Контрабанда - Андрей Валерьевич Скоробогатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, я вспомнил, как ты рассказывал, что ты маму пиццей кормил, — буркнул я. — Вообще, мог бы и поддержать! Хоть раз.
— Ты на что надеялся, что тебе что-то перепадёт? Она, похоже, хоть и из деревни, а цену себе знает. Я тебе вот что скажу. Нечего на первой свиданке кошельком трясти и хвост распушать! Расспросил бы, кто она, и чего, поменьше говори, побольше слушай.
— Ну… Красивая, — вздохнул я. — Заболтался.
И тут произошло то, что на моей памяти случалось от силы десяток раз. Мой папа меня похвалил.
— Ладно. Ты молодец, — он прямо так и сказал, «молодец», я не ослышался. — Попытался. Сам. Первый блин всегда комом. А про имя — и не думай менять. Нормальное у тебя имя. Ещё лет десять — и забудется вся эта история про маньяка. И никто не станет это имя с ним, как там, слово забыл… ассоциировать!
— Ты мне что, предлагаешь ещё десять лет!… Ждать? Терпеть⁈
— А что такого? Не торопись! Всё придёт, когда нужно будет. Подождёшь, обрастёшь жирком, увереннее станешь. Ну, или, может, к тому времени куда подальше отсюда свинтим, или подвернётся какая-то дикарка, которая новостей не читает. Другим-то, сам понимаешь, стрёмно будет с Гагариным встречаться. А пока… Ты давай, доставай, что принёс.
Я вздохнул и покорно скинул с плеча залатанный, грубо перекрашенный рюкзак с инвентарным номером «Влипп4!». На стол один за другим посыпались пластины с базами знаний, иерусалимские деликатесы вперемежку с ядерными «пирожками» для гравитационных волчков и банками отборного дефлюцината.
Получена премия: 100 трудочасов (экспроприация капиталистической собственности)
В середине процесса папаша вдруг меня прервал, спросил:
— Ты эту твою девицу туда, надеюсь, не засунул сгоряча?
— Нет, конечно, ты за кого меня принимаешь! Я ей вообще соврал, что рюкзак схлопнулся в точку.
Батя рассмеялся.
— Хорошо. Осторожно, не урони обратно, Порфирия не потревожь. Пущай себе где-то там болтается, спит. Когда-нибудь его вытащим. Иди давай, там тебя сюрприз ждёт.
* * *
То, почему вывертун никак не выплёвывал моего двоюродного прапрадеда, являлось для нас загадкой. Но, судя по сохранившимся продуктам вековой давности наш родственник действительно мог оставаться живым. Мы уже несколько раз рисковали и доходили до цифры «1» на табло, но теория вероятности тут не работала — последним оставшимся в рюкзаке «предметом» оставался именно несчастный Порфирий. Вариантов, почему так происходило, было несколько. Например, что счётчик, отсчитывающий предметы, сбойнул и считал их неверно, или какой-то из предметов развалился во время запихивания. Возможно, у Порфирия слетел ботинок, шапка или что-то ещё, и его потом вытащили — до нас рюкзак кто только не трогал. Но был и другой вариант — космозверюга сознательно не отдавала человека. И что с эти делать — мы пока не знали.
Разложив барахло по складу, я поплёлся в каюту, в которой не был без малого месяц в надежде наконец-то поиграть на гитаре. Первым делом я обнаружил там некоторый беспорядок. Затем увидел над своей игровой консолью огромный полуголографический плакат с бессарабской поп-группой «Короли Барсуков». Бездарной, подростковой, но очень обожаемой в последние годы романтичными старшеклассницами.
Моё возмущение от наличие столь жуткой попсы в моей скромной обители меня настолько возмутило, что я не сразу заметил в углу вторую койку. На которой лежала, свернушись калачиком, незнакомая девица.
Перешагнул через разбросанное женское бельё, я бесцеремонно толкнул её в бок.
— Эй, ты кто?
— А? — она повернулась. — Дина я.
У неё была короткая стрижка и лицо с веснушками, какими-то невразумительными прыщами и кривоватым носом. Возрастом она была почти как я, может, чуть постарше. То, что её имя совпадает с именем моей воздыханной однокурсницы меня ничуть не удивило — к совпадениям в своей жизни я уже давно привык. Гораздо больше удивляло то, что батя ничего про неё не сказал. Ситуация сразу напомнила мне историю с обнаружением Цсофики, только та сидела в «погребе», а эта занимала мою неприкосновенную жилплощадь.
— Чего ты тут делаешь? Ты что, юнга?
— Юнга, — она протёрла глаза, поднялась и скинула одеяло. — Восьмой разряд. Перевели с «Братьев Шлапак» на пару рейсов. Пока тебя не было. Ты ж Гага?
От этого манёвра я покраснел и машинально отвернулся. Ночевала она в настолько просторной майке, что та перекрутилась и обнажила совершенно неожиданную для меня часть тела, которую вблизи я не видел, наверное, еще со времен того пионерлагеря.
— Ну, он, угу.
— Ой, — она поправила бретельку и сладко потянулась, зевнула. — А чё, тебе батя ничего не сказал?
«Батя?» Откуда она могла знать, что я его так называю⁈
— Не сказал. Почему моя каюта? И что за… срань на моей стене?
Я махнул рукой на плакат. Дина вспыхнула. Браслет отозвался.
Штраф на табуированную лексику: −1 трудочас
— Срань⁈ Как ты смеешь так называть моих красавчиков!
Её браслет тоже пискнул. Она размахнулась и врезала мне по щеке. Я поймал её руку, она выдернула её и нахмурилась.
— Я тебя каким-то другим представляла. Мальчиком-ботаником. Спокойным и послушным. Да, кстати, спасибо за сериалы в терминале, были забавные.
— Чё? Ты рылась у меня в терминале⁈ Я ботаник? Я вообще троечником был в бурсе.
— Оно и видно! — она указала на гитару. — Срань, говоришь? Играй. Сыграй что-нибудь из «Королей»? А? Слабо?
Её браслет снова пискнул. До этого я не замечал, что «срань» входит в список табуированной лексики по ГОСТ.
— Почему это слабо!
Я схватил гитару, накинул ремень на плечо. Настроил эффекты, взял пару аккордов, пытаясь вспомнить что-то из их репертуара, но ничего не вышло. И вдруг меня это почему-то взбесило — с чего это я должен, находясь в своей каюте, после долгого перерыва, играть какую-то бессарабскую попсу вместо классово-верных песен⁈ Я проскандировал:
— Да пошло всё в задницу! — и заорал, молотя по струнам хаммерами и переходя на хрип: — Банин, партия, комсомол! Банин, партия, комсомол! Ба-анин — комсомол Банин — партия, Банин — комсомол! Комсомо-ол!
Банин, если вы не знали — основатель нашей республики, великий революционер позапрошлого века. Признаться, я хорошо научился играть только пару древних
