Охота - Максим Константинович Сонин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она закатила глаза, прикрыла лицо ладонью.
– Я над твоими ритуалами не смеюсь, – сказала Оса, – так что давай поуважительнее.
– В общем, мы получим благословение и выманим убийцу, – подытожила Мишка. – И все. Как тебе план?
Оса задумчиво покачала ногой.
Глава десятая
И очи рабы Твоей Евы в своем миелосердии не оставь. Аминь.
Отец убрал руку с Евиного затылка, но она побоялась подниматься. Лбом она упиралась в деревянную скамью под образом, и, хотя сидеть так на коленях было неудобно, Ева была рада, что может не смотреть на образ. Отец отошел в угол погреба, где стоял стол, звякнул глиняными кружками. Ева услышала, как вытекает из кувшина молоко, и приготовилась, что сейчас нужно будет его пить, но отец не спешил.
– Так стой, – сказал он. – И меня слушай.
В погребе было даже не тепло, а жарко. В стене слева от Евы виднелась печь, и сейчас она ярко-ярко горела, так что даже с закрытыми глазами Ева видела всполохи. Иногда на пол, к пяткам, слетали искры.
– Я тебя ругать не хотел, – сказал отец. – Потому что ты с братьями бежать не стала и ко мне пришла. Против бесов себя повела. Но… – Отец прервался, чтобы отпить из кружки. Когда он заговорил снова, Еве показалось, что его голос стал ниже: – Ты моей проповеди не услышала и к наставлению Бабы не прислушалась. Ночью, в бесовское время, ушла из Обители. И куда? На кладбище, в самое страшное место. И там вместо молитвы на коленях перед Господом твоим стала скакать и бесовские знаки показывать. Насмехаться стала над Богом, который тебя оберегает, который тебя от гибели и моего гнева спас.
Отец не повышал голоса, но Еве показалось, что слова отца заполняют всю маленькую комнатку, отражаются от стен, как от зеркал. Отец встал, подошел к печи. Раздалось шипение, и погреб сразу затянуло сладким молочным запахом. У Евы закружилась голова, и она крепче схватилась за скамью.
– Я тебя от погреба уберег, – сказал отец. – От наказаний. И от того, чтобы братьев своих мертвыми увидела, – уберег. Бог мне сказал, что мала ты еще, что страшно тебе будет. Я заспорил. Я сказал – не рабу Твою напугать хочу, а беса, который в ней сидит. Бог сказал, что в тебе беса нет. А ты пошла, всех братьевых бесов, которых я в землю закопал, себе забрала. В себя пустила. Раздули бесы тельце твое телячье, вот-вот разорвут. А я их сейчас напугаю. Расскажу, что с братьями твоими сделал.
Отец вдруг оказался совсем рядом, повернул Евину голову так, что она стала смотреть прямо в печь, прижал за шею к скамье. И заговорил на ухо, спокойно, почти нежно:
– Я твоего брата Юлика у выхода из мастерской встретил. Сначала ему сломал колено, потом, чтобы не кричал, затянул мокрым платком рот и ударил по зубам – так, чтобы захрустели. Бросил на землю, наступил на спину, один раз, второй, пока спина у брата не переломилась. Тогда я над ним наклонился, взял за его голову и так повернул, чтобы его глаза ему за спину посмотрели – чтобы он на жизнь свою посмотрел и задумался, о чем Господь его на страшном суде спросит. – Отец оторвал Евину голову от скамьи, повернул направо, к глухой стене. – Брат твой Акся спал. Я к его кровати подошел, взял за горло и задушил, так что его глаза из лица вылезли, по щекам потекли. Чтобы почувствовал себя в смерти слепцом, которым был в жизни, чтобы знал, что без Бога человек все равно что слепец. Никогда не найдет к вечному огню пути, а будет как в стену лбом биться, пока его черти не разорвут. – Отец зажал Еве глаза, надавил ей на спину коленом, так что Еве пришлось выгнуться, задрать голову. – А тебе я картину ада открою, чтобы всегда помнила, что со слепцами в той жизни будет. Чтобы знала, что будет с теми рабами Божьими, которые от Бога глаза отворачивают, лишь перед собой смотрят. Гляди, раба Божья Ева!
Отец убрал руку от Евиных глаз, дернул ее на пол за волосы так, что она упала и оказалась перед образом на спине. Ногами ударилась о скамью, закричала, глядя на образ.
На всю стену растянулась икона. Посередине, прямо над Евой, горел красными глазами сам Сатана в окружении прислужников. Были там сумеречные черти с длинными хвостами, и скелеты в рогатых шлемах, и маленькие злые бесы, рвущие на части голых грешников. Одного черти накручивали на палку с шипами так, что его всего почти наизнанку вывернуло, другую растянули на косом столе, и пилили стальной пилой, и уже дошли до грудей, которые распались в разные стороны. Между тел сновали змеи – кусали грешников, плевались ядом, разгрызали кости. Справа бесы раскидывали по корзинам черепа и ссыпали их на дно большого колодца, в котором сам же Сатана корзины сжирал, а слева, у самого потолка, стояли судьи, и святые, и Иисус Христос, смотрели вниз, на горящую, плюющуюся бесами печь.
Ева оглянулась, но отца в погребе уже не было. Дверь была закрыта. Ева отползла от иконы, от боли в спине ни повернуться, ни встать она не могла. Попыталась спиной, лопатками, с пола толкнуть дверь, но та не поддалась. Ева хотела от образа отвернуться, но шея не гнулась, как будто ее залили смолой. Сатана со стены над Евой смеялся, а вокруг ему вторили его прислужники. Они кричали на Еву, ржали по-лошадиному, метили в нее большими навозными мухами и острыми вилами. У Евы все лицо было в слезах, а из горла вырывался рваный кашель, но черти ее не слышали. Они смеялись, бесились, прыгали и кричали:
К нам иди, раба Божья Ева! Евина дочь! Здесь сгниешь! Разорвем тебя, растянем на углях, сожжем изнутри! ДУШУ ТВОЮ ДЫРЯВУЮ РАЗВЕСИМ ВСЕМ НА ВЕЧНУЮ ПАМЯТЬ!
Богдан замер, сделал шаг назад, потом наоборот – ускорился, прошел мимо скамьи, на которой сидели девушки. До конца коридора не оглядывался. За дверью со стеклянным окошком остановился, проверил, что маска не сползла, осторожно заглянул обратно в коридор. Девушку в красной жилетке он никогда раньше не видел, а вот светловолосая девушка с длинной челкой была до жути похожа на сестру
