Оракул Апокалипсиса - Лариса Капелле

– Спасибо.

– Интересно другое: на этот раз тамплиеры выступают в малосимпатичной роли святотатцев.

– И кощунство, которое они сотворили?

– Под Иерусалимским храмом и вокруг него находились могилы святых отцов, первосвященников. Монахам за десятилетия до начала крестовых походов удалось установить их месторасположение. И тамплиеры осквернили могилы, то есть они выкопали святые мумифицированные останки и с помощью рецептов древних некромантов оживили одну или несколько голов первосвященников, создав из них оракулов. И Бафомет был именно такой оживленной головой святого. И понятно, что сила этой головы была божественной.

– Если следовать этой логике, то земная власть тамплиеров покоилась исключительно на черной магии и некромантии?

Информация была, только никакой особой ясности не было. Екатерина Дмитриевна вздохнула. Если подвести итог всему сказанному, картина получалась следующая. Девятисотые годы после Рождества Христова. Приближается тысячный год для людей того времени, назначенный на это время Апокалипсис должен вот-вот произойти. Каким он будет? Для одних все просто: капут. Другие хотят надеяться. Текст Апокалипсиса и на самом деле двоякий: с одной стороны – катастрофы, и с другой – новое пришествие и правление Христа на земле. Оттон III еще в юности полностью и бесповоротно уверился в своем великом предназначении. Каким он был? Богобоязненным, идеалистичным, уверенным в собственном чудесном рождении. Он потерял отца, императора Оттона II, в трехлетнем возрасте. Его воспитали две преданные ему женщины. Во-первых, была мать – византийская принцесса Феофано. Во-вторых – бабушка, знаменитая Адельгейда Бургундская, жизнь которой напоминала приключенческий роман, вдова короля Италии Лотаря, жена императора Священной Римской империи Оттона I и мать императора Оттона II. Эти две неординарные женщины были врагами, но ради ребенка помирились и готовы были на все, чтобы правление юного принца увенчалось невиданным по сей день успехом. Энергии женщинам было не занимать, они могли выбрать самых лучших учителей, чтобы юный принц имел доступ к самым глубоким знаниям, был в курсе последних достижений эпохи. Он должен был быть совершенным и обязан был стать воплощением самых фантастических надежд. И главным наставником принца стал один из самых выдающихся людей эпохи, тот, имя которого они слышали десятки раз за последние три дня: Герберт д’Орийяк, папа Сильвестр II. Екатерина вспомнила настроения ожидания конца света, царившие на пороге двухтысячного года. Наверняка на пороге тысячного года все это было в десятки раз интенсивнее. И тогда всем казалось, что самые сумасшедшие мечты станут явью, самые невиданные свершения реализуются и мир уже никогда не будет прежним. Хотя она тут же себя поправила: все ли разделяли такие замечательные идеи? Какое дело до всего этого бурления простым крестьянам, бедным горожанам, единственной заботой которых было не подохнуть от голода или болезней, не говоря уже о безземельных крепостных и бродягах?

Екатерина Дмитриевна задумалась. С одной стороны, была интеллектуальная верхушка, духовная средневековая аристократия, ближайшее окружение императора, для которых «Чудо мира» Оттон был будущим спасителем, его вполне серьезно сравнивали с новым мессией, новым земным воплощением Христа. Но с другой стороны, как правителя его не любили ни в Германии, ни в Италии. В Риме даже вспыхнул мятеж, который подавили с невиданной жестокостью. История повторялась: верхушка, замкнутая на своих мечтаниях о пришествии нового невиданного мира, и жестокая реальность жизни основного большинства простого люда, для которого главным было элементарное выживание. То есть Оттон III был слишком далек от образа доброго правителя, для которого главным было благоденствие подданных. А его истязания плоти, покаянные паломничества во все ближние и дальние аббатства, огромные пожертвования монастырям простому люду облегчения не приносили. Екатерине почему-то вспомнилось правление египетского фараона Ахенатона. Его восторженно называли царем-провидцем и революционером, впервые попытавшимся установить культ единого бога, ставший преддверием пришествия монотеизма. Но культ солнечного диска Атона долго не продержался. Фараон-провидец настолько сосредоточился на поклонении Атону, что полностью забыл об управлении государством. На Египет обрушились голод и его вечные спутники – болезни с разрухой. Всесильный Атон ничем погибающему Египту не помог, и власть Ахенатона смело, да так, что само упоминание о нем было запрещено. Как-то так сложилось, что царям-провидцам всех эпох хронически не хватало самого простого здравого смысла.

