Когда рассеется туман - Кейт Мортон

— Правда? — изумилась она, будто не могла себе представить, как это — быть единственным ребенком.

— Да, мисс. Я да мама — вот и вся семья.

Ханна глядела на меня, щурясь от солнца.

— Твоя мама тоже тут работала.

Это было скорее утверждение, чем вопрос.

— Да, мисс. До моего рождения, мисс.

— Ты очень на нее похожа. Внешне, я имею в виду.

Я опешила. Ханна почуяла мое недоумение и поспешно объяснила:

— Я видела ее на фотографии. В альбоме, у бабушки. Один из ежегодных снимков конца прошлого века. Ты не думай, я не высматривала ее специально. Я хотела найти фото моей собственной матери, а наткнулась на твою. Вы невероятно похожи. То же милое лицо, добрые глаза.

Я никогда не видела фотографий матери — тем более в молодости — а описание Ханны так не подходило маме, которую я знала, что мне немедленно захотелось увидеть снимок своими глазами. Я знала, где леди Эшбери хранит семейный альбом — в левом ящике письменного стола. С тех пор, как Нэнси пошла работать на станцию, мне часто приходилось убираться в гостиной в одиночку. Если я буду уверена, что туда в ближайшее время никто не войдет, я смогу быстренько заглянуть в альбом. Только сперва наберусь смелости…

— А почему она не вернулась в Ривертон? — спросила Ханна. — После того, как ты родилась?

— Это невозможно, мисс. С ребенком…

— Я уверена: у бабушки работали семьи. — Ханна улыбнулась. — Только представь: мы могли бы познакомиться еще в раннем детстве. — Она поглядела в воду и нахмурилась. — А может быть, ей здесь не нравилось, и она просто не пожелала возвращаться?

— Не знаю, мисс, — я внезапно расхотела обсуждать маму с Ханной. — Она об этом почти не рассказывает.

— А где теперь работает твоя мама?

— Дома, мисс. Она швея.

— То есть, сама себе хозяйка?

— Да, мисс, — согласилась я, хотя сама никогда не думала о маме в таких выражениях.

— Наверное, в этом есть свои преимущества, — кивнула Ханна.

Я посмотрела на нее, подозревая, что это шутка. Однако лицо у нее было серьезным и задумчивым.

— Не знаю, мисс, — неуверенно сказала я. — У меня сегодня выходной… Я могу спросить у мамы, если вы хотите…

У Ханны затуманились глаза, словно ее мысли улетели куда-то далеко-далеко. Она быстро взглянула на меня, стряхивая задумчивость.

— Да нет, это неважно. — Ханна провела пальцем по краю торчавшего из-за пояса письма. — Слышно что-нибудь от Альфреда?

— Да, мисс, — ответила я, радуясь, что мы сменили тему. Разговор об Альфреде казался мне более безопасным. Альфред был частью этого мира. — Он прислал письмо на прошлой неделе. В сентябре приедет в отпуск. То есть, мы надеемся, что приедет.

— Сентябрь уже скоро. Наверное, будет приятно его увидеть.

— Да, мисс. Конечно.

Ханна понимающе улыбнулась. Я покраснела.

— Я имею в виду, мисс, что мы — все слуги — будем ему рады.

— Ну, конечно, Грейс. Альфред — славный парень.

Щеки у меня горели. Ханна догадалась правильно.

Хотя Альфред продолжал писать всем вместе, его письма казались адресованными мне одной. И содержание их изменилось. Рассказы о битвах сменились мечтами о доме и будущем. Альфред писал, что думает обо мне, скучает… Я моргнула и опомнилась.

— А мастер Дэвид, мисс? Он приедет?

— Думает, что в декабре. — Ханна пробежала пальцами по медальону на шее, глянула на Эммелин и понизила голос. — Знаешь, я почти уверена, что больше он домой не вернется.

— Мисс…

— Теперь он оторвался от нас, посмотрел мир… У него сейчас совсем другая жизнь, понимаешь? Настоящая жизнь. Война кончится, он останется в Лондоне, выучится и станет великим пианистом. Заживет, как в наших играх, — с путешествиями, приключениями… — Ханна посмотрела в сторону дома, и ее улыбка увяла. Она вздохнула — глубоко и безнадежно — и уронила плечи. — Иногда…

Слово повисло между нами: тяжелое, тусклое, безнадежное. Я подождала продолжения, его не последовало. Сама я тоже не придумала, что сказать, поэтому сделала то, что умела делать лучше всего. Молча налила в стакан Ханны остатки лимонада.

Она поглядела на меня, на стакан. И протянула его мне.

— На, Грейс. Выпей сама.

— Да что вы, мисс! Спасибо, мисс. Мне и так не жарко.

— Чепуха! У тебя щеки почти такие же красные, как у Эмми. Пей.

Я украдкой поглядела на Эммелин, которая с другого края бассейна пускала в воду розовые и желтые цветочки.

