История зеркала. Две рукописи и два письма - Анна Нимова

Теперь же рука моя дрожит, когда выводит эти слова, а тоска разрывает сердце. Те месяцы в обществе Ноэль были самыми счастливыми в моей жизни. Ни до, ни после я не испытывал такого спокойствия, уверенности в происходящем. Ноэль, Ноэль… Я приходил к ней, чтобы вновь и вновь обрести это поразительное чувство, ибо рождалось оно только в её присутствии. Одного присутствия было достаточно, чтобы сомнения ушли прочь, от Пикара я отрешился, словно его и на свете не было. И окружающие стали другими по отношению ко мне, я чувствовал себя почти им равным.

Меня никто не спрашивал, куда я отправляюсь вечерами, но я догадался: они знают, должно быть, от Ансельми. А что он мог им сказать – ведь я с ним почти не делился. Вообще, в то время нам довелось не так уж много общаться, больше – в работе, а когда я возвращался из города в жилище, заставал его спящим, ибо часто приходил в дом последним. Одним вечером едва успел вернуться, Антонио уже подходил к двери. Но хорошо, что успел, не то обозлил бы всех своим стуком. Пробрался в комнату и в темноте ощутил близость Ансельми, даже не видя, знал, что он рядом, и не удивился, когда услышал его голос:

– Ты опять навещал эту девушку? Так часто к ней ходишь?

И не успел я ответить, как он произнес:

– Скрытный ты стал, Корнелиус, ничего не добиться… А хотел быть мне другом. Мог бы рассказать о ней.

А что было рассказывать? Что иногда дорога к Ноэль занимает больше времени, чем сама встреча? Или что сегодня мы провели время почти на пороге дома, болтая о пустяках? В окне то и дело показывалось мрачное лицо её матери. Я даже ни разу не взял Ноэль за руку. Он бы всё равно не поверил…

Осень сменяла лето, и дни эти были особенно красивыми в предместье, а потому любимыми мной. Деревья, медленно желтея, роняли листву, и разноцветным ковром она ложилась под ноги. Но сквозь оголившиеся проемы виднелось по-летнему голубое небо, да и солнышко ещё пригревало ласковым теплом.

Жизнь в мастерской шла своим ходом. Так мне казалось. Точнее, был уверен в этом, ведь каждый день я старательно искал подробности, о которых можно поведать Ноэль. И всё выглядело как обычно. Но в том-то и дело, что рыбак ловит сетями рыбу, а не воду.

Моё увлечение Ноэль не отразилось на работе. Так же день напролёт я трудился со всеми, готовый выполнить любое поручение, хотя, если рассудить, в обязанности мои входили только уборка да ночные бдения. Но я, как мог, хотел помочь, проявить участие и, заметив однажды, что Доминико намеревается перенести зеркало, подошел к нему. Видно, не рассчитал и слишком высоко приподнял – жалобно зазвенев, зеркало едва не обрушилось наземь. Доминико всё-таки смог его удержать, но, когда разжал ладонь, побелевшую от напряжения, по ней растекалась кровь: он сильно порезался об острый край.

– Madonna mia… sventura… presagio… madonna… – бормотал он, стараясь зажать рану тряпкой.

К нам быстро приблизился Антонио.

– Отойди от стола, когда за ним работают, – не скрывая раздражения, прикрикнул он на меня.

Я отодвинулся на несколько шагов.

– Вообще уйди. Нечего тебе здесь делать, – не унимался он.

Остальные молчали, в мастерской повисла напряженная тишина. По привычке я поискал глазами Ансельми: тот стоял, низко опустив голову. До конца день я провел в одиночестве, никто ко мне не обращался. Впрочем, и разговоры между работниками не завязались.

В ночь выпало оставаться в мастерской другому, и по завершении дня я отправился на улицу. Вместе со мной из мастерской вышел Марко.

– Ты в город, Корнелиус? Пройдусь с тобой, если не возражаешь… А ты не возражаешь?

Не очень-то хотелось вести его за собой, но я согласился.

По дороге я спросил:

– Марко, почему все так напряжены?

– Разве? Не замечал…

Беззаботность его показалась совершенно не к месту.

– Но Антонио накричал на меня.

– Ты просто подвернулся под руку, всего-то.

– Он мной недоволен?

– «Недоволен» – слово для данного случая неподходяще. И не тобой, а тем, что происходит.

Я замедлил шаг.

– А что… происходит?

– Да так, ничего. Не стоит забивать голову, когда идешь на встречу с хорошенькой особой! – чуть заикаясь, подразнил он.

– Марко, ответь! – я начал злиться.

– Ну, что ты хочешь? – он повысил голос.

– Тебе трудно ответить?

Тут он совсем вышел из себя.

