Искушение золотого джокера - Валерия Леман

– Бог вам в помощь!

В мои планы не входило устраивать диспут – только почуяв запах родной кухни, я ощутил зверский аппетит, решив отложить на энное количество минут все более-менее серьезные разговоры.

– Ты как хочешь, а я, пожалуй, закажу себе вареников с вишней – помнится, моя бабуля Варя знатно их готовила, а я поглощал их тоннами.

Леха только хмыкнул; в отличие от меня, он заказал себе бадью окрошки, а на второе – говядину с картошкой и грибами в горшочке. Согласен, на фоне этого я выглядел барышней, но решения своего менять не стал: две порции вареников – и все тут! Каждый из нас в считаные минуты умял свой заказ, после чего мы под большие чашки роскошно заваренного чая вернулись все к той же теме преступления и наказания.

– Все это дело – сплошные парадоксы, – глубокомысленно изрек Леха, сыто икая. – Все начиналось как игра великовозрастного романтика Себастьяна Пилцига. В его жизни, суровой и трудовой, ее явно не хватало, этой самой романтики. Поэтому он и создал свой собственный мир – с рыцарями, древними свитками, монахами…

Очередная отрыжка сытого Лехи – и продолжение благостного монолога акулы пера:

– Что ни говори, а этот Пилциг был неистребимым романтиком: орден, рыцари, летописи, благотворительность и собственное звание великого магистра… Но, как говорится, жизнь – груба. То, что для него было лишь волнующим продолжением сказки рыцарского ордена – открытие золотых арканов, – для других стало серьезным поводом для убийства. И, согласись, Люси Манье на роль убийцы вписывается удачнее всего. Циркачка, полжизни которой прошло в цыганских скитаниях цирка шапито, возможно, она по самой своей натуре не вытерпела искушения золотом.

Мне оставалось только усмехнуться с ноткой горечи.

– По-твоему, выходит, все циркачи заодно с цыганским племенем – отпетые мошенники и убийцы. В корне неправильная точка зрения, товарищ мой любезный! Все может быть с точностью до наоборот, и учитель обычной школы, по ночам переводящий Скильда на современный язык для грядущих поколений, окажется истинным убийцей! Сухарь и умница заранее мог спланировать, как завладеть арканом и получить солидный куш за него, в то время как чуждая рыцарству циркачка, возможно, одна-единственная из всей компании с трепетом душевным относилась к своей миссии копирования рисунков золотых арканов.

– Согласись, в данном деле любой из вариантов одинаково волнующ, – с удовлетворением кивнул Леха. – Не каждый день случаются столь, я бы сказал, нравоучительные преступления. Лично я по-любому еще не раз воспою доблесть вечно юного рыцаря, а по совместительству магистра Себастьяна Пилцига. Кстати сказать, завтра я решил навестить его пассию – прекрасную Маргариту. Мои коллеги уже делали набег на ее ферму, но вернулись ни с чем – им ответили, что хозяйка фермы в отъезде. А вот я решил при надобности поселиться где-нибудь поблизости, дождаться ее и душевно побеседовать. Ты со мной?

– Разумеется.

Мы еще поболтали о том о сем, обменялись парой-тройкой анекдотов, после чего разбежались в разные стороны. Леха отправился до дома, до хаты, а я – в свой отель, больше всего на свете желая лечь пораньше и отоспаться. Как говорится, утро вечера мудренее.

Глава 41

Размышления о Священном Джокере

Летние вечера – особая песня: целый день не было дождя и город прогрелся…

Я принял душ и прошел к окну, пошире открыл его, улыбаясь мерному рокоту города. В этот момент вдруг раздался стук в дверь. Пришлось быстро накинуть халат и крикнуть: «Войдите!» – гадая, кто бы это мог быть на ночь глядя.

На пороге стоял профессор Мунк – он показался мне вдвое меньше обычного, словно все переживания последних дней иссушили несчастного рыцаря. Нервным жестом взъерошив волосы на голове, он извинительно кашлянул и проговорил несчастным голосом:

– Прошу меня простить, мы с вами практически незнакомы, но я увидел вас, когда вы входили в отель, и внезапно подумал… Можете уделить мне пятнадцать минут?

Честно говоря, этот визит меня слегка ошеломил. После всех бесед и рассуждений дня вдруг явился один из возможных подозреваемых – профессор Мунк, первый помощник и соратник покойного магистра и его единственный наследник. Интересно, что привело его к чужестранцу, с которым всего-то пару раз пришлось перекинуться словом?

Само собой, я предложил профессору устраиваться в кресле и сам уселся напротив него, не слишком уютно ощущая себя перед гостем в махровом халате. Конечно, я вполне мог быстро переодеться в ванной комнате, но профессор так обессиленно рухнул в кресло, немедленно заговорив, что стало ясно: мне предстояло быть жилеткой для слез, потому как парню, судя по всему, больше некому было выплакаться.

