Жара - Славкина Мария Владимировна

Крохин не выразил ни согласия, ни сопротивления и сопровождаемый Трефиловым вяло вышел в коридор.

В конце рабочего дня за ней на работу заехал Федор. Анна передала ему ксерокопию списка Крохина.

– Вот, понимаешь, был спасительный список Шиндлера. А теперь список Крохина, который позволит нам хоть чуть-чуть прошерстить заворовавшихся товарищей. Смотрю я, Аня, на нефтяные компании и, попросту говоря, балдею. Получают такие зарплаты, бонусы, всякого рода кормления, и надо же – занимаются такими делами. В списке Крохина по нашей компании четыре человека, которые имели прямое отношение к поставкам оборудования. А во главе – вице-президент Кошеваров. Почему Серебровский не выгонит его к чертовой матери? Ведь были же и другие сигналы. Но ведь нет. Сейчас созвонюсь с Дунаевым. В понедельник будем прорываться к Серебровскому.

В Петербурге на перроне Московского вокзала Анну и Федора встречал Михаил Розенфельд. В сторонке скромно стоял и ждал любимый таксист Борис. Розенфельд был похож на большую испуганную птицу. Его взгляд выражал надежду, страх и сомнения.

– Михаил Борисович, – сказала ему Анна, – у нас для вас неприятные, но обнадеживающие новости. Сейчас мы сядем к вам в машину. И Федор Петрович расскажет то, что ему удалось узнать через своих украинских коллег. А Борис Николаевич пока подождет нас. Потом мы уедем в отель к родителям и дочке. А вы решайте, что делать.

Вся компания подошла к машине Розенфельда. Федор и Михаил уселись на передние сиденья. Аня вместе с багажом пошла устраиваться в машину Бориса Николаевича. Она не могла второй раз выслушивать душераздирающую историю про Оксану-Ларису. Разговор мужчин оказался не коротким. Анна очень волновалась, ей так хотелось поскорее к дочери и родителям, но она понимала, что мужчинам есть, о чем поговорить. Наконец Розенфельд и Измайлов вышли из «рено логан».

Михаил Борисович выглядел потрясенным. Однако Анна увидела в его лице нечто новое. Она увидела надежду. «Бог даст, все будет хорошо», – подумала Захарьина. Они сели в машину и поехали по вечернему Санкт-Петербургу в сторону Карельского перешейка.

Суббота, 21 августа

Ну вот и наступил славный день рождения любимой дочери. В этот день ни о чем другом Анна не хотела и не могла думать. Нежное, розовощекое, беленькое существо поглотило все ее чувства и мысли. В сознании Анны три года были необыкновенно важной датой. Младенчество закончено. А впереди еще столько интересного. Правда, Анну немного беспокоило то, что ее трехлетнюю девочку на улице все принимали за пяти– и даже шестилетнего ребенка. «Конечно, – думала Анна, – папа у нас не маленький. Да и я, слава богу, тоже». Но такой детский великан явно выделялся из толпы окружавших детей. Федор, который прекрасно знал о волнениях жены притворно сострадательно утешал Аню: «Ну ничего, в баскетбол Верочка будет играть, да и в волейболе нужны высокие девушки. Все ничего». Конечно, Захарьина понимала, ее опасения насчет роста – обычная материнская тревожность. В свои три года Верочка была прекрасно развита, говорила отлично. Особенно она была увлечена фигурками динозавров. «Это что такое?» – спросил однажды папа, рассматривая какое-то рогатое безобразие. «Это тиратопс», – скучающим голосом ответил ребенок, которому в тот момент было два года. «Далеко пойдет», – подумал Федя, который не понимал, как такие названия можно было в принципе придумать.

Быстро подрастая, Вера входила в замечательный возраст «почемучек». Однажды чудный ребенок спросил Германа Владимировича: «Дедуска, а правда, что ты людям головы отрезаешь?» Академик Захарьин со всей серьезностью объяснил ребенку, что головы-то он как раз не отрезает, а лечит, вынимает из них разные ненужности. Но Верочка пошла дальше: «Дедуска, а правда, что ты папочке головку резал?» – «Правда, правда, Верочка», – ответил Герман Владимирович. «А потом зашил», – проявила эрудицию Вера. «Да, зашил, – ответил дед, – и видишь, как хорошо получилось. Папа здоровый как новенький». – «А почему же тогда мама говорит, что мозги у него последние?» – «Это она так, в шутку», – смущенно закончил разговор Захарьин.

