Очертя голову, в 1982-й - Борис Карлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оставшиеся некоторое время молча смотрели друг на друга. Потом Владимир достал из внутреннего кармана пиджака тёмно-красную книжечку, раскрыл её и несколько секунд подержал у Димы перед глазами. Тот ничего не успел разглядеть, кроме фотографии и фамилии.
— Лейтенант Соколов, Комитет Государственной безопасности.
— Очень приятно, — пролепетал Дима.
— Хорошо, что приятно. Надеюсь, разговор у нас получится.
В годы перестройки Дима читал и слышал о том, как в годы застоя органы вербовали себе стукачей. В общем, он был готов к такому повороту дела. Но в какой именно форме поступает обычно предложение о «сотрудничестве» не знал и ожидал этого с некоторым интересом. При этом он совершенно не представлял, как поведёт себя в данной ситуации.
Сначала Владимир дотошно расспрашивал Котова о каждом в отдельности участнике «Обводного канала». При этом он вытягивал не только факты, но и предполагаемые модели поведения его товарищей в заданной ситуации. «Допустим, что у Степанова заболеет ребёнок. Он сможет бросить ансамбль перед выездом на гастроли?» — «Не знаю. Хотя, вряд ли…»
Котов отвечал, не задумываясь. Только уже потом, вспоминая подробности, он понял, что каждый вопрос — продуманная ловушка. Лейтенанта Соколова не интересовал вопрос целостности группы; ему нужно было понять, сможет ли Степанов бросить семью и остаться за кордоном.
Часа через полтора, к великому облегчению Котова, начинавшего уже заговариваться, вопросы были исчерпаны. Владимир подвёл итог:
— Хорошо, ладно. Я вижу, вы ребята надёжные. Можно положиться. С некоторыми другими хуже…
— А кто ещё поедет?
— Вот это мы и пытаемся решить. Уже точно поедут «Земляне», «Верасы» и «Автограф», а остальные… не знаю. Народ очень ненадёжный: и верующие, и диссиденты, и наркоманы… Комсомолу легко рекомендовать, а спросят в конечном счёте с нас. А много нас?… — Соколов посмотрел на Диму честными глазами.
«Вот оно», — подумал Дима, начиная понимать.
— Мы ведь не можем приставить сотрудника к каждому выезжающему за границу. На это ни у какого государства ни людей, ни денег не хватит. Вся надежда на таких сознательных парней как ты, Дима. Поможешь?…
Владимир с надеждой посмотрел в котовские глаза, и ответить «нет» в таком контексте было бы неприлично.
«В принципе, — подумал он, — пусть лучше я буду у них числиться своим, чем кто-то другой будет следить за каждым моим шагом. Буду говорить им только то, что всем и так известно, пусть фиксируют, — в конечном счёте они же и останутся в дураках…»
Всё это промелькнуло у Димы в голове за три секунды. Он пожал плечами и сказал:
— А что делать-то надо?
Расставались они почти друзьями. Котов подписал документ, в котором давал обязательство сотрудничать с органами КГБ, не разглашать информацию и получил агентурную кличку «Алексей».
На прощание Владимир крепко пожал ему руку и пообещал позвонить. Когда Котов наконец выбрался на свежий воздух, в голове у него царила полнейшая неразбериха.
— Ну как? — спросил вошедший в кабинет Потехин.
— Всегда бы так работать.
— В Москве «Воскресение» и «Машину времени» зарубили.
— Да и чёрт с ними, — Соколов поднялся и щёлкнул замками дипломата. — Пускай по подвалам сидят, если родину не любят. Пошли обедать.
«Так ведь я уже…» — чуть не сказал Потехин, но передумал.
Вернувшись домой, Дима лёг на кровать и пролежал, глядя в потолок, до самого вечера. Только здесь, в спокойной обстановке, до него дошло, что теперь он не такой как все, что падение его юридически оформлено и скреплено его собственноручной подписью.
Самое обидное было в том, как легко его поддели на крючок. Не купили, не запугали, а просто попросили. И у него не хватило твёрдости отказаться.
Время от времени Котова охватывало чувство страха от непоправимости того, что случилось: проклятая подписка о сотрудничестве с КГБ была навечно подшита к его личному делу, и кто знает, не явится ли она когда-нибудь достоянием всеобщей гласности?…
«По крайней мере, — твёрдо решил для себя Котов, — больше они от меня ничего не получат. Никаких донесений — ни настоящих, ни липовых».
Чувствуя себя девицей, которую заманили и над которой жестоко надругались, Дима ощутил потребность излить кому-нибудь своё горе. Или, хотя бы, не оставаться одному.
Дима включил в розетку молчавший телефон и позвонил Степанову.