– Боюсь, все события последних дней сведут меня с ума, – первым делом выдохнул Мунк, потирая сморщенный, словно от боли, лоб. – Ужасная смерть магистра, и я вдруг оказываюсь единственным наследником; несносная пресса, допросы в полиции… И вот теперь выясняется, что именно моя студентка Люси Манье и есть убийца! Признаться, я и сам, грешным делом, подозревал ее в убийстве, но как только услышал в сегодняшних теленовостях, что ей предъявлено обвинение официальное, мне стало плохо. Выходит, именно я привел к Себастьяну его убийцу!..

Лицо бедняги профессора действительно приняло зеленоватый оттенок, так что мне стало не по себе – а ну как сейчас его начнет тошнить прямо на безупречный гостиничный палас?

Мунк, тяжело сглотнув, продолжил свою исповедь:

– Я виню во всем только себя самого. Вы не представляете, как это тяжело – знать, что именно ты привел убийцу в орден! Я привел убийцу… Господи, если бы я знал о ее цирковом прошлом, о коронном номере ее матери…

Он тут же вздохнул, бессильно махнув рукой.

– Хотя, конечно, вряд ли бы это помешало мне предложить именно ее в качестве художника. Люси талантлива. Очень! И потом – она ведь еще ребенок! А вдруг она невиновна! Интересно, кто рассказал прессе о нашем капустнике с ножами?

Признаюсь, в этой части монолога я ощутил неловкость: знал бы профессор, что опасную информацию предоставил прессе я, грешный! Как говорила бабуля Варя: Господи, прости меня и за все сразу.

– Извините, профессор…

Безутешный рыцарь не дал мне договорить:

– Знаю, ее многие не любят за характер. Что ж, тут уж ничего не поделаешь – характер у Люси действительно сложный, порою просто вздорный. Но в ней есть главное – она нашла свое призвание и намерена была добиваться в нем высот. Согласитесь, не многие в двадцать лет полны решимости всецело отдавать себя работе, любимому делу. А Люси работала. Трудяга – именно так можно назвать ее после первого года учебы в университете.

Он в очередной раз взъерошил щеточку седоватых волос, а я только тут заметил, что все лицо профессора покрывала сетка морщин. Парень постарел за пару дней!

Воспользовавшись мимолетной паузой, я решительно взял слово:

– Надеюсь, профессор, вы не пытаетесь убедить самого себя в том, что Люси Манье, из-за того что она – настоящий трудоголик, никак не могла убить Себастьяна Пилцига?

Профессор пару секунд смотрел на меня с откровенным ужасом на лице, словно я произнес нечто богохульное. Наконец он глубоко вздохнул и с отчаянным видом махнул рукой.

– Согласитесь, вы сейчас встаете на позицию обывателя, уверенного, что бывшей циркачке ничего не стоит зарезать человека.

– Может быть, вы и правы. Но что в таком случае вы хотите услышать конкретно от меня? – Я упорно не сводил с профессора глаз. – Что?

Он окончательно смешался. Сидел молча, уставившись на носки собственных ботинок. Потом в очередной раз глубоко вздохнул, взглянув на меня несчастными глазами.

– Честно говоря, сам не знаю, чего хочу. Я гулял, размышлял об этом деле, заступаясь за Люси и ругая ее за спесь. И вдруг увидел вас, вспомнил, как беседовал с вами… Я вспомнил, что читал о вас в газете – вы в компании с Люси и ее подругой обнаружили тело магистра в мансарде. Стало быть, вы приятель Люси? Искренне надеюсь на это, на вашу поддержку несчастной! Но…

Тут он совсем по-детски шмыгнул носом.

– И все-таки, пожалуй, главная цель моего визита к вам, практически к незнакомцу, – исповедь. Как это делают в церкви. Но поскольку я – человек неверующий, атеист, то решил исповедаться не священнику, а вам. Прошу за то простить, но моя исповедь принесла мне облегчение. Благодарю вас!

Итак, я действительно оказался жилеткой для слез. В таком случае имею право вытянуть из него порцию полезных сведений. Напомнив о троих рыцарях, что предоставили через прессу свою долю свитков, я поинтересовался впечатлением Мунка о каждом из них.

Мой вопрос мгновенно успокоил профессора. За пять минут он дал характеристику всем троим: по всему выходило, что ни Франк Монабилье, ни огненноволосый Крис Дюре, ни артист балета Константин Реве, одолевший лишь половину единственного свитка, не произвели на Мунка какого-либо впечатления. Он произнес лишь несколько фраз о своей благодарности этим гражданам за сданные свитки. Вот и все.