Шесть секунд до взрыва - Лев Пучков

– На, держи, – я достал из кармана полтинник и протянул сержанту. – В общий котел…

Отметив, как загорелись глазенки у моих обжор, я хмыкнул и окончательно укрепился в правильности данного отступления от нормы.

– Ухо, станцию оставь, – скомандовал я запасному радисту. – Пойдешь с сержантом. Возьмите три красные ракеты – если что, хоть одну пустите. Смотрите, чтобы наши с заставы не подстрелили! Так, так… Время. – я посмотрел на часы. Это ведь сказать легко – смотаться – пять километров по вязкой грязи, с ведением непрерывного наблюдения во все стороны. Это вам не перед сном по аллейке прогуляться!

Сорок минут туда, сорок обратно, десять – там. Итого – полтора часа. Если не прибываете через полтора часа, считаю вас дезертирами. Вперед! – Таким вот образом я напутствовал обоих бойцов. Едва дослушав до конца, они с завидным проворством ломанулись вверх по осклизлому склону балочки и через минуту исчезли из поля зрения…

Когда минуло два часа, я шибко не взволновался – по такой грязи да с огибанием всех подряд буераков можно тащиться и дольше. Тем более что обратно при благоприятном раскладе они попрутся груженые.

По истечении двух с половиной часов я начал нервничать, а по прошествии еще получаса понял, что случилась беда. Часовые синхронно поклялись, что красной ракетой в юго-восточном секторе даже отдаленно не пахло.

Прекратив наблюдение, я сорвал группу с места, и мы скорой иноходью потопали по хлюпающей грязи в направлении злополучной фермы.

Спустя тридцать пять минут я уже грубо орал на трясущегося от испуга деда, требуя признательных показаний, а мои пацаны проворно шмонали усадьбу, переворачивая все, что можно, вверх тормашками.

Поначалу дед пытался отпираться и даже изображал благородный гнев, но когда один из моих бойцов обнаружил на кухне под сервантом грязный вещмешок с корявой вышивкой «Желудок», я дал команду подготовить усадьбу к сожжению, и хозяин очень быстро раскололся.

В принципе, он сдался так легко оттого, что прекрасно знал – исправить случившееся мы уже не в состоянии и своими показаниями он никому не навредит, кроме самого себя. Ну а он – старый, немощный. Спецназ с дедами не воюет. Железная логика.

– Племянник у меня отдыхал с товарищем, – сказал дед, пожевав губами, – ну они из отряда Ахсалтакова. Того, что за Старым Мачкоем… Когда ваши пришли, племянник с товарищем спрятались в бане. Ну, я вашим положил всего понемногу, а потом предложил по 100 граммов для прогрева, ага. Они не хотели. Командир унюхает, говорят, а я им – возьмите лаврушку, заешьте… Выпили… А у меня бутылка с клофелином. Вот… Племянник с товарищем погрузили ваших на «уазик» и уехали. Сейчас, наверно, уже в отряде…

Интересное кино! Я моментально вспомнил, что в этом районе при весьма смутно прослеживающихся обстоятельствах в разное время пропали десятка полтора наших солдат. Вот она какая – ферма-то! Интересное местечко – рядом с заставой, приветливый дедок, молочко, яйца, маслице, ага…

Первое желание, возникшее у меня после осмысления полученной информации, было простое и скромное: сжечь ферму и расстрелять деда, а потом застрелиться на фоне пепелища.

Однако, порассуждав немного, я пришел к выводу, что есть вариант получше. Прибегнув к нему, я имел в перспективе весьма незначительный шанс на удачу и очень большой процент вероятности уложить всю свою команду и, естественно, погибнуть собственнолично. Однако у спецназа есть железное правило: с операции приходят все… или никто. Обычному цивильному гражданину это может показаться абсурдом, но это закон. Каждый боец спецназа свято верит, что, если он упадет раненным на поле боя, его обязательно вытащат из-под огня любой плотности. Если же этого бойца разорвет миной на кусочки, их соберут в кучу и вынесут с поля брани. Таков закон спецназа. Он оправдан спецификой деятельности и цементирует боевое братство в могучий единый организм. Этот закон беспрекословно выполняется в любой ситуации. Я просто не имел права вернуться и доложить: все путем, операция завершена, только вот двух парней «духи» утащили – а так все нормально… Проще было застрелиться тут, на месте.

Изобразив страшное горе на лице – мне, кстати, для этого совсем не потребовалось никаких усилий, я сполз по стене на пол, зажал автомат меж колен и тоскливо запричитал:

– Ах, дед, дед! Ну, дед, ну и сволочь ты! Что ж ты наделал, а? Таких парней еврею отдал! Эх, дед…

Дед сидел рядышком на лавочке с понуро опушенной головой, трясущимися руками перебирал костяные четки и исподлобья давил косяка на моих грязных пацанов, сгрудившихся в дверях, – ждал, когда они его начнут рвать на части. Услыхав про еврея, старик встрепенулся и спросил:

– Это кто еврей-то?