— Чем занят?
— С работы пришёл, щи хлебаю.
— Ко мне подтянешься?
— Ещё что-нибудь разучивать? Не по кайфу что-то сегодня.
— Просто выпить.
— Так бы сразу и говорил. Что брать?…
Минут через сорок Степанов принёс четыре бутылки портвейна. Первые две выпили, глядя в телевизор, в почти полном молчании. Открыв третью, Котов заговорил:
— Слушай, у тебя были какие-нибудь дела с ГБ?
Подумав немного, Степанов ответил:
— На заводе в Особом отделе давал расписку о неразглашении. Давно, ещё когда оформлялся.
— Нет, это не в счёт. Клянись, что никому не расскажешь.
И он рассказал всё, что с ним сегодня произошло.
Реакция Степанова была спокойной и даже ободряющей.
— Это хорошо, что ты в залупу не полез. Правильно поступил.
— Ты думаешь?…
— Кому-то надо было. Иначе, прощай гитара. Могли бы и посадить. Лёху Романова из «Воскресения» чуть не посадили. Будто бы за левые концерты.
— Получается, что я за всех отдуваюсь! — повеселел Котов.
Степанов разлил, и они чокнулись.
Время «Икс»Седьмого ноября 1983 года страна Советов отмечала 66-ю годовщину Великой Октябрьской Социалистической Революции. За несколько дней до начала торжеств столица была до неузнаваемости разукрашена флагами, гирляндами, кумачовыми полотнищами и портретами членов Политбюро. Портреты развешивались в ряд на стенах домов, и каждый из них заслонял несколько окон жилых квартир. Некоторые полотна с изображениями основоположников — Маркса, Энгельса и Ленина — растягивали на всю высоту фасада — от кромки жестяной крыши до асфальта и крепили на специальный сборный каркас.
В этот день включали уличные громкоговорители, и с раннего утра повсюду гремела бодрая, приподнятая музыка. Возле предприятий собирались в колонны демонстранты, и молодым вручали под расписку праздничную бутафорию: фанерные щиты на палках с наклеенными портретами всё тех же мудрых и спокойных лиц членов, растяжки во всю ширину колонны, раскрашенные пенопластовые символы — звёзды, гербы, серпы и молоты. Гроб в натуральную величину с надписью «Капитализм».
В центре на каждом шагу стояли торговки самодельными леденцами на палочках, раскидаями на резинках, шариками и пронзительно скрипящими канифолью вертушками.
Хозяйки суетились на своих кухнях, сооружая к прибытию гостей или домочадцев праздничную закуску. А из комнат, из телевизионных ящиков, уже были слышны первые звуки военного парада…
В торжественной тишине над Красной площадью разносится сигнал горна, и командующий парадом маршал Гречко, стоя на «Чайке» с открытым верхом, начинает объезд построенных для торжественного марша служащих различных родов войск.
Машина плавно тормозит перед строем, и командующий выкрикивает:
— Здравствуйте-товарищи-танкисты!.. (десантники, ракетчики, курсанты…)
Наступает напряжённая тишина — для отсчёта и глубокого вдоха — и невнятный раскатистый рёв тысяч голосов чеканит скороговорку:
— Здравия-желаю-товарищ-командующий!..
— Поздравляю вас с шестьдесят шестой годовщиной Великой Октябрьской Социалистической Революции!
Пауза.
— Ура-а-а!..
Оркестр играет «Встречный марш», машина плавно трогается к следующему подразделению. Протяжное «ура» звучит вслед ему многократно.
Но вот объезд закончен, и маршал докладывает о готовности министру Обороны. Затем разносится общая команда «К торжественному маршу!», и начинается военный парад.
Вздёрнув подбородки и равняясь на трибуну Мавзолея, по площади ровными колоннами маршируют курсанты военных училищ. Десятки тысяч ног одновременно печатают шаг отполированными сапогами, пряжки и пуговицы сверкают на солнце, всех переполняет гордость и волнение, земля подрагивает.
А на трибуне Мавзолея, за гранитным поребриком, стоят ОНИ, мудрые и недосягаемые. В центре — Юрий Владимирович Антропов, рядом, по правую руку от него, министр Обороны Устинов. Они держат руки «под козырёк». Члены Политбюро — Черненко, Гришин, Романов, Тихонов, Лукьянов, Воротников… — все как один в меховых шапках-лодочках. От долгого стояния на одном месте слегка переминаются.
Пехота прошла, и оркестр замолкает.
После непродолжительной паузы слышится нарастающий рокот движущейся техники. Сначала через площадь ровными рядами проходят открытые боевые машины пехоты. Стоящее на каждой машине отделение солдат равняется на трибуну, командир отдаёт честь.
