У ночи тысяча глаз - Корнелл Вулрич

Ждать пришлось недолго. Элси вышла.

— Берите ее, — безжалостно приказал Эллиот.

Его напарник вышел из укрытия и направился следом за ней. Он даже не собирался прибегнуть к каким-то ухищрениям. Она подозрительно на него оглянулась и продолжала идти своей дорогой. Он полез в карман, вытащил помятый банкнот.

— Эй! — повелительно позвал он ее. — Женщина остановилась и обернулась. — Это вы уронили?

— Нет. — Она вгляделась повнимательней, и ее уверенность пропала. — По-моему, я ничего не роняла. Дайте-ка посмотреть… — Она полагала, что поживится хоть чем-нибудь.

— Да уж, наверное, уронили, — настаивал полицейский. — Я только что видел, как он упал. — И сунул купюру ей в руку. — Спрячьте, чтоб никто не видел.

Она не могла устоять — уж слишком велико было искушение. Открыла сумочку, сунула туда руку.

А вот оттуда ее рука уже не вылезла и не смогла выпустить деньги. Эллиот крепко держал ее за запястье.

— Вы только что дали этой женщине деньги?

— Да, дал.

Эллиот резко выдернул ее руку из сумочки, все еще с зажатыми в ней долларами.

— Вы арестованы, — сказал он ей.

Она принялась кричать:

— А что я сделала? Отцепитесь от меня.

Собачка бегала вокруг и тявкала.

— Вы пристаете к мужчинам на улице и соблазняете их. Заберите ее. А собачку передайте привратнице.

— Она еще успеет на вечернее заседание суда, — объяснил Эллиот, оставляя их. — Минимум тридцать суток ей обеспечено.

Она все кричала и поносила их, даже когда они свернули за угол. Физического сопротивления не оказывала — все чинно. Должно быть, такой путь ей уже приходилось совершать не раз. До поворота их сопровождала большая толпа, потом люди рассеялись. Ни один человек не возвысил голоса протеста. Мужчины сконфуженно ухмылялись, женщины хмурились и одобрительно кивали головами. Все последние шесть лет над ней, должно быть, витал дух былой репутации, ожидая, когда можно будет заявить о себе.

Привратница ухмыльнулась, как чертовка, и набросилась на бесхозную собачонку.

— Наконец-то эта лохматая чума мне попалась! — злорадствовала она. — Всю неделю приходится убирать за ней на лестнице!

Они постояли немного, глядя, как улица успокаивается.

— И все равно это грязная игра, — размышлял Сокольски.

— Просто восторжествовала справедливость, — ответил Доббс. — Один раз она ничего не сделала, а ее зацапали, зато сколько раз она делала свое грязное дело, а ей все сходило с рук. К тому же что ей это стоит. Она сэкономит на еде и электричестве. Что же касается репутации, ей терять нечего. Идем, — добавил он. — Шеф велел нам быть там к трем, а уже без двадцати. Чтобы завладеть квартирой и заселиться, нам понадобится сорок минут.

Глава 7

Ожидание: бегство правоверных

Когда человек спит в чужой комнате в чужом доме, где на глаза ему, когда он их впервые открывает, не попадается ничего знакомого, он зачастую не может вспомнить, где находится и как туда попал. Детектив, в конце концов, всего лишь человек. Когда он спит, он спит таким же мертвым сном, как и любой другой, и его разум тоже отключается. Так что поставьте детектива в подобную ситуацию, и с ним наверняка произойдет, как и с любым другим.

Шон открыл глаза и… вытащил пустой номер.

Вещей, которые обычно приветствовали его по утрам, вокруг не оказалось. Знакомой трещины, длинной и тонкой, сбегавшей по стене рядом с кроватью; в одном месте она расширялась, образуя отверстие размером с орех и как бы показывая его начинку, потом вилась немного еще и наконец заканчивалась, как будто у нее не хватало сил добраться до пола. Старенькое поворачивающееся зеркало над туалетным столиком. Вид из окна в колодец двора, где на внешнем подоконнике квартиры напротив всегда стояла бутылка молока. Он не знал, кто там живет, и ни разу не видел руки, которая выставляла молочную бутылку. Впрочем, его это особенно не интересовало.

Ничего подобного сейчас не было. Однако воспоминание о нем накладывалось на теперешнее его окружение. Стены как бы отодвинулись, окна строились, и они все были как бы не на месте. Вместо серого кирпичного колодца внутреннего двора — открытое пространство, от которого только что не кружилась голова, взгляд терялся вдали, в полях и перелесках. Коврик, который скользил и собирался в складки, как только он ступал на него, обернулся ковром, застилавшим весь пол и расцветшим персидскими узорами.

