Вариант «И» - Владимир Михайлов

Пристроив наконец машину на стоянке на Дубль-Арбате, заправив счетчик мелочью с хорошей форой и включив систему охраны, я неторопливо – времени еще хватало с избытком – спустился в боковую улочку и с видом завзятого театрала (с утра-то!) приблизился к потребному мне зданию Театра Вахтангова. Натальей, естественно, и не пахло; говорю это в буквальном смысле, потому что наверняка узнал бы, уловил горьковатый запах ее духов, запомнившийся со вчерашнего вечера как-то сам собой, я вроде бы даже не обратил на него тогда внимания, но оказалось, что зафиксировал, как говорится, автоматом. Нет, она здесь не проходила; но ведь и не обязана она была приезжать за полчаса, не было такого уговора.

Тем не менее я не стал сразу заходить внутрь, решил выкурить еще одну сигарету на свежем воздухе. Остановился у подъезда и закурил. Секунд через тридцать ко мне подошел молодой человек очень убедительного вида, в пятнистой униформе, с десантным «АКДМ», который он прижимал правым локтем к боку. Когда он остановился передо мной, но прежде чем успел задать вопрос, я извлек свое журналистское удостоверение и аккредитацию и сказал ему негромко: «Басмалля рахмон, рахим». Он глянул на документы, очень серьезно ответил «Аллах акбар» и отошел на свое место. Он явно не из тех парней, что должны охранять съезд от кого-то; но здесь ожидалось присутствие и кое-кого из азороссов, и то были их люди. А следовательно – наши.

Я медленно докурил сигарету, швырнул окурок в урну, которую обнаружил не сразу (в Москве любят размещать эти полезные приспособления в таких закоулках и углах, куда заглянешь не сразу), еще раз окинул взглядом доступную обозрению часть улицы; никого – в смысле «кто угодно, только не она». Ну что же, собственно, ничего иного я и не ожидал, nicht Wahr?[4] Повернулся и, настрого приказав себе более на эту тему не думать и не фантазировать, вошел в подъезд, настраиваясь уже исключительно на предстоящую работу.

2

Я предполагал, что народу из разных партий и движений соберется для того, чтобы выяснить и провозгласить свое отношение к монархии вообще и каждому из претендентов в частности, не очень мало; но на деле зал оказался, даже сверх ожидания, набитым под завязку. К счастью, для прессы места были зарезервированы; впрочем, задержись я еще на несколько минут, возникли бы сложности. Усевшись, я стал оглядываться в поисках возможных знакомцев; раз-другой почудилось, что узнаю лица, но уверенности не было, да и вскакивать не хотелось; если это действительно знакомые, то увижу их в перерыве, а и не удастся – небольшая беда, я здесь не ради них. Вот и времени не осталось: в зале возрос, потом сразу упал шум, публика зааплодировала – на сцене появились, один за другим, отцы-руководители от крайне левых до столь же удаленных от Центра правых и чин-чинарем продефилировали к своим местам в президиуме. Я смотрел на них, опознавая и мысленно называя по имени каждого; что-что, а память меня пока еще подводила крайне редко.

Я ожидал, что установочный доклад будет делать Изгонов; думалось, что это прозвучало бы как-то авторитетнее: видный политик все-таки, представляющий правившую в прошлом и весьма влиятельную в настоящем партию, Объединенную Коммунистическую; ему и карты в руки, и его обоснованиям поверят, пожалуй, больше, чем азороссам, которым еще только предстоит официально возникнуть; прочие партии были не в счет. Однако монархисты собирались воевать всерьез, и потому в повестке дня оказались целых два доклада, и если Изгонов будет явно оглашать антимонархическую точку зрения и ратовать за сохранение на ближайшие годы президентского правления, то вторым скорее всего окажется кто-то из самых громогласных проповедников единовластия, пусть и конституционного. Сейчас важно было, какого направления будет придерживаться монархист: будет ли он евророссом или азороссом, приверженцем Алексея или Александра? Кого из них в конечном итоге решат противопоставить существующему президентству? По сути дела, тут предстояло развернуться серьезной агитации в пользу того и другого претендента, но докладчик от монархистов будет один, так что сторонники одного царевича используют – через своего представителя – целый час, другого же – десять минут в прениях. Мы – я имею в виду не себя, разумеется, но ту команду, за которую я играл – заранее постарались повлиять на оргкомитет съезда, чтобы коммунисту противопоставить александровца, однако каким будет результат, до последнего мгновения так и оставалось неясным.

