Алмазы Шаха - Анатолий Ромов

Не дождавшись ответа, лег на нары. Повернувшись к Мише спиной, сказал в стену:

— Пока объявляется перерыв — чтобы ты смог подумать. Но готовься. Завтра, если будешь молчать, я отрежу у тебя ухо. Потом отрежу второе. Потом буду сечь пальцы, по фалангам. Понял, что я с тобой сделаю?

А ведь Шайбак будет делать именно то, что он сказал, у него здесь, в камере, одна цель. Ясная и простая, как мычание. Любым способом вырвать у него, Миши, признание: где сейчас находятся или могут находиться алмазы шаха. А поскольку он, Миша, знает, что находиться алмазы могут сейчас только в двух местах: или в номерном анонимном сейфе Зираат-банка, или у Гали — выхода для него нет. Галю он не выдаст в любом случае. Это он знает.

— Можешь спать, суслик, — прохрипел Шайбак. — Сейчас погасят свет.

И точно: через минуту после слов Шайбака свет погас.

42

Лежа на нарах и вглядываясь в темноту, Миша подумал: с алмазами разыграно четко. Убили какого-то полицейского и дело хотят навесить на него. То есть для турецкой полиции и, конечно, для тюремной охраны сомнений, что именно он, Миша, убил этого хомута, нет. Батмаз нацелился получить от него информацию об алмазах. Поскольку сам при этом он хочет остаться чистым, он придумал трюк с Шайбаком.

В камере слышался мощный храп. В отчаянии Миша подумал: может, пока Шайбак спит, стоит попытаться незаметно достать у него из-за спины нож? Глупо. Во-первых, что он, Миша, будет делать с этим ножом? Да и Шайбак никогда не позволит ему это сделать. Шайбак опытный урка. У таких, как он, чуткость во время сна в крови.

Да, похоже, выхода нет. Ему ясно только одно: то, что он передал шифр от сейфа Гале, он не выдаст никому и никогда. Даже если Шайбак будет поджаривать его на медленном огне.

Проклятье. Как он влип. Застонал. Он не должен позволять кататься на себе этой скотине… Не должен…

43

Утром, после завтрака, Миша сел на нары. Вдруг с ужасом понял: прием пищи не только не прибавил ему сил, но,наоборот, ослабил. Наверное, у него что-то случилось с ребрами: легкие сдавлены, каждый вдох дается с трудом.

Подумал: да, пожалуй, Шайбак сейчас может делать с ним, что хочет.

Сидящий на нарах Шайбак усмехнулся:

— Кранты пришли? Сдыхаешь?

— Не сдыхаю, не бойся. — Миша постарался не отводить взгляда от круглых глаз Шайбака. Подумал: а ведь выход есть. Точно. Шайбак сейчас уверен: с ним, Мишей, покончено. Значит, надо вывести его из этой уверенности. И вообще, надо вывести Шайбака из себя. Вывести любой ценой.

— Что смотришь? — спросил Шайбак.

— Ничего. Знаешь что, Шайбак?

— Что? — Уловив что-то в его тоне, Шайбак насторожился.

— О каких камнях и алмазах ты болтаешь, не знаю. Но знаю: тебя ко мне подсадили.

— Ну и что? — Шайбак захохотал. — Ну ты меня насмешил. Да, подсадили. А кого это волнует, суслик? Пойми, ты же приговорен. Ты замочил легавого. Я буду делать здесь с тобой, что хочу. Никто даже не чух-нется.

Миша вдруг понял: похоже, Шайбак не очень любит, когда ему смотрят в глаза. Если так — это открытие. Значит, он будет делать сейчас это постоянно. Нарочно не будет отводить взгляда от глаз Шайбака.

За дверью камеры послышались голоса. Мише показалось: один из этих голосов ему знаком. Но понять, чей это голос, он не успел: говорящие прошли мимо.

— Знаешь, как это называется — когда подсаживают? — спросил Миша.

— Чугрей… — Шайбак улыбнулся. — Я знаю, как это называется. Готовься, сейчас кишки вырву.

— Это называется дулыцик, дятел, сучевило. Клянусь, все воры узнают от меня, кто ты.

— Сначала останься живой, суслик. Потом, тебе никто не поверит.

— Поверят. Я ведь знаю: ты в сламе с лейтенантом Батмазом.

— Что? — Шайбак на мгновение застыл. Именно по этой заминке Миша понял: он прислушивается к голосам, вновь зазвучавшим за дверью камеры. Достал из-за спины нож. — Готовься, паскуда.

— Я-то готов. Только ты сначала возьми меня.

— Брать? — В глазах Шайбака появилось что-то, выражавшее не менее чем смертельную угрозу. — А я тебя и брать не буду.

Шайбак сделал неуловимое движение. Нож, вылетев из его ладони, просвистел в воздухе. Что произошло в дальнейшем, Миша сначала не понял, он лишь ощутил страшный удар в левую сторону груди. Покосившись, увидел: нож вошел в грудь больше чем наполовину. Слабость, наступившая после этого, сделала его безразличным ко всему. Он успел лишь почувствовать, что сползает на пол. Подумал: нож вошел в сердце. Но сейчас это уже не имеет никакого значения. Ему все равно, абсолютно все равно. Все равно, потому что он умирает.