– Что отвечать? Будто сам не знаешь… Целый день проводишь в ожидании, как бы чего не стряслось.

– Кто в ожидании?

– Корнелиус, вроде ты и не с нами, что ли?

– Марко, если я что-то пропустил – это не моя вина, – запальчиво возразил я.

– Не надо было заводить тот чертов разговор, понятно? Про этих дьяволов республики, посланников, провались они в самый ад.

– Всё-таки они в Париже? – спросил я нерешительно.

– Должно быть, если подбрасывают мерзкие письма.

– Куда подбрасывают? В мастерскую?

– Ещё хуже, – лицо его резко дернулось. – В наше жилище. Сегодня утром опять нашли письмо перед дверью.

– Что значит «опять»?

– Первое было третьего дня.

Я вздрогнул. Ансельми, уж конечно, знал, но даже не посчитал нужным мне рассказать. А сам я ничего не заметил. Выглядело это весьма неприятно.

– На улице перед дверью?

– То-то и оно – не на улице, а в доме. Утром Антонио пошел отпирать, а письмо валялось под ногами, возле самого входа.

– Но как оно могло оказаться в доме, ведь ночью дверь на замке?

– Сие никому не известно.

– И что было в письме?

– Всё то же. Угрозы.

Немного успокоившись, Марко сказал:

– Вообще-то Антонио с Пьетро хотели скрыть историю с письмами, но ты видишь: у нас ничего не утаить. Ума не приложу как, к полудню все знали.

Помимо воли я улыбнулся.

– А сам-то от кого узнал?

– Я? – Марко растерянно покрутил головой. – Ну, если честно, случайно услышал их разговор. Знаешь ли, я живу через стенку от Пьетро, а Антонио утром пришел к нему с письмом. Я далеко не всё понял, о чем они там шептались, но что не расслышал, про то догадался.

– Понятно, – я усмехнулся. – С другой стороны от Пьетро, кажется, тоже кто-то живет.

– Ла Мотта, – напомнил он.

– Ла Мотта, – подтвердил я. – И внизу живут. Так чему удивляться…

– Им надо было с письмом отправиться на улицу как можно дальше, – вздохнул Марко. – И то вряд ли помогло бы.

– Всё же, как оно могло попасть в дом? – снова повторил я. – Может, есть щель под дверью, через которую письмо протолкнули?

– Ты сообразителен, такая мысль и другим пришла в голову. Но нет, дверь уже осмотрели и не обнаружили ничего подобного. К тому же, при входе, если помнишь, пол слегка приподнят. Получается, оно никак не могло проскользнуть. В самой двери изъянов тоже не нашлось.

– И что же решили?

– Ты удивишься, – Марко как-то странно посмотрел на меня. – Решили: письмо мог подбросить тот, кто живет в доме.

Я не верил своим ушам.

– Посланец Республики один среди нас? Такого не может быть.

– Отчего же не может? За некоторыми давненько замечаются странности.

– Какие, например?

– Они неизвестно где пропадают вечерами, – Марко внезапно расхохотался, запрокинув голову.

На нас стали оборачиваться, злобное бормотание понеслось вслед. Какая-то старуха в грязном платке, ковылявшая за нами, так и норовила толкнуть Марко узловатой палкой.

Намек его был вполне понятен.

– Марко, как ты можешь шутить при таких делах?

– Ну, а что прикажешь делать?

За разговором я так отвлекся, что оказалось – мы давно пропустили нужный мне поворот и теперь двигались по улицам, совсем незнакомым. Не Марко шел со мной, а я увязался за ним, но это уже не имело значения, другая мысль мучила меня, казалась очень важной. Я медленно произнес:

– Я бы мог рассказать о куда больших странностях…

Он вопросительно оглянулся.

– В середине лета… Или нет, даже раньше. Словом…

Словом, в ответ я рассказал о ночных шагах на лестнице. Он внимательно слушал. Потом переспросил:

– С какой стороны двигался этот человек?

Я задумался.

– Я не могу сказать точно. Он спускался по лестнице. И у него был ключ от двери.

– Судя по тому, как ты говоришь, по лестнице мог спускаться кто-то из мастеров, Пьетро, Доминико, – принялся перечислять Марко. – Или Венцо. Или… я.

Я покосился на него. Нисколько не смущаясь, Марко продолжал:

– Если бы этим человеком оказался, скажем, Доминико или Антонио, он бы прошел мимо моей комнаты, так как живут они дальше всех от лестницы, тогда, пожалуй, я бы тоже слышал. Но, признаюсь, я не помню о таком происшествии. Исключим, что в ту ночь я спал как убитый, обычно мой сон довольно чуткий. Остается предположить: этот человек вышел из комнаты, которая ближе, чем моя, к лестнице. То есть, Ла Мотта или Пьетро. И ты слышал эти шаги лишь единожды?