Дверь - Радий Погодин

На следующий день, едва Петров позавтракал, в холл заглянула дочка Анна и поманила его.

- Тебе гулять можно?

- Можно.

- Пойдем. Не хочу я тут сидеть. На, возьми. - Анна протянула ему тяжелый полиэтиленовый мешок с напечатанными на нем женскими лицами, остекленелоглазыми и густо напомаженными.

- Мешок вернуть? - спросил Петров. - Небось заграничный.

- Не нужно. Я их терпеть не могу - наркоманки. Давай быстрее. Потом переложишь в холодильник сметану и ветчину. А сейчас брось на кровать. Я с Гульденом.

Погода была теплая. Снег подтаивал. Идти было скользко. Обрадованный Гульден скакал на Петрова и сбоку, и сзади, и на грудь.

- Хотела взять Антошку, - сказала Анна. - Да нечего ему тут делать.

- В каком смысле?

- В прямом. Думаешь, приятно смотреть на обреченных людей?

- Ты всегда была исключительно откровенной девочкой.

- Как фамилия твоего завотделением?

- Дранкин.

- Он. Я справлялась - классный специалист, самый лучший. Кстати, ты нацарапал ногтем в "Модильяни"?

Петров хотел сказать: "Эразм", но, помычав, все же сказал:

- Я.

- Это твое хулиганство Антошка взял на себя. Представляешь, он тебя любит. Нас с отцом игнорирует, а тебя любит. Па, может, у тебя есть какие-нибудь желания? Скажем, куриный бульон с домашней лапшой?

- Нету, - сказал Петров.

- Па, Сергей хотел перевести тебя в институт к профессору Герману, но ему посоветовали не волноваться - на сегодня в Ленинграде нет лучшего хирурга по твоим делам, чем Дранкин. И атмосфера у вас на отделении, говорят, душевная, и коллектив, утверждают, как на подбор.

- На подбор и есть, - заявил Петров с гордостью. - Они тут не в игрушки играют, не прыщики йодом смазывают, им тут фанфаронствовать некогда - нужно спасать людей.

Дочь усмехнулась.

- Вот и не прав ты, па. Они не спасают - они работают. Стоит им вместо работы начать спасать, как все тут и кончится. Или, наоборот, начнется невесть что. Проводи меня до трамвая.

На остановке Петров присел на корточки, а Гульден, встав на задние лапы, лизнул его в нос.

Петров махал вслед уходящему на мост трамваю. Ветра не было, но глаза его слезились. "Нервы ни к черту, - подумал он. - Нужно попить транквилизаторы. Хотя с чего бы моим нервам так расшататься? Глупо".

Вернувшись на отделение, Петров увидел своего сына - Аркашка держал за локоть старшую сестру и что-то там декламировал. А она смотрела на него обреченно, как Снегурочка, уже начавшая подтаивать.

- Отец! - воскликнул Аркашка и пошел, протягивая к нему руки. И обнял его. И слезу пустил. Скупую.

Петров знал, что Аркашка проделывает все это для персонала, и все равно ему было приятно.

- Ну ты даешь, - прошептал ему на ухо Аркашка. - С чего у тебя эта дрянь завелась? От страха перед мамашхен?

- Ты что, изменил к матери отношение? - спросил Петров.

- Да нет. Но ты пойми тоже - случись с тобой что, она же на меня навалится всей своей массой. К Анне она не полезет. Анна от нее сановным мужем заслонилась. Ей перед кем-то возвышаться надо. Так что ты тут без глупостей - выкарабкивайся, неси свой крест. - Аркашка обнял Петрова за плечи, и Петров почувствовал искренность в этом объятии. - Кстати, на вот тебе гостинец. - Аркашка достал из кармана прозрачный кулечек с конфетами в розовых фантиках - "Мечта". - Харчей тебе муттер и швестер принесут, а это сестричкам раздай для подхалимства - дефицит. Мало ли, потребуется лишний укольчик. Девки эту "Мечту" ух как любят. У меня в Москве одна гражданка к ним доступ имеет. Но засылает мало. Гражданки теперь стали жадными.

Аркашка повздыхал, поглядывая на больных и сестер.

- А у вас ничего тут. Больные благообразные, не раздутые от трагедии мордовороты. И кадры есть. Ишь как копытцами бьет.

Мимо проходила сестричка Лидочка, та, что подзывала Петрова к телефону. Она была без халата, в вязаной шапочке и длиннющем шарфе: работу закончила, шла домой. Аркаша догнал ее, как-то естественно опустил на ее оторопевшую ладонь конфету "Мечта" и сказал:

- От моего папы. Вам. Вон мой папа сидит. Не обижайте его.

Лидочка посмотрела на Петрова с укоризной, покраснела и пошла, и заслонилась от Аркашки стеклянной дверью. Но Аркашка уже не смотрел на нее.

- Вспомнил! - Аркашка шлепнул себя по лбу. - У тебя десятки не будет?

Петров сходил в палату, принес десятку.

- Ну, как ты меня понял - без глупостей. - Аркашка снова обнял отца за плечи. - Мать говорит, ты свои вещи из дома унес.