Уже лежа на полу, увидел: дверь камеры открылась. В проеме слабо очерчены силуэты двух надзирателей, за ними — еще один силуэт. Кажется, это капитан Онсель. Да, точно. Причем лишь сейчас, увидев Онселя, он понимает, чей голос он слышал в коридоре. Это был голос капитана Онселя. Кажется, капитан Онсель пришел в тюрьму специально, чтобы найти его, Мишу Каменского. Только поздно. Все уже кончилось. И хорошо, что кончилось.

Глаза заволокла тьма. Серая, как графит.

44

Белые квадраты, треугольники, трапеции, другие геометрические фигуры белого цвета слабо дрожали над ним в воздухе. Пытаясь вглядеться в них, он долго не мог понять, что же они означают. В конце концов он оставил эти попытки. Лишь после этого геометрические фигуры, будто сжалившись над ним, начали сливаться в одно целое. Белый халат. Да, белый халат, а над ним — женское лицо. Сквозь сдавившую голову, грудь, все тело тяжесть Мише все же удалось разглядеть, как губы на этом женском лице что-то сказали. Но что и вообще к чему относилось сказанное, он не понял.

На какое-то время снова впал в забытье.

Когда же открыл глаза, снова увидел женское лицо — то же самое. Увидев, что он смотрит на нее, женщина улыбнулась. Точнее, это была не женщина, а девушка, на вид ей было лет шестнадцать — семнадцать. Тяжесть, сдавившая его, была такой сильной, что он не смог даже ответить на улыбку девушки. Он лишь судорожно попытался понять: где же он. Где же… Где… Вспомнил: тюрьма. Он был в турецкой тюрьме. Сразу же после этого вспомнилось все. Смутно, частями, но вспомнилось. Лука, падающий с высоты… Капитан Онсель… Шайбак… Нож в левой стороне груди… Он был в тюрьме. Но значит, он и сейчас в тюрьме… Это тюремная больница… Конечно… То, что над ним сидит девушка в белом халате, а за ней в воздухе висят какие-то склянки, еще ничего не значит. Это больница, но не простая больница, а тюремная больница, а значит, он все еще в тюрьме. В тюрьме, медленно проплыло в голове… В тюрьме… В тюрьме… В теле возникла пустота, отстраненность. Он опять перестал видеть то, что видел. Уплыл в вязкую, окутывающую все пустоту.

Когда очнулся снова, увидел свою руку. Вену на сгибе локтя. Женские руки придерживали введенный в вену шприц. Вот убрали шприц. Исчезли, чтобы через некоторое время появиться снова — на этот раз с ваткой. Протерли ваткой ранку. С трудом подняв глаза, он увидел девушку в белом халате, с белой наколкой, сидящую на краю его кровати. Девушка была не та, что в первый раз, но улыбнулась так же, как первая. Затем воздух стал сгущаться, и девушка исчезла.

Так повторялось несколько раз. Он то приходил в себя, то снова впадал в забытье. Правда, теперь он знал, что все время находится в одной и той же больничной палате. Один. Подумал: раз он находится в палате один, значит, это не тюремная больница.

45

Проснувшись, он осознал: сейчас утро. Полежав, поздравил себя: все время, пока он лежал здесь, в этой палате, он не различал времени суток. Сейчас же, лежа и наблюдая за рассеянным утренним воздухом в окне, отчетливо фиксирует все, что с ним происходит. На нем хлопковая бело-голубая полосатая пижама. Заключенному такую пижаму не выдадут никогда. На кровати отличное тонкое белье. В палате он один. На подоконнике ваза с цветами. У изголовья на тумбочке — портативный телевизор и плейер. Это не тюремная больница. Точно. Но что это и почему он здесь оказался, он не понимает.

Приподнявшись на подушке, заметил: штатива со склянками, стоявшего в эти дни рядом с его кроватью, уже нет. Склянки, насколько он понимает в медицине, были капельницей. Значит, он уже не под капельницей. Попробовал поднять руку. Руке мешали двигаться бинты; бинтами вместе с предплечьем была обмотана и грудь, в основном с левой стороны. Ясно — ведь нож Шайбака вошел именно сюда. Но до сердца, похоже, не достал, раз он жив.

За дверью раздались женские голоса. Сначала он не придал им значения, но, прислушавшись, поневоле напрягся. Несколько слов явно были произнесены по-русски. Причем голос, их произнесший, был один к одному голосом Гали.

Полежав, услышал: «Я пройду к нему… Ведь вы обещали меня пустить?» Эта же фраза тут же с примерно тем же смыслом была повторена по-английски. Точно, это Галин голос. Он не спутает его ни с каким другим. Значит, Галя его отыскала. Главное, ее сюда пустили. Правда, куда «сюда», он не знает.