Приказано убить - Сара Парецки

Честное слово – это значит: «я-торжественно-клянусь-прийти-на-судебное-разбирательство»; оно дается людьми, которых суд считает ответственными гражданами. Такими, как я. Фримэн одолжил мне расческу, и я по возможности привела себя в порядок.

Мы прошли по коридору в маленькую комнату для заседаний. Фримэн выглядел, как всегда, великолепно: элегантный, светлые волосы коротко подстрижены, чисто выбрит, прекрасно сшитый синий костюм облегает худое тело. Если я хотя бы наполовину выглядела так же погано, как чувствовала себя, то вид у меня, должно быть, и вправду был отвратительный. Фримэн взглянул на часы.

– Хочешь поговорить? Они задержали тебя, потому что чувствуют: ты утаиваешь факты касательно Стефана Хершеля.

– Это правда, – призналась я. – Как он?

– По пути сюда я позвонил в больницу. Он в отделении интенсивной терапии, но похоже, его состояние стабилизируется.

– Понятно. – Я уже чувствовала себя намного лучше. – Ты знаешь, что в пятидесятые он занимался подделкой ценных бумаг и документов? Боюсь, кто-то ранил его, потому что он разыгрывал из себя детектива в связи с подлогом каких-нибудь ценных бумаг. Но я не могу сказать об этом Бобби Мэллори, пока не поговорю со стариком. Просто не хочу, чтобы у него были неприятности с полицией и ФБР.

Фримэн сделал кислое лицо:

– Если бы я был твоим сутенером, я бы отлупил тебя вешалкой. Но пока я твой адвокат, могу ли я попросить тебя рассказать Мэллори все, что ты знаешь? Он хороший коп и не будет сажать в тюрьму восьмидесятилетнего старика.

– Он-то нет, но Дерек Хэтфилд посадит через тридцать секунд. Даже быстрее. А если фэбээровцы зашевелятся, то ни я, ни Бобби, ни ты ничего не сможем сделать.

Фримэн так и не согласился со мной, даже после того как я рассказала ему о фальшивых акциях и роли дяди Стефана в этой истории, но с апломбом протащил меня через судебное слушание. Он высадил меня на остановке окружной железной дороги на шоссе Рузвельта, поцеловал на прощание и сказал:

– Этот поцелуй – доказательство моей преданности, Вик.

Тебе следует немедленно принять ванну.

Я доехала на электричке до Ховард-стрит, пересела на экспресс, потом прошла несколько кварталов до своей машины. Ванна, сон, Роджер, Лотти и дядя Стефан... Лучше бы все это было в обратном порядке, но прежде, чем с кем-то разговаривать, надо вымыться.

И все-таки намеченная последовательность несколько нарушилась – когда я вернулась на Хэнкок, меня ждал Роджер. Он разговаривал по телефону, очевидно с «Аяксом». Я помахала ему рукой и проследовала в ванную. Он вошел через десять минут после того, как я улеглась в ванну. Точнее, попыталась улечься. Это было одно из тех новомодных сооружений, в которых колени надо прижимать к подбородку. В моей квартире была прекрасная ванна тридцатых годов, достаточно длинная, чтобы в ней мог свободно разлечься высокий человек. Роджер закрыл крышку унитаза и сел на него.

– Полиция разбудила меня в час ночи, чтобы расспросить насчет твоего кислотного ожога. Я рассказал все, что знал, то есть чертовски мало. Я представления не имел, где ты была, что делала, какая тебе грозила опасность. Вчера утром я умолял тебя не выкидывать никаких глупостей. Но когда я просыпаюсь в час ночи, тебя нет рядом и никакой записки... Черт возьми, Вики, почему ты так поступаешь?

Я села в ванне.

– У меня был напряженный вечер. Сначала я спасала жизнь старику, затем пять часов проторчала в тюрьме Северного округа, потом четыре часа в городской тюрьме. У меня было право на один телефонный звонок – я использовала его, чтобы позвонить адвокату. Так как дома была только его дочка, я не могла ничего передать друзьям или родственникам.

– Но, черт побери, Вик, ты же знаешь, как я волнуюсь за тебя и из-за всех этих дел. – Он махнул рукой, изображая отчаяние. – Почему, черт возьми, ты не оставила хотя бы записку?

Я покачала головой:

– Я не думала, что отлучаюсь надолго. Господи, Роджер, если бы я знала, что меня ждет, я бы написала целый роман.

– Вик, ты прекрасно понимаешь, в чем дело. Мы говорили об этом прошлой ночью, то есть две ночи назад, когда сгорела твоя квартира. Ты не можешь вот так исчезать и оставлять всех с раскрытыми ртами.

Я тоже начала раздражаться.

– Я не твоя собственность, Феррант. И если мое присутствие здесь заставляет тебя думать по-другому, я тут же уйду. Я детектив. Мне платят за мою работу. Если бы я каждой собаке докладывала, что собираюсь сделать, то не только мои клиенты потеряли бы ко мне доверие – мне были бы перекрыты все дороги. Ты рассказал полицейским все, что знал. Если бы ты знал все, что знаю я, бедный, старик был бы арестован с такой же быстротой, с какой его поместили в интенсивную терапию.