Так и Сильвестру не суждено было осуществить свои далекоидущие планы. Оттон неожиданно умер в возрасте 21 года в 1002 году. И его блистательный советник вскоре последовал за ним. Папа скончался 12 мая 1003 года. Обе смерти были неожиданными и весьма, весьма подозрительными. Только какое отношение ко всему этому могла иметь загадочная рукопись, авторство которой Генрих без всяких на то оснований приписывал Сильвестру? И еще: насколько они правы в своих выводах? Именно ли загадочного Бафомета собирались показать им Флориан со товарищи?

Бертольд Вюртембергский смотрел прямо перед собой и облегченно вздыхал. Всего несколько недель отделяли его от пропасти, в которую он чуть не провалился. Что заставило отца Иеронима предупредить его, человека, которого священник считал святотатцем и осквернителем? Если бы не вмешательство маленького священника, не сносить бы Бертольду головы. Он вспомнил тот день. Тогда он вернулся к себе после весьма неприятного разговора с архиепископом Констанцским его святейшеством Макариусом. Перед глазами встали елейные черты владыки. Стелил Макариус мягко, нежно, да только все это грозило Бертольду не просто жесткой постелью, а веригами и костром. В который раз жаркое дыхание пламени дохнуло сатанинским предупреждением. «Муки адовы! Вечность страдания! – звучали в ушах предупреждения Макариуса. – Покайся, пока не поздно, сними грех с души!» Но какой грех? Грех знать, видеть будущее? Тогда почему и папа, и сам божественный император умоляли его, Бертольда, не останавливаться? И теперь, когда свершилось немыслимое, у него почти получилось, он создал первого после тысячелетнего молчания оракула, он должен отказаться от всего! До конечной цели было рукой подать. Голова жила, и даже если пока ни одного предсказания вырвать у нее не удавалось, самое главное было сделано. Бертольд безоговорочно верил папирусу – следовало ждать новой луны. До нее оставалось каких-то четыре дня. Только четыре дня отделяли Бертольда Вюртембергского от цели его жизни. Только что им известно? На этот вопрос ответа у Бертольда не было. И вот именно в этот момент появился маленький священник, и у монаха не осталось другого выхода. Из Констанца он выбрался затемно, обходя стороной все караулы. Хорошо, что ему была известна тайная щель в городской стене, через которую возможно было выбраться наружу. Стражникам у четырех городских ворот наверняка было уже приказано задержать его, если он попытается выбраться из города. Он уходил налегке. Только небольшой сундучок с драгоценным спутником и самые важные записи. До Базеля добрался с купеческим караваном. Там смешался с паломниками и так и добрался сначала до Милана, а потом до Рима. Останавливался в монастырях, как простой паломник. К папской печати, могущей открыть любые двери, не прибегал – внимание к себе привлекать было незачем. Сильвестр принял его с распростертыми объятьями, и новости из Констанца его нисколько не обеспокоили.

– Про Бенно мне все хорошо известно, и что ездит повсюду, стараясь объединить врагов моих, да только руки у него коротки, – только и сказал папа, полностью сосредоточившись на замечательной голове.

Бертольд отошел от высокого бюро, помещенного в центре ярко освещенной комнаты в левом крыле папского дворца. Он был размещен со всем комфортом и почестями близкого друга Сильвестра. Но самое главное, прямо под его покоями находился огромный подвал, в который вела крутая винтовая лестница. Вход в подвал был запрещен любому не посвященному в тайну. Только самым близким папа показывал главное достижение Бертольда: созданного им оракула.

Но что-то тревожило монаха. Он присел около окна, наблюдая за медленно текущими водами Тибра. Конечно, впервые за столь долгое время он вздохнул спокойно. Безопасность многого стоила. Но почему тревога не отпускала? Иногда мелькали странные мысли и всплывали в памяти все его споры с настоятелем церкви Святой Берты. И в который раз он задавал себе вопрос: а имел ли он право? Возможно, он должен был бы уничтожить записи обо всех своих опытах, мыслях, и тогда никакого риска, что это когда-нибудь выплывет наружу. Но он был слаб, и как бы ни скрывал от самого себя, больше всего в жизни он жаждал признания. Мудрые говорят: «Propria laus sordet» (Самовосхваление достойно презрения). Он хотел оставить след на земле, своего оракула. Да и потом, продолжал он мысленно спор с маленьким священником, если Господь дал ему божественный дар, имеет ли он право скрыть его ото всех? «Имеем ли мы право знать будущее, знать предначертанное?» – крутилось в его голове. Бертольд не уставал задавать себе этот вопрос. Если бы Господь не желал этого, разве дал бы он в его руки этот секрет? Он перекрестился, поцеловал нательный крест и прошептал: «Полагаюсь на волю Твою, Господи, и отдаю душу мою на суд Твой!»