Рейнджер - Виктор Дуров

Я старался говорить ровным, размеренным голосом, что явно еще больше бесило противника. Но именно такое, не совсем ожидаемое им поведение, совместно с пароксизмами гнева, душащими его, и дало мне возможность произнести столь длинную речь. А голос держать было трудно — внутри все клокотало от гнева, и не только, даже не столько на это хрипящее нечто, как на нечто совсем другое. Если мне не померещилось шевеление статуи, то «мужика» мне на язык подсадил кое-кто, знакомый еще по Земле. А вот вспышка ярости при слове «ряженый» — явно на совести Спутника. Не слишком ли много хозяев у моего тела, а, я вас спрашиваю?! Вот это и бесило именно меня. Плюс ярость Стража, ставшего моим Спутником… А я замечал за собой еще дома — когда я очень злюсь, меня начинает колотить мелкая дрожь, и тут же возникает опасение, что сейчас мои зубы начнут выбивать дробь, не давая нормально говорить, все это увидят и решат, что я боюсь. В такие моменты я особо тщательно начинал следить за мимикой и артикуляцией, старался говорить помедленнее, чтоб не сбиться на скороговорку. Говорят, со стороны это производило сильное и даже пугающее впечатление: застывшая маска лица и неживой, ледяной голос с каким-то внутренним клокотанием. Если в новом теле все точно так же, да помножить на мои выдающиеся по местным меркам габариты — то я понимаю зрителей, начинающих пятиться. Мой же соперник никак не реагирует — или ему бешенство глаза залило, или его просто не проймешь так вот запросто?

А «его благородие», похоже, совсем с нарезки сорвало. Иначе вряд ли бы он пошел на такое. Да и я, если честно, лопухнулся: не подумал, что такие птицы в одиночку не ходят, — раз, и не ожидал от него резкого перехода к активным действиям — два.

— Держать его! — завопил тип в дверях, едва не срываясь на визг.

Сзади меня довольно крепко, хоть и не слишком умело, схватили за плечи, локти и за пояс как минимум трое. Конечно, при желании их можно было бы стряхнуть, освободить хоть правую руку с глефой, а дальше — шансов бы у них не было. Но бить вслепую боевым оружием людей, которые просто выполняли приказ и реальной опасности пока не представляли, да еще в толпе народу и на пороге храма?! И Кодекс не велит, да и просто не по-людски как-то. Мой оппонент тем временем подскочил вплотную, отбросил руку, державшую меня за левое плечо, сорвал с него плащ и, прошипев: «Сейчас мы посмотрим, бродяга, какой из тебя Страж! Из какой ты, бродяга, шайки», — провел над ним ладонью. От одного из перстней, сейчас повернутого камнем вниз, прошло ощущение множественного слабого электрического разряда, как при электрофорезе. Я непроизвольно дернул плечом.

— А-а-а, задергался, боишься, сво-о… — «Благородный господин», споткнувшись на слове, засипел, как проколотая камера. Бордовость физиономии стала понемногу меняться на бледность.

А я почувствовал, а потом и увидел, как прямо сквозь одежду проступает и материализуется что-то вроде семиугольного щитка, причем углы его приходились аккурат напротив охватывающих плечо семи (в родном мире — шести) родинок. К сожалению, ракурс не позволял толком рассмотреть, что там, на щитке, но в толпе, похоже, нашлись глазастые знатоки, и я ловил ушами обрывки шепотков, летевших с разных сторон:

— Семь граней! Не просто Страж, а Истинный!..

— Знак долга крови двурвов…

— А это что за корявки зеленые?

— Дура, это по-эльфийски…

— «Друг леса», ну надо же…

Все страньше и страньше, как говорила Алиса. Что Истинным называют Стража, который отбыл свое дежурство на Грани Миров и благополучно вернулся обратно, я уже знал. И уже понимал, кому и чему я обязан таким знаком различия. Но вот все прочее требовало осмысления — не сейчас, попозже.

Супостат явно «плыл» — он почему-то был уверен, что я окажусь самозванцем (происки Арагорна?), и вот теперь несколько растерялся. Однако форс и гонор давили изнутри по-прежнему, и он попытался выкрутиться:

— Я готов признать некоторую невежливость своего поведения и согласен извинить вас, Страж, за ваши слова…

— Что?! За что это меня извинять?! За то, что я назвал хамское поведение хамским? Это я требую удовлетворения! Ты нанес оскорбление Ордену, а не просто мне! И я требую компенсации за это оскорбление!

Вот тут его проняло по-настоящему. Кстати говоря, держащие меня руки исчезли сразу, как только щиток проступил над одеждой, что послужило подтверждением моему почти интуитивному решению не освобождаться силой. Дядька, продолжая стремительно бледнеть, как будто съежился, я же озвучивал слова Спутника, почти не подвергая их правке:

— Боевым посохом ты явно не владеешь, в том числе из брезгливости — как же, палка, оружие черни. Из лука скорее сам застрелишься, чем в сарай попадешь, — по той же причине. Потому остается только клинок. — Я протянул ладонь к рукояти меча.

Противник почему-то окончательно потерял лицо и взвизгнул:

— Нет! Я готов признать свою вину, принести требуемые извинения и выплатить положенную виру! — Он слегка трясущейся рукой протянул по направлению ко мне довольно объемистый кошелек.

— Выплати ее представителю Ордена в городе.

— Н-но… Но его нет!

А вот это меня неприятно удивило. Как нет? Скоропостижно скончался от старости, а замена еще не прибыла?

— Значит, выплатишь, когда он появится.

— Конечно, если появится, то сразу…

— Не «если», а «когда»! — произнес я твердо и непреклонно, даже сам удивился. И у окружающих лица как-то странно изменились, не могу прямо слов подобрать для описания. Как будто услышали что-то хорошее, но настолько неожиданное, что даже удивляет. Да что же тут творится-то вокруг Ордена, хотел бы я знать?! И ведь не спросишь — не у кого…

Когда я вошел в храм, на пороге которого все вышеописанное и произошло, меня внутри еще потряхивало. Я сразу двинулся к нетипично активной статуе, кстати говоря — единственной в достаточно скромно выглядящем храме. Перед ней стоял алтарь в виде странного столика на гнутых ножках и с бортиками по всем четырем сторонам. Храм, как я уже говорил, особой роскошью не блистал, хотя то здесь, то там виднелись достаточно дорогие предметы, как будто прихожане в приступе щедрости жертвовали то подсвечник, то светильник, то какую-то расшитую неясным в полумраке узором драпировку. Пока я рассматривал обстановку, ко мне подошел жрец — небольшого росточка плотненький дедок с суетливо теребящими пояс длинными, подвижными пальцами. На румяном лице сияла лучезарная улыбка профессионального шулера. Интересно, с чего такая ассоциация выскочила? Из-за моего отношения к жреческому сословию в целом (несколько поколебленного в храме богини-целительницы) или… или из-за висящих на поясе жреца игральных костей?