Роджер уныло посмотрел на меня, его лицо побледнело.

– Возможно, тебе следует уйти, Вик. У меня больше не хватит сил еще для одной такой ночи, как эта. Но позволь мне сказать тебе одну вещь, чудо-женщина: если бы ты делилась со мной тем, что ты делаешь, мне не нужно было бы говорить все полицейским, я бы знал, что ты не нуждаешься в их помощи. Я просил их не перекрывать тебе кислород, а защитить тебя.

Гнев перехватил мне горло.

– Никто не защитит меня, Роджер. Я живу в своем мире. Так же как ты – в своем. Я бы не стала советовать тебе бросить все дела, потому что вокруг слишком много опасных и нечестных людей. Ты хочешь поговорить со мной о своей работе, я тебя слушаю и что-то предлагаю. Если хочешь, прими эти предложения. Но я не буду пытаться защитить тебя. – Я вылезла из ванны. – Так что окажи мне такую же любезность. Только из-за того, что люди, с которыми я имею дело, играют пулями, а не деньгами, я не нуждаюсь в защите и не хочу ее. Если бы меня нужно было все время защищать, как бы я жила все эти годы?

Я сжимала и разжимала кулаки, пытаясь сдержать ярость. Защита. Детская мечта. Мой отец защитил Габриелу в баре на Милуоки-авеню. Она отплатила ему верностью и тем, что посвятила свою неудержимую творческую энергию созданию домашнего очага в многоквартирном доме в южном Чикаго.

Роджер взял полотенце и начал спокойно вытирать мне спину. Потом завернул меня в полотенце и обнял. Я старалась расслабиться, но не могла.

– Вик, мне надо ехать по делам. Ты права. Если бы ты вмешалась в мои дела и нарушила какие-то планы или сделала еще что-нибудь в этом роде, я бы разозлился... Я не считаю, что ты принадлежишь мне. Но чем больше ты меня сторонишься, тем сильнее мне хочется удержать тебя.

– Понимаю. – Я повернулась. – И все-таки, мне кажется, для нас обоих будет легче, если я найду другое пристанище. Но я... постараюсь держать тебя в курсе дела.

Я встала на цыпочки и нежно его поцеловала. Зазвонил телефон. Я подошла к сушилке и вытащила джинсы и рубашку. Роджер взял трубку в ванной:

– Это тебя, Вик.

Я подняла трубку в спальне. Роджер попрощался со мной и ушел. Звонил Фил Пасиорек.

– Тебе все еще нужен мужчина, говорящий без акцента? Сегодня вечером в отеле «Ганновер-Хаус» Фарбер дает обед в честь О'Фаолина. Так как мама выкладывает церкви миллион или около того в год, то пригласили и нас. Там будет большинство тех, кого ты видела на похоронах. Хочешь поехать со мной?

Обед у архиепископа. Как волнующе! Правда, это означает платье и колготки. Что, в свою очередь, означает поездку по магазинам: все более или – менее подходящее для такого случая еще лежало в чемодане и воняло дымом. Так как Фил не мог уехать из больницы раньше семи, он спросил, не смогу ли я встретиться с ним сразу в отеле – он постарается быть там по возможности около половины восьмого.

– Я уже звонил в епархию. Если меня еще не будет, просто назови свое имя женщине в приемной.

После разговора я попыталась заснуть, но не могла. Лотти, дядя Стефан, дон Паскуале – все они вертелись в моем мозгу. А с ними Роза, Альберт, Агнес...

В полдень я отказалась от попытки уснуть и попыталась дозвониться до Лотти. Трубку взяла Кэрол Альварадо, медсестра в клинике Норт-Сайда. Она пошла позвать доктора, но, вернувшись, сказала, что Лотти сейчас занята и не может подойти к телефону.

Я прошла до Уотер-Тауэр и на распродаже в магазине «Лорд и Тэйлор» нашла строгое шерстяное платье бордового цвета. Спереди был небольшой вырез, сзади разрез походил на латинскую букву «V» и оканчивался прямо над застежкой бюстгальтера. Я надену к нему мамины серьги с бриллиантами и буду королевой бала.

Вернувшись в Хэнкок-Билдинг, я снова попыталась связаться с Лотти. Она опять не могла подойти. Я купила утреннюю газету и просмотрела объявления о сдаче меблированных квартир. Прозвонив целый час, я нашла, наконец, квартиру в районе Расин и Монтроуз, которую сдавали на два месяца. Я снова собрала чемодан, смешав выстиранные вещи с пропахшими дымом, и оставила длинную записку Роджеру, объясняя, куда я направляюсь, что буду делать днем, пообещав в конце держать с ним связь. В последний раз позвонила Лотти. Она все еще была занята.