Пропавшая весной - Агата Кристи

..Я так перепугана!..

…О Боже, как я напугана!..

…Если бы кто-нибудь был рядом! Кто-нибудь был рядом со мной…

Бланш, подумали она. Я хочу, чтобы здесь была Бланш.

Да, Бланш – единственная, кого она хотела увидеть.

Никого не надо, ни родных, ни близких. Ни друзей.

Одну только Бланш…

У Бланш легкий, добродушный нрав. Бланш добрая. Ее ничем не удивишь и не испугаешь.

Во всяком случае, Бланш хорошо о ней думает. Она считает, что Джоанна добилась успеха в жизни. Бланш любит ее.

Джоанна оглянулась, но вокруг никого не было.

Так вот оно! Эта мысль была с нею все время. Это было то, что знала настоящая Джоанна Скудамор. То, что она знала всегда… Ящерицы высунули головы из своих норок…

Истина…

Маленький кусочек истины, словно ящерица, выглядывавшая из норки, говоря: «Я здесь. Ты меня знаешь. Ты знаешь меня очень хорошо. Не притворяйся, будто не знаешь меня».

Да, она знала всё эти мысли, потому что они были частью ее самой.

Она могла узнать каждую из них. Они смотрели на нее, усмехались ей.

Все это были кусочки, осколочки истины. Это они то и дело показывались ей на глаза, начиная с того дня, как она приехала сюда. От нее требовалось лишь одно– собрать их воедино.

И тогда получится полная история ее жизни, настоящая история жизни Джоанны Скудамор. Вот она, ее история, ожидает ее…

Прежде у нее просто не было случая подумать о своей жизни. Она безо всякого труда заполняла ее незначительными пустяками так, что времени для самопознания просто не оставалось.

Как это сказала Бланш?

«Если тебе не о чем думать, разве что о себе, то, интересно, что ты узнаешь о себе?

И какой высокомерный, какой презрительный, какой глупый был ее ответ!

«Разве может человек открыть в себе то, чего он не знает заранее?»

«Иногда мама, я думаю, что ты вообще ни о ком ничего не хочешь знать»…

Так сказал ей Тони.

Как Тони был прав!

Она ничего не знает о собственных детях, а также о Родни. Она их любит, но ничего о них не знает.

Она должна все узнать.

Если ты любишь людей, ты должен знать о них все.

Ты о них ничего не знала, потому что было намного легче верить в хорошее, принимать желаемое за действительное и не расстраивать себя тем, что было на самом деле.

Как Эверил. Но Эверил страдала, и ей от этого больно.

Но она не хотела знать, что Эверил страдала… Эверил всегда презирала ее… Эверил с юных лет научилась не замечать ее, смотреть сквозь нее. Эверил, которую жизнь сломала и покалечила и которая даже сейчас, наверное, все еще оставалась душевно надломленной.

Но у нее, даже такой сломленной, есть достоинство.

Это то, чего Джоанне всегда не хватало. Достоинства.

«Достоинство – это еще не все», – сказала она.

«Не все?» – переспросил Родни и усмехнулся.

Родни был прав…

Тони, Эверил, Родни – все они ее обвиняли.

А Барбара?

Что же было не так с Барбарой? Почему доктор был так неразговорчив? Что они все от нее скрывали?

Что натворила ее малышка, ее непослушная, безрассудная девочка, которая вышла замуж за первого встречного и ушла с ним, бросив родительский дом?

Да, именно так, именно это Барбара и сделала. В родном доме она была несчастна. Она была несчастна, потому что Джоанна ничего не сделала, чтобы дом был счастливым для детей.

Она никогда по-настоящему не любила Барбару и не понимала ее. Бесцеремонно и эгоистично она сама определяла, что хорошо для Барбары, а что плохо, не считаясь ни с вкусами девочки, ни с ее желаниями. Она изгоняла ее друзей, позорила их в глазах дочери. Неудивительно, что мысль о замужестве и Багдаде для Барбары стала мыслью о единственной возможности освободиться.

Она вышла замуж за Билли Врэя торопливо, наспех, под влиянием минутного чувства, совершенно не испытывая к нему любви, как сказал Родни. И что же из этого вышло?

Что же произошло там в Багдаде? Любовная интрига? Неудачная любовная интрига? Вероятнее всего, в этом замешан майор Рейд. Да, если это так на самом деле, то очень легко объяснить замешательство Билли и Барбары, когда Джоанна упомянула о нем. Только такой проходимец, думала Джоанна, и мог очаровать глупую девочку, которая еще не успела как следует повзрослеть.

И тогда, обманутая, в приступе крайнего отчаяния, к которому она была склонна с раннего детства, она утратила всякое чувство меры и попыталась лишить себя жизни. Да, видимо, все произошло именно так.

