Кровь. Закат - Эльдар Салаватов

Пришло время вспомнить все самое плохое и страшное. Все самое стыдное и жуткое.

Все обиды и горести, слезы и беды.

И хлынули они на него разом – долго ждать не пришлось. Словно нарыв лопнул старый. Полетели перед глазами как лента пулеметная, отравленными пулями в сердце его впиваясь.

Ужаснулся человек тому, что самое страшное не снаружи, а внутри него.

Не упыри эти вокруг, а то, что он носил в себе, от самого себя пряча.

Было что ему вспомнить – человеку, всю жизнь свою других жизни лишавшему и ничего кроме этого не умеющему. Посыпались на него пальцы отрубленные ноги оторванные ямы полные трупов хлоркой засыпанные люди на кол надетые люди с кишками выпущенными люди бензином облитые и живьем подожженные и голос детский поющий ему в след от которого

Закричал человек – отшатнулся сам от себя, – пена на губах его выступила.

Хлынуло все это черным гноем из сердца его прочь, да успел поймать он это, зажать в кулак свой железный. Размахнулся он и стукнул Бекбулатку со всей силы прямо между бивней его, между рогов и акульей пастью, прямо промеж жабьих его глаз. Вложил в удар всего себя без остатка.

Зашатался Бекбулатка. Подкосились слоновьи колени его.

Упал он, головой своей ужасной о камень стукнувшись. Треснул тот камень. Разломился на две части.

И увидел человек, как содрогнулась в тот же миг вся пещера. Зашатались стены древние, задвигались.

Вспучилось нутро земное. Вывернулось наружу.

Взвыли нелюди, в сотни глоток задрав бошки свои уродливые к небу своему каменному.

И последнее, что видел человек, прежде чем упасть замертво рядом с поверженным Бекбулаткой – лопнуло их каменное небо пополам и рухнуло вниз, полетело в тартарары, всех под собой погребая…

Он брел, спотыкаясь и падая, вставая и снова спотыкаясь…

Как он здесь оказался, в этих коридорах? В этих тоннелях с серыми стенами? Никак не мог вспомнить… открыл глаза – стены серые вокруг… рельсы… пошел по ним…

Никак не собраться с мыслями… нет их, потому что… голова пустая, совсем пустая… отбили ему голову… все из нее вылетело… а было там что когда?

Ничего не помнит… Ничего не чувствует… сил нет никаких… высосали из него всю его силу… а была она? Кажется, была… когда? Где? У него? Или еще у кого?..

Идет по рельсам. Заплетаются его ноги… как идет? Непонятно… ноги мои ноги… куда вы меня ведете…

Как его зовут? Что он тут делает?

Идет куда глаза глядят… куда они глядят? На рельсы… по ним нужно идти… а рельсы эти – то они есть, то нет их… растекаются куда-то… прячутся в стены и потолок…

Один он здесь… совсем один… потерянный… выдохнувшийся… поникший… закричать бы – сил нет… упадет сейчас и не встанет… нельзя… нельзя… надо идти… к воротам… там где-то есть ворота, к которым надо идти… в ту сторону идет? Или от них наоборот? Не знает… ничего не знает…

Ничего не слышит… ничего совсем… даже шагов своих… оглохший… контуженный… перегоревший… выбили из него дух…

Упал…

Лежал, открыв рот, хватая пустой безжизненный воздух… встал на карачки, пополз дальше…

Что это впереди?.. он уже видел это сегодня… кажется, это называется вагонетки… сегодня?

Дополз до них, прислонился спиной к пузатому боку… упала голова на грудь…

Прошептал еле слышно.

Что?

Имя?

Она прорастает прямо из воздуха.

Проступает из серого безмолвия в двух шагах от него.

Бесцветная трава, растущая сквозь, внутрь, наружу, извне, с запада на восток, с севера на юг – тело ее.

Глаза ее – ртуть.

– Ты???

– Я.

Он смотрел на нее, не шевелясь.

– Знаю, что ты звал не меня. Но ты пошел из-за меня и заблудился здесь, в чужих снах. Еле нашла тебя.

– Я сплю?

– Ты как бы спишь. Грезишь. Это полусон. Предместье снов. Почти сны.

Запах.

Запах, который не вызывает никаких ассоциаций, за которым не закрепляется ни один из известных цветов или образов…

– Чьи же это сны? Лунарей?