А на трибуне уже оказался Изгонов, о котором я знал, и все знали, что он – оратор крутой, но речью не весьма одаренный. Запас его аргументов не пополнялся годами, зато повторял он их с завидным упорством, не обращая внимания на то, насколько они соответствуют – или не соответствуют реальной обстановке. Пока он утверждался на трибуне, откашливался и разбирался в заготовленном тексте, я подумал, что иного и нельзя было ожидать: опытный аппаратный боец (в отличие от многих других), к тому же жаждущий власти для себя лично, а не для кого угодно другого, он просто не мог позволить никому прослыть Борцом номер раз за сохранение народовластия; если референдум не состоится, то на президентских выборах сорок восьмого года он снова выставит свою кандидатуру, а уж коли он так решил, попасть в докладчики было для него делом техники. Тем более что кроме него на это право слева мало кто и претендовал. Была, правда, парочка таких, но им пришлось из партии уйти, не дожидаясь, пока их вынесут.

Я готов был заранее предсказать все, что должно было сейчас произойти. Докладывать он будет, как и следует ожидать, достаточно уныло, боясь оторваться от текста, в котором, как обычно, будет ориентироваться из рук вон плохо; что удивительного – не он же его готовил. Однако, если отстраниться от его ораторской бездарности, традиционно обязательной для большинства российских руководителей послеленинских времен, от протяжного «эээ…», которым он, как правило, начинает каждое третье слово, – материал для доклада, чьей целью было доказать, что России не нужен ни монарх, ни президент, который, по сути дела, тот же царь, только похуже, а нужно великой стране коллективное руководство, оно же реализуемо только через сильную партию, чье Центральное Правление и будет это народовластие осуществлять, – материал был подобран серьезно. Поскольку текст был роздан участникам и прессе еще до начала, я собирался во время доклада развлекаться подсчетом – сколько раз докладчик отступит от материала хоть на одно слово, а кроме того – сколько прозвучит в его речи неизбежных «вот», коими он приятно разнообразил любое свое выступление.

Весь розданный нам текст, за исключением непродолжительной вводной, в которой на всеобщее осмеяние выставлялись всем уже известные аргументы в пользу восстановления в России наследственного правления, создания конституционной монархии, являлся, по сути дела, достаточно детальным изложением российской истории за последние полвека – изложением, правда, достаточно тенденциозным, поскольку все беды приписывались именно единовластию, хотя бы и в президентском варианте; а чего еще можно было ждать?

Но все мои предположения и предсказания оказались никуда не годными, и это стало ясным если и не с первых слов коммунистического докладчика, то, во всяком случае, тогда, когда он стал переходить к практическим выводам…

Хотя начал Изгонов традиционно ab ovo, с изображения – энергичными мазками – современного состояния России:

«Полная неспособность укоренившейся чиновничьей системы управлять Россией. Отсутствие единой идеи, невзирая на призыв к ее поискам. А ее искать не надо, она всегда существовала, ее просто хотят задушить, замалчивают, над нею издеваются, вот… Центробежные силы, раньше ярче всего проявлявшиеся на Северном Кавказе, быстро проникают и укореняются и на русских территориях: Сибирь, Урал, Дальний Восток, хлебные области, – благодаря еще и обильной иммиграции. Бессилие власти, вернее, того, что по старой привычке еще продолжает именовать себя властью, на деле таковой уже не являясь. Бессилие во всем: в попытках хоть как-то обуздать Реальную экономику; ввести в пристойные рамки уголовщину и все, с ней связанное; справляться со все умножавшимися попытками анклавов уйти в отрыв, унося с собой все, что удастся прихватить, что плохо лежит; создать хоть сколько-нибудь боеспособную армию – хотя бы для внутренних войн, о внешних никто всерьез не думал – и так далее. Но все эти проблемы всерьез никого на верхах не занимают, не до них, потому что Россия вновь продемонстрировала миру знакомую по старым временам картину пауков в банке, а может, и гангстеров в банке. (Всем известное изгоновское остроумие.) Слишком много для одной страны, пусть и не маленькой, стало правительств: президентское, премьерское, теневое криминальное…»