Джоанна застала Барбару больной, очень больной, опасно больной.

Интересно, а знал ли об этом Родни? Он явно пытался отговорить ее от поездки в Багдад.

Нет, Родни не мог этого знать. Иначе он обязательно все бы ей рассказал, А впрочем, нет. Вряд ли он стал бы рассказывать ей о подобных вещах. Как бы то ни было, муж всеми силами старался уговорить ее отказаться от поездки.

Но Джоанна уже решила. Она чувствовала, что не может вынести неизвестности и оставаться вдали от своей бедной заболевшей девочки. Она так и сказала Родни.

Да, с ее стороны это было искреннее душевное движение.

Но только… Может быть, все-таки это было лишь частью истины?

Может быть, она просто была увлечена мыслью о путешествии, о новизне впечатлений, предвкушением знакомства с неизвестными уголками мира? Может быть, ей нравилось играть роль заботливой матери? Может быть, она хотела видеть в себе искреннюю, пылкую натуру, стремящуюся на помощь к своей больной дочери, к своему убитому горем зятю? Как достойно, как любезно с твоей стороны, мамочка, сказали бы ее дети, бросив все, немедленно приехать к нам!

На самом деле, конечно же, они вовсе не были рады видеть ее! Откровенно говоря, они были напуганы. Они предупредили доктора, чтобы тот придержал язык, и сделали все возможное, чтобы она не узнала правду. Они не хотели сказать ей правду потому, что они ей не доверяли. Барбара не доверяла ей. Во что бы то ни стало скрыть все от матери – вот о чем думала она в те дни, пока Джоанна гостила у них в Багдаде.

Какое облегчение они почувствовали, когда Джоанна объявила о том, что ей пора возвращаться домой. Но они очень хорошо скрыли свои чувства за вежливыми протестами, упрашивая ее погостить еще. А когда она и в самом деле высказала мысль, что неплохо бы немного задержаться, то Уильям немедленно и энергично переубедил ее.

В действительности, единственное доброе дело, которому она помогла осуществиться своим торопливым приездом к ним в Багдад, заключалось, наверное, в том, что духовно разъединенные Барбара и Уильям объединились в общем усилии поскорее избавиться от нее и сохранить свою тайну. Странно, конечно, если это и в самом деле единственный добрый результат ее визита. Джоанна вспомнила, как часто Барбара, все еще слабая, лежа в постели, умоляюще глядела на Уильяма, и Уильям с напряженным лицом начинал торопливо объяснять какие-то непонятные, запутанные обстоятельства, изо всех сил стараясь замять бестактные вопросы Джоанны. И тогда Барбара смотрела на него благодарным и признательным взглядом.

Потом они пошли провожать Джоанну на вокзал. Они стояли на платформе и смотрели, как она садится в поезд. Выглянув из окна вагона, Джоанна увидела, как Уильям держал Барбару за руку, а Барбара доверчиво прильнула к нему.

– Потерпи, дорогая. – наверное, с такими словами Уильям обращался к своей жене. – Еще немного, и она уедет…

А когда поезд ушел и увез Джоанну, они, наверное, вернулись домой, к себе в Ольвах, и стали играть с Мопси, потому что оба они любили больше всего на свете Мопси, эту милую крошку, маленькую смешную копию Уильяма, а Барбара, вероятно, говорила:

– Слава Богу, наконец она уехала, и мы снова остались одни.

Бедный Уильям! Он так любил Барбару! И был так несчастен! И всё-таки, несмотря ни на что, он сохранил к ней любовь и нежность.

– Можешь о ней не беспокоиться! – сказала Бланш, – Теперь с нею все будет в порядке. У них ведь ребенок.

Милая Бланш! Она старалась разуверить Джоанну в том, что для нее попросту не существовало!

А она, Джоанна, глупая и непроницательная женщина, еще питала к своей подруге эту дурацкую высокомерную жалость. Не Бланш достойна жалости и презрения, а она, Джоанна!

«Благодарю тебя, Господи, что я не такая, как эта женщина!»

Да… И она еще смела молить об этом Господа!

В эту минуту Джоанна была готова отдать все на свете, чтобы Бланш оказалась рядом с нею!

Она хотела, чтобы Бланш стояла рядом, добрая, ласковая, никогда в своей жизни никого не унижавшая и не обидевшая ни одно живое существо.

Джоанна вспомнила, как вчера вечером молилась в гостинице, до глубины души обуянная высокомерным духом превосходства над прочими смертными.

Могла ли она молиться теперь, когда видела сама, что стоит посреди пустыни с обнаженной душой, без единого утешительного воспоминания? Слезы подступили у нее к горлу, она упала на колени.

…Боже! – молила она. – Помоги мне…

…Я схожу с ума, Боже…

…Не дай мне сойти с ума…