Искусство, рождённое Безмолвием - Елизавета Евгеньевна Малинина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец, дзэнки-га – особый род живописи дидактического, назидательного характера, обращенной к даосско-буддийским сюжетам, к почти легендарным персонажам из истории китайского и японского дзэн, запечатлевавшей их в таких ситуациях, которые с наибольшей убедительностью позволяют демонстрировать важнейшие идеи этого учения. Думается, что своеобразие дзэнского видения мира нигде не проявляет себя с большей наглядностью, чем в живописи такого рода. Ее главные герои – патриархи, монахи и отшельники, но как далеки их изображения от привычного для нас представления о религиозном искусстве! Мы не найдем здесь серьезных и торжественных, внушающих благоговейный трепет лиц, как не увидим и воплощений потустороннего буддийского рая. Вместо всего этого – живые фрагменты реального мира, горы и реки, цветы и птицы, буйволы и обезьяны. В обликах религиозных наставников, созданных спонтанной и быстрой кистью монахов-художников, нет и намека на реализм или правдоподобие, полное отсутствие пиетета. Образы эти часто настолько же парадоксальны и резки, как и те выражения, какие нередко можно услышать из уст учителей дзэн: «Ополосни свой рот после того, как произнес слово "Будда"». Или: «Встретишь Будду – убей Будду. Встретишь патриарха – убей патриарха». В дзэн, как известно, преодолению подлежат все зависимости, в том числе зависимость и от идеи совершенства, самого идеала святости. Персонажи дзэнской живописи скорее напоминают ожившие карикатуры, дружеские шаржи, созданные с поразительным чувством юмора и непринужденностью. Это неистощимое чувство юмора, пожалуй, больше всего и бросается в глаза, когда рассматриваешь рисунки с изображениями дзэнских монахов, которые ничуть не боятся показаться смешными, странными или нелепыми. А потому вместо величественных, исполненных чувства собственной значительности образов духовного совершенства мы видим каких-то толстых, с огромными животами человечков, захлебывающихся от неудержимого хохота или умиротворенно улыбающихся тому, о чем известно только им одним, яростно рвущих в клочья священные писания или сидящих в обнимку с тигром в состоянии такого покоя и безмятежности, которые способны, кажется, усмирить любое, самое дикое животное.
Персонажи дзэнской живописи не принимают жизнь всерьез и умеют посмеяться над собой. Их смех чист и безмятежен, как у детей, не обремененных напрасной озабоченностью, владеющих тайной подлинной свободы и раскрепощения души, открытых себе и миру, простодушных, доверчивых и блаженно-счастливых. Их поступки часто непредсказуемы и странны и настолько не вписываются в общепринятые нормы поведения, что сами они, признавая это, с присущей им искренностью и бесстрашием перед лицом общественного мнения могут назвать себя самыми непристойными и уничижительными именами. Ибо нет в них зацепленности за свое драгоценное «я», за свой имидж и авторитет. Они сродни тем блаженным, «дурачкам», что скитались по Руси и удивляли странностью своего поведения, но, вместе с тем, и особенной тонкостью души, способностью видеть и прозревать то, что сокрыто от глаз «правильных» и «нормальных» людей, на деле угнетенных всеми условностями и предрассудками общества.
Умением дзэнских учителей посмеяться прежде всего над собой, видеть в жизни – какой бы она ни была – ее веселую и потешную сторону, находить в ней не столько трагизм, сколько игру – Божественную игру, – можно только восхищаться. Как заразителен и безудержен смех стариков на свитке «Трое смеющихся мудрецов на мосту Родзан» работы мастера XVIII века Сёхаку!
В основе сюжета, к которому часто обращаются дзэнские художники, лежит старая история. В давние времена жил монах, давший клятву никогда не пересекать моста через глубокое ущелье, отделявшее место, где располагалась его келья, от мира остальных людей. Однажды двое друзей пришли навестить отшельника. Весело и интересно провели они время. Но вот, наконец, подошла пора прощаться, и друзья направились в сторону ущелья. Не прерывая оживленного разговора и от души радуясь общению друг с другом, они не заметили, как оказались по другую сторону моста. Когда же двое друзей, опомнившись, сообщили, наконец, отшельнику, что он нарушил данный им обет, тот в ответ лишь расхохотался. И всех троих разобрал такой непреодолимый смех, что из опасения свалиться с моста они обхватили друг друга руками. Вот этот момент и запечатлела кисть художника – момент, когда монах услышал о нарушении своей клятвы, и ему оставалось либо впасть в отчаяние от ощущения собственной вины за совершенный проступок, либо от души позабавиться над тем, с какой легкостью жизнь способна одурачить человека, одержать над ним верх.
Сёхаку. Трое смеющихся мудрецов на мосту Родзан. XVIII в.
Музей изящных искусств. Бостон
Последователи дзэнского учения жизнь вообще воспринимают не как парад заранее спланированных событий, а скорее как игру, танец, где все движения имеют спонтанный и непринужденный характер, так умело переданный картиной Сёхаку. Вместо важных старцев, почтительно и церемонно раскланивающихся друг с другом, сожалеющих о нарушении обета, мы видим трех готовых свалиться с ног от упоительного хохота стариков, с неподдельной нежностью и теплотой поддерживающих друг друга на узком мосту. С простодушием и непосредственностью детей они потешаются над расхождением между обычным представлениями о жизни, присущим нам стремлением подчинить ее себе и тем, как просто эта жизнь расправляется с нашими планами.
Как встретятся, всё смеются
И смеются, —
О, эта роща, как много опавших листьев!
Дзэнрин
«Трое смеющихся мудрецов…» является одним из вариантов излюбленного в среде последователей буддизма дзэн сюжета, появляющегося в их творчестве под разными наименованиями: «Единство трех вероучений», «Трое дегустаторов уксуса» и др. Сюжет этот апеллирует к спору, не затихающему многие сотни лет, по поводу духовной значимости и приоритета трех важнейших вероучений Дальнего Востока: даосизма, конфуцианства и буддизма, далеко не всегда сосуществовавших в истории Китая в мире и согласии. Изображаемая же дзэнскими мастерами троица мудрецов, часто сплетенная крепкими объятиями в одно неразделимое целое, – прозрачная аллегория на глубинное, сущностное единство трех доктрин.
Рэйсай. Три дегустатора уксуса. Музей Умэдзава. Токио
«Будда, Конфуций и Лао-цзы, – гласит надпись на свитке Дзёсэцу, – эти трое – суть Одно, и их единство, в свою очередь, проявляет себя в трех. Эти трое – источник мириад вещей во Вселенной. Они подобны пассажирам в одной лодке, разделяющих между собой ее пространство…» 7 Мы с готовностью узнаем их и в фигурах забавных старцев на свитке Рэйсая «Трое дегустаторов уксуса». Сюжет этот восходит к китайской живописи сунского времени. В Японии же наибольшую популярность он завоевывает в эпоху Муромати, и, похоже, свиток Рэйсая – самая ранняя из известных нам работ на эту тему. С