— Грейс, — с шутливой строгостью сказала Ханна. — Сегодня очень жарко. Я тебе просто приказываю.

Я вздохнула и взяла стакан. Он так заманчиво холодил руку. Я поднесла лимонад к губам. Всего один глоточек…

Восторженный клич заставил Ханну обернуться. Я тоже подняла глаза, щурясь от солнца. Оно уже начало скатываться к востоку, воздух дрожал от зноя.

Эммелин сидела на выступе скалы около фигуры Икара. Светлые волосы распустились и завились, за ухом торчал белый цветок. Мокрый край рубашки прилип к ногам.

В лучах пронзительного света она казалась частью скульптуры. Ожившей русалкой. Эммелин помахала нам. Нет, не нам — Ханне.

— Иди сюда! Отсюда видно все до самого озера!

— Да я видела! — крикнула в ответ Ханна. — Это же я тебе показала, помнишь?

В небе над нами раздался гул. Аэроплан. Я не знала, какого типа, вот Альфред бы сказал.

Ханна проводила аэроплан глазами и не опускала головы, пока он не превратился в едва видимую точку, окруженную солнечным сиянием. Потом резко встала и шагнула к садовому стулу, на котором лежала одежда. Я поставила стакан и поспешила ей на помощь.

— Ты что делаешь? — спросила Эммелин.

— Одеваюсь.

— Зачем?

— Мне надо домой, — Ханна выпрямилась, я одернула на ней платье. — Доделать французский для мисс Принс.

— С чего это вдруг? — подозрительно осведомилась Эммелин. — Сейчас же каникулы.

— Я попросила дополнительное задание.

— Врешь.

— Нет.

— Тогда я пойду с тобой, — не двигаясь с места, пригрозила Эммелин.

— Прекрасно, — холодно согласилась Ханна. — А когда тебе станет скучно, лорд Гиффорд с удовольствием составит тебе компанию. — Она села на стул и начала зашнуровывать ботинки.

— Да ладно тебе, — надулась Эммелин. — Ну скажи, куда ты идешь? Знаешь ведь, я умею хранить секреты.

— Какая радость! А то все бы узнали, что я тайком учу французские глаголы!

Эммелин посидела немного, разглядывая сестру и барабаня ногами по каменному крылу. Склонила голову на плечо.

— Клянешься, что правда идешь учиться?

— Клянусь, — ответила Ханна. — Я иду домой, чтобы позаниматься переводами с французского. — Она украдкой взглянула на меня, и я поняла, что Ханна сказала полуправду. Она действительно собиралась домой заниматься, но не переводами, а стенографией. Я опустила глаза, неожиданно польщенная ее тайным доверием.

Эммелин покачала головой, прищурилась и попыталась ухватиться за последнюю соломинку.

— Ты знаешь, что вранье — это смертный грех?

— Да, о моя набожная сестрица, — расхохоталась Ханна.

— Ну и пожалуйста, — скрестив руки на груди, заявила Эммелин. — Секретничай, сколько влезет. Мне все равно.

— Вот и славно. Народ ликует. — Ханна улыбнулась мне, я ответила тем же. — Спасибо за лимонад, Грейс. — Она открыла калитку и исчезла на Долгой аллее.

— Я все равно тебя выслежу! — крикнула ей вслед Эммелин. — Вот увидишь!

Не дождавшись ответа, она гневно фыркнула. Повернувшись, я заметила, что белый цветок, что был у нее в волосах, летит на камень. Эммелин злобно взглянула на меня,

— Дай сюда лимонад! У меня в горле пересохло!

В тот выходной я забежала к маме совсем ненадолго и вряд ли запомнила бы сам день, если бы не одно событие.

Обычно мы садились на кухне, у окна, где было больше света для шитья и где мы проводили много времени вместе, пока я не пошла работать в Ривертон. В тот день, однако, мама встретила меня у дверей и провела в крохотную гостиную сразу за кухней. Я заподозрила, что она ждет кого-то еще, потому что мы заходили в гостиную только во время визитов важных лиц, вроде доктора Артура или священника.

Я сразу заметила, что мама постаралась прибраться там как можно лучше. На прикроватном столике стояла ее любимая ваза, подарок бабушки, — белая, с тюльпанами — в ней гордо торчал букет подвядших маргариток. А подушка, которую она обычно подкладывала под спину во время шитья, теперь, хорошенько взбитая, лежала на диване и старательно делала вид, что всю жизнь служила только для украшения.

Комната блистала идеальной чистотой — после стольких лет работы горничной мама отлично знала, что такое уборка, — но была гораздо меньше и беднее, чем мне помнилось. Желтые стены, такие яркие когда-то, выцвели и словно бы покосились, так, что только старый вытертый диван да стулья удерживали их от падения. Картины с видами моря, вдохновлявшие мое детское воображение, потеряли очарование и казались старыми и безвкусными.