Комната Вагинова - Секисов Антон

Артем заполняет анкету, косясь на фельдшера и медбрата. Скорей бы они ушли. Без них Артем легко убежит: охранник особенно не контролирует входящих и выходящих. Медбрат ловит взгляд Артема и показывает ему большой палец. Артем кивает и продолжает писать.

Спустя пару минут Артем встает и идет к окошку регистратуры, чтобы отдать анкету. В это время кто-то хватает его за рукав. Артем с удивлением замечает лежащего на каталке Сеню: Артем почти про него забыл, сосредоточившись на медбрате. Артема схватила настоящая рука смерти — железная, цепкая, непохожая на нежную с виду, пухлую Сенину ручку, и все-таки это она. Сеня глядит из-под пледа дикими вытаращенными глазами, как зверь из берлоги. Он силится что-то произнести, и Артем склоняется над его ухом, но Сеня говорит слишком невнятно и тихо. У Сени перепачканные кровью подбородок и рот, красные зубы. Непонятно, откуда столько крови — из-за разбитого лица или это внутреннее кровотечение. Так или иначе дела Сени плохи.

Артем шепчет ему в лицо: «Отпусти или я тебе пальцы сломаю». На Сеню эта угроза не действует, его глаза налились кровью — то ли от перенапряжения, то ли от ярости, то ли от необратимых процессов в мозгу.

Артем оценивает ситуацию и понимает, что ему не удастся вырвать рукав, не привлекая к себе внимания. Тогда он расстегивает молнию куртки, выбирается из нее и укрывает ею Сеню, заботливо потрепав «друга с первого дня жизни» по плечу. После чего незаметно обыскивает карманы Сени, достает телефон и паспорт, забирает себе.

Фельдшер и медбрат наконец-то исчезли, и Артем направляется к выходу. В дверях его чуть не сбивает каталка, на которой лежит женщина с огнестрельным ранением. Артем отшатывается, идет вдоль окон больницы, чтобы напоследок еще раз взглянуть на Сеню через стекло. Тот пробует встать и падает на каталку с гримасой боли.

Нина долго приходит в себя после сна, в котором бежала в кирху с бутылкой живой воды. Кажется, в дверь вот-вот войдут воскрешенная бабушка с пастором. В реальность Нину возвращает переполненный мочевой пузырь. Она не хочет ходить под себя, хотя, судя по запаху, уже делала это. Нина пытается сдвинуть тряпку во рту с помощью языка. Размокшая и шершавая, она отвратительна, как мертвый морской гад.

Постепенно Нина все же начинает осознавать, почему оказалась на полу в коммунальной квартире. Она поочередно бросает взгляд на дверь и окно, пытаясь оценить расстояние. Кажется, до окна все же ближе — и Нина решает ползти к нему. Она собирается действовать следующим образом: доползти до батареи под подоконником, привести себя в вертикальное положение и, облокотившись о стену, подняться, разбить стекло и позвать на помощь. По возможности разорвать скотч при помощи осколков стекла. Нина заранее смиряется с серьезной кровопотерей, с которой могут быть сопряжены такого рода манипуляции.

Нина рассчитывала, что будет ползти гораздо быстрее. Она смутно помнит, как в полубреду добралась до постели Артема за считаные секунды. Она двигалась очень ловко, но ползла без конкретной цели, вероятнее всего, в неосознанной попытке заставить Артема замолчать, сделать так, чтобы он перестал храпеть — а храпел он чудовищно громко. Но теперь ей даются с трудом даже крохотные движения.

Нина попеременно ползет то на боку, пытаясь оттолкнуться от скользкого пола пяткой, то на животе, цепляясь пальцами ног и дергая плечами. На животе ползти чуть легче, но Нина плохо чувствует пальцы — так их можно быстро сломать.

В передвижении на боку есть свои нюансы: на левом предплечье у Нины крупный синяк — и ползти очень больно, а на правом боку Нина теряет устойчивость и сразу заваливается. Нина упрямо ползет, раздувая ноздри. Ей кажется, что комната постоянно вытягивается, меняет пропорции так, чтобы окно оставалось на прежней дистанции. Остановившись на пару секунд, Нина бросает отчаянный взгляд на это окно. Оно частично прикрыто шторой, но все равно можно увидеть стекло в разводах грязи и средства для протирания окон. Похоже, когда-то, месяцы или годы назад, Артем попытался помыть окно, но перепутал последовательность действий, и окно от всех ухищрений стало только грязней. На форточке — паутинообразная трещина, заклеенная кусочками скотча.