И даже сев в постели и озадаченно посмотрев на себя, он никак не мог понять, откуда взялись эти широкие синие и белые полосы. Он спал в пижаме! Верх ненужной, только отнимающей время формальности.

Том встал. «Где же это я? — пронеслось в его отключенном сознании. — Как я сюда попал?» Он никак не мог найти место, где подключиться к действительности.

Потом прошлепал к своей одежде и с тревогой ее ощупал, словно искал ту единственную вещь, тот компас, который укажет ему нужное направление. А когда нащупал пистолет, все моментально встало на свои места.

«Ах, это же их дом. Я здесь… чтобы помочь им. — И цинично скривил губы: — Ничего себе помощничек. Даже не помню, где я».

Он завязывал шнурки на второй туфле, когда услышал голоса. За окнами. Не так уж и близко, но, поскольку кругом было совершенно тихо, они все же донеслись до него.

Заканчивая возиться с галстуком, он подошел к окну и выглянул.

У ступенек крыльца, куда подходила подъездная аллея, стоял один из оперативников Макмануса, беседуя с какой-то особой в пальто и шляпе, будто только что прибывшей, и Шон ее даже не узнал. Между ними на земле стоял чемодан. Они о чем-то спорили. Дама дважды протягивала руку к чемодану и дважды воздерживалась взять его, так как была вынуждена ответить на какой-то новый вопрос.

Шон поднял раму, выглянул:

— Что тут происходит, Глисон?

— Она хочет уйти. А у меня приказ никого не пропускать.

— Да какое мне дело до ваших приказов! — возмущалась женщина. — Я ухожу! — решительно заявила она и тут повернулась к нему лицом.

Шон сразу догадался — без сомнения, перед ним стояла кухарка Ридов.

— Одну минуточку, я сейчас спущусь.

Пока он спускался по внутренней лестнице, перебранка, очевидно, не затихала. Открыв дверь, он услышал слова Глисона:

— …Никого ни впускать, ни выпускать — так мне велено.

На что женщина резко ответила:

— Ничего подобного — вам велено только «не впускать».

— Ах, так вы все знаете! — с сарказмом отозвался мужчина в штатском. — Вы еще будете говорить мне, что мне велено, а что нет!

Шон подошел к ним и подождал, пока они успокоятся.

— Ну а почему? Почему вы хотите уйти?

— Почему? — презрительно повторила она. — Да все же знают!

— Что все знают? — отразил он ее удар, бросив понимающий взгляд на мужчину.

— Послушайте, мистер, — твердо сказала она, — ну кого вы хотите обмануть? Я всю ночь не сомкнула глаз. Вы только посмотрите на меня, меня же всю трясет. — Она протянула к нему руку, чтобы он сам убедился. Голос у нее от возбуждения зазвучал громче. — Я хочу уйти отсюда, вы понимаете, выбраться отсюда. У меня семья. Муж и двое деток.

— Да ничего здесь не случится.

Голос зазвучал еще громче:

— Послушайте, мистер, я не собираюсь с вами спорить. Если даже ничего и не случится, я все равно не хочу находиться здесь, пока ничего не случится. Неужели вы не можете вбить это себе в голову? Я просто хочу убраться из этого дома, убраться раз и навсегда!

Он видел, что она близка к истерике, неподвластной разуму.

— А мисс Рид знает об этом?

— Я только что поговорила с ней, прежде чем выйти. Теперь отдайте мне мой чемодан и пропустите меня. Вы не имеете права удерживать меня здесь против моей воли, как не имеет на это права и вон тот, другой мужчина.

Шон убрал ногу с чемодана:

— В нем ваши личные вещи?

— Личные! — вспыхнула она. — Если хотите, могу открыть его и показать вам прямо здесь! — Она лихорадочно принялась возиться с застежками чемодана.

Он махнул рукой.

— Если я вас и отпускаю, — сказал он, — так только потому, что не хочу, чтобы вы устраивали тут базар, пугая других людей еще больше, чем они уже напуганы. Я пытаюсь им помочь, а какая помощь от вас в таком состоянии! — Он с отвращением отступил в сторону. — Ну что ж, Глисон, пропустите ее!

Схватив чемодан, кухарка дунула по изгибающейся подъездной аллее к видневшемуся вдали въезду в поместье. Она становилась все меньше и меньше, но аллея была такая длинная, а изгиб такой плавный, что казалось, расстояние между двумя точками оставалось неизменным, а сама она просто съеживается до кукольных размеров. Время от времени женщина испуганно оглядывалась назад. Не на них двоих, а на сам дом.