- Унес. - Петров кивнул. - Унес. И закопал.

- Па, у тебя нет такой мысли, что ты в мою квартиренку, а я к мамашхен?

- Нет. Ты не волнуйся, если и будут мысли, они будут проще.

- Па, ты взрослеешь бешено. Скоро я тебя на "вы" буду звать. Аркашка постоял, раздумывая о чем-то, видать, для него важном. - Выйдем, наконец сказал он. - Пальтецо у тебя где?

У решетки, ограждающей территорию диспансера, среди обычных "Жигулей", "Москвичей" и "Запорожцев" стоял оранжевый "Вольво".

Сначала из машины показалась щиколотка в тонком чулке, затем сверкающее колено, затем пушистая юбка, затем полы шубы из серого зверя, затем шарф толстой вязки, затем волосы соломенного цвета. И вот она распрямилась: Аркашка был высок, но она выше его на голову, и на какую голову - сплошные зубы для улыбок и для колки орехов. После первого ослепления зубами можно было рассмотреть детские глаза и детский выпуклый лоб.

- Ольдегерда, - сказал Аркашка. - Моя невеста. Она из Швеции. Не думал тебе показывать, думал, расстроишься, да ладно уж - смотри.

Петров поклонился, хотел было протянуть руку, но одернул себя: "Ты что, Петров, может, за границей не положено, у тебя же ЭТА болезнь, по-ихнему канцер". Он смутился. И Ольдегерда смутилась. Светилось в ее глазах простодушное желание понравиться, и руки у нее были большие, как весла, и вся она как будто плыла в каком-то неведомом море.

"Хорошая девушка", - решил Петров.

- Она по-русски понимает?

- Понимаю, понимаю, - сказала Ольдегерда с улыбкой. - Только не понимаю, почему Аркадию нельзя со мной жениться? Мой папа химик.

- Да я не возражаю. - Петров окончательно смутился, но вдруг вспомнил о кулечке конфет в кармане пижамы, достал его и вложил в ладони Ольдегерды.

- Stop chattering. Let's go*, - сказал Аркашка.

_______________

* Хватит болтать. Поехали (англ.).

Петров вспомнил, что Аркашка кончал английскую школу.

- Гуд бай, - сказал Петров.

Ольдегерда эта залезла в свой "Вольво", послала Петрову воздушный поцелуй. Аркашка сел с ней рядом - сидел и голову не поднимал.

Так они и уехали.

Следующим гостем в тот день была секретарь директора Людмила Аркадьевна. Она принесла гвоздики на длинных ножках и банку черешневого компота.

- Ах, Александр Иванович, Александр Иванович. Это ошибка! Этого не должно быть. Вас, оказывается, все любят. И я, оказывается, вас люблю. Живешь в суматохе будней, некогда проанализировать свои чувства. Арсений Павлович шлет вам большой товарищеский привет.

Петров представил, как, узнав о его болезни, Арсений на минутку расстроился и его аристократические щеки повисли, словно два пустых кошелька.

- Он обязательно к вам придет. Вы знаете, без вас как-то пусто. А в феноменологии все ходят унылые. Александр Иванович, дорогой мой, попросите их сделать вам еще раз серьезную томограмму. Не верю... Не верю...

К ним подошел Дранкин. Покачался с носка на пятку, с пятки на носок.

- Петров, идите на рентген. - А когда Людмила Аркадьевна, попрощавшись, вышла с заразительной грацией и бодростью, произнес, вздохнув: - Работаешь, работаешь - даже фамилию ее позабыл, может быть Белохвостикова?

В рентгеновском кабинете Петрова уложили на стол. Он лежал на линолеуме, мерз. А рентгенолог и рентгенотехник все снимали его грудь послойно, все снимали. Потом на просвет его рассматривали и пожимали плечами. Из их реплик Петров понял, что у него и нет-то ничего. Что его ЭТА болезнь скорее всего артефакт.

"Артефакт - слово-то какое веселое. То ли ты артист, то ли ты аферист, а болезнь твоя - просто брак пленки. Известно, друг Петров, что не мы выбираем жанры, но жанры выбирают нас. Комедия, Петров, комедия".

Петров почувствовал сначала какую-то неизъяснимую грусть. Потом рассмеялся. Потом расхохотался.

- Что это вы, больной? - спросила его пожилая, привыкшая к робости и уважению больных женщина рентгенолог.

- Радуюсь.

- Нет, вы не радуетесь - вы смеетесь. Более того - хохочете. Я еще не видела, чтобы больные так хохотали.

- Ага. - Петров кивнул. Он все смеялся, даже икал от смеха. - Все настроились меня жалеть. А как же - жалость так возвышает. Все возвысились. А я как будто всем в душу наплевал.

- Горький говорил - жалость унижает.

- Горький вкладывал в понятие "жалость" социальное содержание. А моя жена, например, на почве благородной жалости готова, можно сказать, полюбить меня вторично. И вдруг я выбрасываю такой номер. Нет у меня никакого рака - артефакт. Я кто - шут гороховый. А в институте - боже мой... Руководство! Оно же меня посетить собиралось.