Чингисхан. Книга 1. Повелитель страха - Сергей Волков

— А офицеры на это глаза закрывают, — поясняет наш главный спец по «дедовщине» Черкасов. — Им так выгоднее. Сказал дедам, те молодых запрягли и все чики-чпоки.

«Дедовщина» относится к «внеуставным отношениям. Они бывают разные: нормальная «дедовщина», «беспредел» и «землячества», которые, по рассказам старослужащих, самое страшное, что только может быть, «полный попадос».

— Когда в роте из ста человек семьдесят — узбеки или грузины, то будь ты хоть трижды «дедушка», если ты русский, летать будешь, как молодой, — просвещают нас сержанты и тут же с благодушной улыбкой кто-нибудь добавляет: — У нас в десантуре «землячеств» нету. Чурбанов-десантников не бывает.

Мы все за нормальную «дедовщину». Это когда первые полгода ты дух и летаешь за всех, вторые полгода — черпак и командуешь духами, заставляя их летать, а потом становишься «дедом» и почиваешь на заслуженных в первый год лаврах.

— Свое отлетал — и балдей! — хохочет Ухтомов. — А че, все так живут, везде. Если без «беспредела», без ночных «застроек», то «дедовщина» даже лучше, чем по уставу жить.

«Беспредел» — это когда в части устанавливаются «зонские» законы. Тут все просто: кто сильнее, тот и прав. Все сами по себе, а верховодят «тузы», у которых есть «шестерки» и «быки». «Тузы» живут королями, с помощью «быков» обирая остальных солдат.

— Их даже офицеры боятся. «Беспредел» появился, когда в армию с судимостями стали брать, — просвещает нас большой специалист по этой теме рыжий Пашка Черкасов. Где-то что-то он слышал, кто-то ему о чем-то рассказывал…

— Фуфло гонишь, — авторитетно обрывает его Артур. — Если бы в армии было как на зоне, давно уже такую армию бы разогнали. Кому она нужна?

— Ни фига! — кидается спорить Черкасов. — Вот случай был в одной части, где «тузовство» — пацану свитер прислали из дому. «Туз» своим говорит — заберите. А тот пацан уперся — хрен, мать вязала, только с кожей снимите! Ну, и…

— Что? Кожу сняли? — смеется Артур.

— Нет, просто заточенным электродом сердце проткнули. Дырочка маленькая, а свитер красный был, крови на нем не видно. «Туз» его до дембеля носил.

— А тело куда дели? — вмешиваюсь я в разговор. — Солдат умер — это ж ЧП!

— А они лопатами на части разрубили и в кочегарке сожгли, — уверенно, как очевидец, говорит Пашка и резюмирует: — Вот что такое «беспредел».

Я ему не верю. Да и кто поверит в такое? Чтобы в Советском Союзе солдат из-за свитеров убивали? Ерунда! В общем, ни «беспредел», ни «землячества» мне не угрожают. С «дедовщиной» тоже как-нибудь разберемся, можно подумать, на гражданке ее нет. Гораздо сильнее меня гнетет другое: никто ни в какую спортроту меня не переводит. Я уже месяц не стрелял; чувствую, что теряю форму. Впрочем, скорее всего у штабных офицеров просто не дошли руки до моего личного дела. На нем ведь и пометка имеется, и справка от нашего спортобщества вложена.

Сам я твердо решил — если ничего не произойдет и меня отправят в обычную часть, пойду к майору Грачеву, скажу: так и так, товарищ майор, я принесу гораздо больше пользы, если меня будут использовать по прямому назначению.

Впрочем, все это будет потом, а пока нужно готовиться к присяге и приезду мамы. Что-то подсказывает мне — без сюрпризов не обойдется…

День присяги выдался морозным. С утра всех охватило какое-то радостное предчувствие — сегодня произойдет что-то важное, значимое. Обязательные утренние процедуры прошли смазано, даже на завтраке мы были рассеянными и ели без аппетита. Да и какой аппетит, когда через пару часов нас ожидают встречи с родственниками, мамины пирожки и прочие вкусности?

В десять все три роты «карантина» выстроились на плацу. Над стройными рядами вился пар, на трибуне застыли офицеры, а еще выше над ними алел на фоне голубого неба кумачовый плакат: «Учиться военному делу настоящим образом. В. И. Ленин».

В стороне, возле столовой, топчется пестрая толпа родных и близких. Я уже отвык от гражданской одежды и все эти люди в шубах, дубленках, меховых шапках кажутся мне скопищем каких-то дикарей, полярных кочевников, почему-то оказавшихся в воинской части.

Нас выкликают по очереди. В тишине, нарушаемой лишь карканьем ворон на березах у хоздвора, звучат слова присяги. Подходит и моя очередь. Капитан Сухов командует:

— Рядовой Новиков!

— Я!

— Ко мне!

— Есть!

Вбивая сапоги в бетонные плиты плаца, выхожу из строя. На груди АКМС, сердце бьется часто, щеки горят — то ли от мороза, то ли от волнения. Замполит передает мне бордовую папку с текстом. Произносить присягу нужно на память, текст в руках — просто дань традиции, ну и на всякий случай, вдруг кто-то смешается, забудет слова.

Поворачиваюсь лицом к строю и громко говорю:

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь…

Дыхание перехватывает. Бросаю взгляд в сторону столовой. Где-то там среди прочих стоит моя мама. Наверное, у нее на глазах сейчас слезы. От этой мысли и у меня начинает щипать под веками, голос дрожит:

— …быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.

Беру себя в руки, собираюсь. Инструктор по рукопашному бою старший прапорщик Хохряков не раз говорил нам на занятиях: «Нервы десантника остались на гражданке». Я — десантник. Настоящий. Поэтому голос мой твердеет, слова присяги звучат ровно и четко:

— Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому Правительству. Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Вижу, что стоящий поодаль капитан Сухов чуть заметно улыбается. Он все понял и ему нравится, что совладал с волнением. Через мгновение, когда я закончу, мы с ним станем людьми одной крови. В десантных войсках у офицеров и срочников гораздо больше общего, чем у каких-нибудь артиллеристов, танкистов или ракетчиков. Мазута — она и есть мазута. А в десанте все лезут в самолеты, все прыгают, рискуя жизнью, всех крестит в одну веру небо. Всех, даже командиров, даже генералов.

Последние слова присяги я буквально выкрикиваю: