Ярмарка в Сокольниках - Фридрих Незнанский

Экс-чемпион общества «Динамо» в полутяжелом весе чуть присел, натужился, выставив вперед правое плечо.

Того, что случилось в следующую минуту, никто не мог предвидеть. Это было именно то, что Меркулов обозначил как «фактор случайности».

Не встретив никакого сопротивления, майор Красниковский с разгона пролетел в наклонном положении через проходную пристройку, ведущую внутрь усадьбы, и въехал головой в дверь напротив, которая… тоже была открыта. Подчиняясь физическому закону инерции, могучее тело майора описало в воздухе цирковую дугу, и наш замначотдела задом вывалился в сад по ту сторону ограды. В воздухе каким-то только ему одному известным движением майор Красниковский выхватил из кармана пистолет и выстрелил: после чего он повис задним местом на ветвях дерева, росшего у пристройки…

Мы оказались внутри. Окинув помещение взглядом, я убедился, что в нем никого нет: ни чекистов, ни милиционеров.

В это время из особняка выбежал полураздетый человек, разбуженный нашим выстрелом, Был этот верзила скорее всего начальником охраны, которому вознамерился звонить «ворон-лейтенант». Высокий вскинул руку с пистолетом вверх, он истерично закричал, выявляя грузинский акцент:

— Бандыты! Ны с мэста! Ви окружэны! Брр-о-ссай оружи-ие!

Грузин выстрелил и попал в фонарь уличного освещения. Это было нехорошо, потому что лампа разбилась вдребезги и с неимоверным шумом. Туча мелких и крупных осколков посыпалась нам на голову и прежде всего на Красниковского, все ещё болтавшегося на дереве.

Этого взрыва не вынес всегда флегматичный Рэкс. Он истерично взвизгнул и без команды ринулся на начальника охраны. Пес взлетел в воздух, и окрестности огласились нечеловеческим криком. Рэкс вцепился начальнику в руку, а после того как из нее выпал пистолет, — в мягкие ткани тела, расположенные ниже спины, как выражаются судебные медики.

Из дома выбежали ещё двое. Они успели одеться, но не успели разобраться в ситуации. Поэтому стали палить в две руки по бедняжке Рэксу, который таскал по земле начальника охраны. Пули взрыли землю, собака осела на задние лапы и жутко завыла. Мне показалось, что я сошел с ума, потому что другой, целехонький Рэкс уже вернулся к хозяину и прыгал в полуметре от меня. Не сразу до меня дошло, что по-собачьи воет начальник охраны, которому его ослы-подчиненные в суматохе прострелили икру.

Красниковский, наконец, выбрался из ветвей и бросился к главному входу виллы. Он ворвался бы в дом, если бы не зацепил ногой начальника охраны и не растянулся на крылечке во весь свой богатырский рост. В ту же секунду все стихло, и картина совершенно изменилась. Наш майор и их майор сели рядышком у крылечка, потрепанные, израненные и совершенно обессилевшие. Но голова у славных представителей правоохранительных органов все же работала, они поговорили, упомянув несколько раз имя Андропова в разных интонациях, и пришли к двум идентичным выводам: мы не бандиты-террористы, а свои — законные ребята, приехавшие по душу Георгадзе и имеющие на это полномочия от самого товарища Андропова. Следовательно, стрелять в нас не обязательно.

В это время откуда-то сверху, из дома, пророкотал взбудораженный голос:

— Май-орр, что такое? В чем дело? Что тут в самом деле происходит? А-а-а?

На крыльце маячила величественная фигура в длинном до пят халате. Это был Михаил Порфирьевич Георгадзе. Собственной персоной.

Георгадзе, видимо, было лет семьдесят, но выглядел он моложе: высокий, не оплывший, с аристократическим лицом грузинского князя, с насмешливым взглядом черных глаз.

В прихожей, куда мы вошли, вдруг стало шумно и людно. Откуда-то появились люди, все они ходили и неимоверно галдели. Я ощущал волны их враждебности, направленные на всех нас, как слезоточивый газ.

Как бы не замечая нас, Георгадзе смотрел на Меркулова — опытный глаз столоначальника признал в нем главного в нашей компании.

— Так-с, — спросил Георгадзе, — чем могу служить?

— Вот постановление на обыск, — сказал Меркулов, подавая бумагу. Все домочадцы рассмеялись, как по команде, за исключением Георгадзе, который, чуть-чуть усмехнувшись, прищурился, просматривая постановление на обыск. Прочитав, он задумался, оглядел Меркулова с ног до головы, выронил лист, который плавно опустился на ковер.

— Для этой штуки у меня нет времени. Я тороплюсь в Кремль, сегодня меня вновь переизбирают в секретари Президиума…

Как раз в это время зазвонил телефон. Женщина наверху прокричала что-то по-грузински, Георгадзе поднялся на второй этаж.

Через пять минут та же женщина, уже по-русски, попросила нас подняться в кабинет.

Просторная в коврах комната, увешанная вперемежку портретами членов Политбюро и картинами известных художников — Саврасова, Кустодиева, Левитана, Айвазовского, — уставленная скульптурами неизвестных нам авторов, удобная и тихая, была полна также книг и напоминала то ли музей, то ли библиотеку миллионера.

Хозяин сидел в пол-оборота в кресле с высокой спинкой за дорогим столом с полдюжиной телефонов. Рука его все ещё сжимала трубку красного телефона — кремлевской вертушки, а взгляд был устремлен в пространство.

Усевшись в кресле возле стола, мы увидели, что смотрит Георгадзе совсем не в пространство, а на портрет Андропова, висящий над входной дверью. Рядом висел другой портрет — усопшего непосредственного начальника Георгадзе — Брежнева. Этот портрет был окаймлен креповой лентой.

— Он… не меня… он… тебя… снимает, — медленно проговорил Георгадзе и перевел взгляд с одного портрета на другой, — ты слышишь меня… дорогой мой, незабвенный друг… помнишь, что тебе Михаил говорил… не надо… не надо этого человека к себе приближать… плохой он… ненадежный… сколько раз говорил… ты не слушал… не русский, не еврей, не грузин, а армянин… первый предатель…

Меркулов поднял глаза на Георгадзе, пристально посмотрел на него:

— Нехорошо вам, Михаил Порфирьевич? Врача позвать?

Отняв руку от телефона, Георгадзе успокоил его жестом:

— Хорошо — нехорошо! Какая разница! О чем ты говоришь, мальчик! Жить больше я не могу — это ты понимаешь?! Кавказский человек после такого позора жить не может! У кого — у Георгадзе обыск! Как я теперь людям в глаза могу посмотреть? Понимаешь? Нет, кавказец после такого позора жить не может… А обыск этот, пожалуйста, проводи, если Андропов санкцию дал… Не бойся, стрелять не будем. Я людям скажу! Подумаешь какая невидаль — миллион, десять миллионов у меня найдешь! Побрякушки найдешь, картины. Деньги не мои — порядочные люди мне доверяют, ко мне на время привозят. Что это — преступление? Побрякушки, картины из музеев пришли, в музеи уйдут, завтра же, когда я помру…

Георгадзе замолчал. Он тяжело дышал, бледный и раздавленный. Рука его тянулась к сердцу. Оно, видимо, сейчас разрывалось на части. Мне стало жаль этого старика.

Лучшее, что мы могли для него сейчас сделать — это вызвать доктора и удалиться, не приступая к обыску. Доктора мы вызвали. После этого приступили к обыску.

Мы обошли виллу всю целиком, ошеломленно рассматривая ее. Собственно говоря, это была не вилла, а маленький дворец с бесчисленными комнатами, довольно удобными, несмотря на вычурную декоративность, — башни, башенки и зубцы. Мы нашли тут не только Кустодиева и Айвазовского, но и несметные сокровища, вывезенные из хранилищ и запасников московского Кремля, Эрмитажа и Исторического музея: Рубенса, Ван-Дейка, Рублева, Леонардо да Винчи, золото и серебро величайших мастеров готики и времен Возрождения, царские сервизы с вензелем Николая II, драгоценные камни, равных которым не знали ни августейшие особы, ни нефтяные и автомобильные магнаты.

Осмотрев все это, Меркулов сказал с грустью:

— Какое грандиозное кладбище древних сокровищ!

То, что мы нашли в подвальном помещении, напоминавшем банк или советскую сберкассу средних размеров, потрясло всех, даже Рэкса. В металлических ящиках, стоявших на металлических конструкциях, действительно оказались сказочные богатства. Мы поочередно вели протокол, внося в него изъятые ценности, вскрывали пакеты, тщательно перевязанные шелковыми разноцветными ленточками.

Внося в реестр, мы перекладывали перстни, серьги, кольца, броши, кулоны и ожерелья ватой, а потом укладывали обратно в ящики.

Обнаружили мы также сорок миллионов советских денег, два миллиона в иностранной валюте, сто кирпичиков золотых слитков и полпуда бриллиантов — это восемь килограммов или сорок тысяч каратов первоклассных камней. А в других мешочках были необработанные южноафриканские алмазы…

2

После бессонной ночи и тяжелого утра я проспал часа два без сновидений и проснулся в три часа дня от назойливой телефонной трели. В коридоре шла какая-то перебранка, никто и не думал снимать телефонную трубку.