– Да не придуряйся, дед! – досадливо воскликнул я, продолжая горестно раскачиваться и смотреть в пол. – Чего дурака включаешь? Все знают, что ваш Ахсалтаков – горский еврей из Азербайджана. Эх, каких пацанов, а! Сейчас они их там пытают, бьют…

– Какой же он еврей? – с неподдельным удивлением воскликнул дед. – Он наш, родом из Старого Мачкоя. Это все знают. Чего ты несешь, а?

– Ни хрена ты, дед, не знаешь! – прикрикнул я на старика. – Его сюда заслали спецслужбы Турции, чтобы потихонечку ссорить меж собой чеченский народ. Уж мы-то, спецназ, это прекрасно знаем – можешь мне поверить! Я даже знаю, что он родом из села Кусары, жена у него армянка и шестеро детей – дегенератов…

Чихххо-о-о-о?! – Дед, забыв о нависшей над ним смертельной опасности, вскинулся на дыбы и подскочил ко мне. Еще бы! Зелимхан – что-то типа местного Рембо, народный герой и, судя по слухам, ну очень крутой и навороченный. – Да ты в своем уме, сопляк?! – яростно крикнул дед, потрясая руками. – Какие дегераты?! У него двое детей, сыновья десяти и семнадцати лет! Оба нормальные. Старший вообще – ученик муллы, будет сам муллой! Тебе любой скажет!

– Да пошел ты, дед, – отмахнулся я от старика. – Каждый фээсбэшник знает, что Зелимхан – еврей. Надо же, а! Таких парней жиду отдали…

– Да наш он, наш! – неистовствовал дед, выпучив глаза. – Мне не веришь – у старухи спроси… Эй, Сайта! – крикнул старик по-чеченски. – Иди сюда, старая ведьма!

В комнату просочилась кривобокая старуха, повязанная шалью до бровей, и подслеповато уставилась на нас.

– Скажи ему, – взмолился дед, схватив старуху за рукав халата. – Скажи, где родился Зелимхан наш – Ахсалтаков? Сколько у него детей, кто у него жена – скажи!

– Родился в Мачкое, – сообщила бабка, загибая пальцы. – Жена – тоже из Старого Мачкоя, два сына – Аюб и Шамиль, жена – из…

– Говорила уже, – прервал бабку старик. – Видишь! – торжествующе обратился он ко мне. – А ты говоришь! Спроси любого…

– Ага, вы еще ему адрес придумайте для убедительности, – ядовито вставил я. – Еврей он и есть еврей – если бы он был ваш, у него в Старом Мачкое был бы свой дом, атак…

– Есть дом, есть! – воскликнул дед. – И адрес есть! Улица Шамиля, 20 – весь район знает!

– Ага – весь район! – передразнил я и бросил своим: – Пошли отсюда – с еврейскими пособниками нечего долго разговаривать! – И пообещал деду: – Ждите теперь зачисток, юдофилы хреновы!

– Сам сходи и посмотри! – не отставал старик. – Улица Шамиля, 20 – тебе любой покажет!

– Вот щас, разогнался, – сказал я, выходя из дома. – Щас все брошу и пойду смотреть, где там твой еврей живет! Покеда…

Быстренько преодолев пять километров, мы вернулись на место нашей лежки. Я дал команду отдыхать и сел обдумать последовательность действий в ближайший час. Пацаны смотрели в землю, и, судя по всему, каждый читал про себя отходную. Все знали, что братанов пойдем выручать во что бы то ни стало, а значит, придется лезть по колено в грязи на оборудованный по всем правилам инженерного искусства укрепленный район, защищаемый двумя сотнями стволов и минно-взрывными заграждениями. Такие штуки обычно проделывают летом, предварительно проведя очень серьезную арт– и авиаподготовку и атакуя превратившийся в саркофаг укрепрайон многочисленными штурмовыми группами, которые оставляют на поле брани кучу костей и плохо поддающееся идентификации мясо…

– Не горюй, пацаны, – подмигнул я ребятишкам, закончив расчеты. – Мы, конечно, пойдем выручать братанов… Но происходить это будет немного не так, как вы себе мыслите…

Спустя пятьдесят минут я шел по одной из главных улиц Старого Мачкоя, сильно прихрамывая и понурив голову. Периодически поднимая взгляд, я пытался сориентироваться по табличкам на стенах домов, выходящих на боковые улочки, и все более проникался мыслью, что напрасно разыграл деда. На всех без исключения табличках, а в некоторых местах прямо на стенах было написано краской разных цветов: «Смерть оккупантам», «Великая Ичкерия», «Свобода или смерть», «Слава Ахсалтакову» и тому подобное.

Ну что ж, можно надеяться, что меня кто-нибудь заметит и отведет прямиком куда надо. В расчете на этот вариант как раз и был скомпонован мой прикид: на заброшенной ферме я отобрал у пацанов самые драные предметы туалета, имевшиеся в наличии, да вдобавок все это ребятишки добросовестно вымазали в грязи.