Сегодня был запланирован торжественный обед. В ресторане на последнем этаже отеля, где открывался живописный панорамный вид на Финский залив, был накрыт чудесный стол. Но это было не главное. Главным был потрясающий торт, который дочка уговорила родителей показать ей сразу, не дожидаясь сладкого. Когда Вера увидела это чудо искусства, сделанное в кафе «Север» (оно же «Норд»), она не удержалась и захлопала в ладоши. Анна воткнула в торт три больших свечки и подожгла фитили.

– Вот как задуешь три огонька – значит тебе будет три года, – объяснила она дочке.

Процедура задувания свечей прошла успешно. И все собравшиеся в полной мере отдали должное угощениям и напиткам.

Главой стола и общепризнанным центром внимания был, конечно, Герман Владимирович. Он шутил, балагурил, ласкал внучку и дочку. Был благостен и велеречив. Каждый мог увидеть, что знаменитый нейрохирург наслаждался жизнью. Слово взял Федор. Как всегда, он говорил веско, спокойно, с чувством. Его тост сводился к тому, что Герман Владимирович спас жизнь сотням людей. И вот господь, видя такие его старания, зная его честность и бескорыстие, послал ему награду. Их было три этих награды. Лидия Николаевна, Анна и вот, наконец, любимая внучка.

Анна заметила, что Федор говорит прекрасно. Она слышала его тосты не в первый раз. Но на этот раз Измайлов превзошел самого себя. Герман Владимирович расплакался. Он не стеснялся своих слез. А потом вдруг сказал:

– Налейте бокалы. Я скажу. Мы с Лидой прожили долгую и интересную жизнь. Было много трудностей, но и счастья было много. Кто-то может мне не поверить, но теперь, когда я глубокий старик, я знаю точно: нет ничего дороже внуков. Спасибо Федор и Анна, что вы нам с матерью подарили это сокровище. Дай бог вам счастья. – А потом резко сменив тон, он вдруг сказал: – Может быть, поработаете над приумножением сокровищ семьи?

Все зааплодировали, но при этом Анна с Федором заговорщицки перемигнулись. Сообщать радостную новость за праздничным столом не хотелось.

Вечер прошел весело. Гуляли по парку, ходили к начавшему остывать морю, «топили» солнце. Возвращаясь в отель, Анна спросила родителей: «Когда будем эвакуироваться из этого замечательного пристанища московских беглецов?»

– В школу нам не идти, – легкомысленно ответила Лидия Николаевна, – потом ты посмотри, папа ведь отдыхает. Лучше уж, чтобы в Москве еще что-нибудь заварилось, тогда дедушка продолжил бы отдыхать с внучкой в хороших условиях.

– Договорились, – радостно сказала Анна, – конечно же папочке надо хоть немножко передохнуть.

– А что? Я в порядке, – сказал Захарьин. – Жалко, конечно, что культур-мультур никакой. Ну да телевизор имеется. Думаю, неделька у нас еще в запасе есть, – продолжил Герман Владимирович. – Э, хорошо-то как, господи. Потом, Ань, я, конечно, по телефону все говорил, но телефон – это ерунда. Тепло не передает. Огромное тебе спасибо за Эмму Марковну. Ты даже не представляешь себе, что ты сделала для всех нас, стариков, хорошо знавших Розенфельдов. Ужас охватывает, как подумаешь, что ей пришлось бы умирать на чужбине. А что с ее сыном Вовкой?

Анна прижала пальцы ладоней к вискам:

– Папочка, ради бога, не надо хотя бы сегодня.

– Хорошо, хорошо, молчу. Давайте потихоньку пойдем спать.

Все попрощались и разошлись по комнатам отдыхать.

Воскресенье, 22 августа

Следующий день начался для Анны так же приятно, как закончился предыдущий. Позднее пробуждение, долгая зарядка с криками Верочки «Бопс, бопс!». Захарьина сделала длинную пробежку, потом с удовольствие завтракала. Несмотря на вчерашнее застолье, ее аппетит был в полном порядке. Она пила уже четвертую чашку крепкого чая с клубничным джемом, когда вдруг раздался звонок.