– Нет. Когда-то еще до них здесь под землей работали люди. И не только люди. Еще животные.

– Животные?

– Такие.

Он увидел маленькую мерцающую фигурку.

– Лошади?

– Да. Лошади. Они таскали за собой эти штуки, которые вагонетки. В них грузили руду, и лошади волокли их по рельсам. Они были слепыми, эти лошади. Они рождались прямо здесь, под землей, в шахте, и никогда не видели солнца. Их спускали сюда один раз, и потом они плодились и плодились, рожая слепых жеребят. А те рожали следующих. И следующих. И все они были слепыми. И видели свои слепые сны. Это было очень давно. Вокруг этого места летает один такой старый-старый, недосмотренный сон…

– А лунари? Они видят сны?

– Они видели сны. Их больше нет.

– Лунарей? Или их снов?

– Лунарей. И их снов.

– Мы можем попасть в их сны?

– Я могу.

– А я нет?

– Ты нет.

– Почему?

– Потому что это не совсем сон. В сон я бы могла тебя провести с собой. Они тоже хотят спать. Но, когда засыпают – это нельзя назвать сном. Это просто другая их полужизнь. Зеркальное отражение их… не знаю, как сказать… Они просто смотрят один на всех сон. Как будто живут все в одном невидимом никому кроме них городе.… Когда они не спят, они как бы смотрятся в это зеркало, и это одна их полужизнь… а когда засыпают – они просто проходят сквозь это зеркало и оказываются в этом своем Городе-Сне. Это другая их полужизнь… Там, как и в любом городе, тоже есть улицы и дома, и даже Мост. Этот Мост ведет в никуда. Никто из мертвоголовых не знает, куда он ведет. Никто из мертвоголовых никогда не ходил по нему. У них есть легенда о том, что однажды оттуда – с другой стороны – придет Некто и станет их Царем…

– У них есть легенды?

– У всех есть легенды.

– А про то, что лунари с Луны, это тоже их легенда?

– Я не знаю. У них было воспоминание. Одно на всех.

– Что в нем?

– В нем они смотрят на Землю с Луны.

– Это правда?

– У каждого своя, правда. Разве лунари считали себя неправыми?

– Лунари… Они погибли?

– Да.

– А женщина? Мальчик?

– Они тоже.

– А я?

– Ты нет. В тебе еще есть огонь.

– Огонь?

– Когда я смотрю на живого человека, то вижу в нем огонь. Когда я смотрю на гноеглазых, в них нет этого. Они пустые внутри.

– Холодные?

– Да.

– А в тебе есть этот огонь?

– Есть. Но во мне он не горит, а тлеет.

– Как это?

– Не могу объяснить. Не знаю как.

– Тебя учили этому в Лампе?

– Чему?

– Всему, что ты умеешь.

– А что я умею?

– Приходить во сны.

– Это я умела и без Лампы.

– Тебя там учили убивать?

– Почему ты так говоришь?

– Но ты ведь убила корову.

– Нет, я ее не убила.

– Я сам видел.

– Нет, я ее не убила.

– А как это называется?

– Я приснила ей.

– Что приснила?

– Приснила ей сон из той ее жизни, где она не была коровой.

– А кем она была?

– Не могу сказать. Я не поняла.

– Она умерла?

– Не знаю.

– А мне можешь приснить сон из моей прошлой жизни?

– Лучше не надо.

– Почему?

– Ты видел, что было с коровой?

– Со мной будет то же самое?

– Корова была первой, кому я приснила. Я никогда до этого не видела корову. Больше никому не хочу ничего снить.

– Ты приходишь в любой сон?

– Могу.

– Возьми меня с собой… Покажи мне.

– Что?

– Сон.

– Чей?

– Неважно.

И все исчезло – и коридор, и вагонетки, и она. И он сам. Он…

Он мяч.

Старый кожаный мяч.

И он спит.

Спит в пыльной кладовке.

Ему снится солнце в зените.

Плотно утоптанная прогретая земля.

Босые детские ноги, поддающие сильно в его упругий звонкий бок.

Пренебрежение к глупым самодовольным надувным шарам и…

Песок у реки и бесконечные полеты над натянутой между столбами сеткой: справа налево, слева направо, вверх-вниз… До того момента, пока всех не зовут ужинать, и Солнце – большой огненный недосягаемый Мяч – наконец-то валится в море и засыпает, едва коснувшись горизонта…