Нина сжимает зубами мокрую тряпку и продолжает движение. Постепенно она находит ритм. У Нины есть хобби — или, точнее, было, потому что трудно сказать, сохранит ли она привычки старой жизни, если выберется из этого приключения живой. В общем, Нина любит/любила смотреть незаконченные сериалы — сериалы, прекращенные из-за плохих или недостаточно высоких рейтингов. Ей нравится их недосказанность, открывающая свободу для интерпретаций. Так вот, ей запомнился персонаж одного из таких сериалов — пастор-бандит, сыгранный Беном Кингсли. Чтобы освободиться от наручников и сбежать, он отпилил себе большой палец крышкой от пивной банки. Он пилил свою кость куском жести и приговаривал что-то типа: «Держи ритм, держи ритм, держи ритм. Вот так, вот так, вот так» — он полностью сосредоточился на мантре про ритм, позволившей ему подняться над болью.

Нина представляет себе исчерченное морщинами лицо Бена Кингсли и ползет к окну. Отдавшись процессу, Нина даже не замечает, как преодолела последнюю четверть пути, — просто в какой-то момент она упирается головой в плинтус. Стоит ей привалиться к стене, как внутренний ритм сбивается и усталость, боль, давление на мочевой пузырь, тошнота — все это возвращается с утроенной силой. Особенно тошнота. Нина произносит у себя в голове это слово полностью — «тошнота», — и ее сразу же выворачивает. Куски рвоты просачиваются сквозь тряпку, часть остается во рту. От запаха и вкуса кислой субстанции возникает новый позыв. Нине кажется, что рвота теперь повсюду: на лбу, в волосах, на груди. Батарея жарит плечо, и от нее воняет носками, а из трещин в стене тянет холодом. Вероятно, схожие процедуры практикуют в аду: половина тела во льду, а другая — на вертеле.

Но нет ни секунды, чтобы жалеть, сокрушаться, принюхиваться, снова блевать, испытывать дискомфорт из-за батареи и холодного ветра с улицы. Нина оглядывает батарею в поисках острых углов, выступов, о которые можно было бы порвать скотч. Нет ничего, кроме черных пыльных комков, похожих на шерсть. Плинтус отстает от стены, и из него торчат мелкие гвоздики, но этим никак не воспользоваться. Нина рыскает взглядом по всей комнате. Нина высматривает что-то острое в узорах обоев, пятнах на потолке, на полках с античной литературой. Нина откуда-то помнит, что на столе лежат маникюрные ножницы — но до них не добраться.

Какое-то время Нина сидит и набирается сил для нового рывка, но не теряет времени даром: она аккуратно давит пальцами рук в стену, пытаясь вернуть им чувствительность. Повторяя мантру про ритм, Нина медленно приподнимается — держась за стену, слегка подаваясь вперед, но не слишком сильно, чтоб не упасть. Батарея жарит плечо уже нестерпимо, край скотча врезается в кожу, лопатки вот-вот вырвутся из спины, а Нина все повторяет мантру про ритм. Крепко ударившись головой, но даже не заметив этого, Нина встает в полный рост и хватается пальцами за подоконник. Она разворачивается и смотрит в окно. Из него виден двор: сейчас около трех-четырех часов дня и скоро совсем стемнеет, но ни у кого не горит свет и никаких признаков жизни не наблюдается. Хотя, может быть, иллюзию запустения создают пыль и грязь на окне — лежащие густыми слоями, они напоминают морские волны, высокие и величественные. Нина прижимается лбом к ледяному стеклу и закрывает глаза. В детстве в таком положении она провела очень много часов. Наверное, если сложить их вместе, получились бы дни или даже недели.

Что-то заставляет Нину резко открыть глаза. Она видит длинную тень во дворе: иудей в черном пальто возится у одного из сараев. У него смертельно уставшее, опечаленное лицо. С черным пакетом в руках он похож хозяина, собирающегося похоронить питомца. Не успев ни о чем подумать, Нина слегка отклоняется и бьет лбом в стекло. Боль оказывается сравнительно слабой — как будто комар укусил, комар с очень длинным хоботом. Нина ревет и воет изо всех сил — только сил у нее немного. Ниной овладевает странная вязкая сила из сна, которая замедляла ее движения, наливая тяжестью ноги, превращала землю в зыбучий песок. Теперь эта сила давит на горло, мешая звуку достигнуть определенной громкости. Кровь застилает глаза, и Нина почти ничего не видит.