не замечает этого.— Не скромничай, пожалуйста, у тебя большие способности! Ты еще напишешь для МХАТа, как Горький или Чехов...

«А ведь она дура»,— с тоской подумал Клим, но — словно кому-то в отместку — продолжал оставаться с Лилей.

— Клим, ты должен написать новую пьесу, и чтобы в ней я играла главную роль. И чтобы это была трагическая героиня!