Граждане Рима - София Мак-Дугалл

Сам по себе факт смерти Гемеллы — событие из ряда вон выходящее. Даже теперь, понимая, как это наивно, и проклиная себя как последнего идиота, Варий с трудом мог вообразить, что кто-нибудь заподозрит его в убийстве.

Все эти мысли промелькнули у него в голове за мгновение. Ему сразу же захотелось рассказать все от начала до конца — так захотелось, что в замешательстве он приоткрыл губы, чтобы начать фразу, которая сама собой превратилась во вздох. Он в упор смотрел на светящееся учтивое лицо Клеомена и страстно хотел угадать, что творится за этой маской и что будет твориться, если он расскажет правду. Центурион не сводил с Вария испытующего взгляда, в котором одновременно угадывались жалость и очевидный скептицизм. Варий задумался, как могут уживаться подобные вещи, как может человек испытывать жалость к кому-то, кого считает убийцей.

Но, с другой стороны, Клеомен, возможно, знал, что он невиновен, а хуже этого трудно было придумать. Варий постарался обрести внутреннее равновесие. На самом деле и то и другое было одинаково неважно. Хотя эта мысль была слишком бредовой, чтобы осознать ее до конца.

— Да, но я уехал домой сразу после одиннадцати, — сказал он со всей решимостью, на какую был способен.

— И ваша жена была еще жива? Простите.

— Конечно, — ответил Варий, вслушиваясь в то, как его подлинное горе чуточку помогает ему, объясняя звучавшую в его голосе нерешительность. Было отвратительно, что смерть Гемеллы дает ему хоть какое-то преимущество, однако он ничего не смог бы с этим поделать, даже если бы захотел. Сглотнув, он продолжал:

— Она как раз собиралась ложиться.

— А вам потребовалось ехать домой посреди ночи? — Теперь голос Клеомена звучал уже не столь сочувственно.

Варий, запинаясь, стал толковать что-то о больнице для рабов. Он так долго проработал над нею с Лео, что было нетрудно связать отдельные детали в достаточно правдоподобный рассказ, хотя Варий и понимал, что долго эта версия не продержится.

— Нам казалось, что мы собрали достаточные средства для приобретения земли под застройку… но с тех пор как Лео и Клодия Аурелия погибли, все… разумеется, доля Лео теперь принадлежит Марку Новию, и я не мог предпринять ни единого шага без его согласия. Я подумал, что еще слишком рано торопить его.

Клеомен снова кивнул, но один из уголков его рта раздраженно скривился.

— Но вчера рано утром один из наших спонсоров заявил, что выходит из дела. Я уговорил его подождать, пока не переговорю с Марком. Поэтому он и приехал домой. — (Это, по крайней мере, более или менее совпадало с его туманным письмом, которое они послали Фаустусу.) — Он выразил надежду, что больница может стать чем-то вроде мемориала, понимаете?.. Вот я и поехал домой и… проработал целую ночь, переводя все на имя Марка. И сочиняя новое предложение спонсору. Его нужно было подготовить к сегодняшнему утру, иначе мы потеряли бы площадку для строительства.

Варий остановился и перевел дух.

— И даже закончив работу, вы не легли спать! — воскликнул Клеомен.

— Нет. Мне надо было отчитаться перед Марком. А потом ехать утром к спонсору. Я уже говорил вам.

— Кто эти спонсоры?

Варий назвал дальновизорную компанию, ставившую комедии. С этой компанией у него на самом деле возникли некоторые проблемы, хотя и не такие серьезные, как он утверждал.

— Вы оставили бумаги в машине?

— Нет, они в кабинете, вместе с остальными, — сказал Варий.

— Поймите нас, мы должны все проверить.

— Да.

Варий надеялся, что документов там достаточно много, чтобы на какое-то время занять стражников. Он немного боялся, что позже ему могут понадобиться бумаги Лео, но ничего изменить было уже нельзя. Он попытался вспомнить, видел ли кто-нибудь из слуг, как он поднимается по лестнице, минуя кабинет, и ненароком в памяти всплыло все, случившееся в этой комнате. Он услышал задыхающийся вздох и даже с закрытыми глазами увидел падающую на пол Гемеллу.

Клеомен неотрывно наблюдал за ним.

— Могу я ехать домой? — хрипло спросил Варий.

— Одну минуточку, — ответил Клеомен.

— Но я уже все вам рассказал. — Варий по-прежнему не открывал глаз.

— Вы не можете вспомнить — у нее были враги?

— Никого, кто мог бы ее отравить, — пробормотал Варий, все еще стараясь вырваться из цепких объятий предыдущей ночи, все еще с безвольным телом Гемеллы на руках. Он моргнул, снова посмотрел на стол.

Клеомен медленно сощурился. Глаза его превратились в светло-карие, единственное почти бесцветное пятно на его лице.

— Итак, вы считаете, что это был яд, Кай Варий? — спросил он.

Варий стал бормотать что-то невнятное, но тут вошел один из легионеров Клеомена и сказал:

— Его нигде нет, сэр, и никто не видел его с прошлой ночи.

Выцветшие брови Клеомена поднялись, однако еще секунду он пребывал в нерешительности, не сводя глаз с Вария, прежде чем угрожающе проворчать:

— Ладно, только далеко не отлучайтесь, вы можете нам понадобиться. — И, снова помолчав, угрюмо добавил: — И пусть кто-нибудь из моих людей отвезет вас домой. Сразу видно, что сами вы не в состоянии.

И, тяжело шагая, вышел из комнаты.

Варий стоял не двигаясь. Затем судорожно повернулся и взял пальто, осторожно пряча коробочку в складках. Он спустился вслед за легионером по лестнице и лишь спустя какое-то время осознал, что стоит в лифте на первом этаже блочного дома, где они жили с Гемеллой, почти не помня того промежутка, когда он ехал в машине. Он даже не мог точно сказать, как долго стоит в неподвижном лифте. Он нащупал коробочку Макарии со сластями: она была на месте.

Он упрямо взобрался наверх по спиральной лестнице, решительно вошел в квартиру, симпатичную на вид, но буквально крохотную, потому что в Риме все стоило недешево. Варий включил весь свет, запретил себе обращать внимание на вещи Гемеллы и даже глазам — слишком подолгу останавливаться на чем бы то ни было. Надо было срочно позвонить ее родителям. Он постарался говорить настолько мягко и быстро, насколько это было возможно, и, собрав всю волю в кулак, несколько раз повторил, что не знает, что случилось, пока отец Гемеллы не начал почти сварливо задавать вопросы, а потом внезапно умолк. Хуже было с его собственной матерью, которая после первого горестного восклицания с силой произнесла:

— Я еду. Буду через час.

После длительных и нелегко давшихся ему просьб — под конец Варий уже умолял ее не приезжать, — ему удалось отложить визит матери на несколько дней. Он отключил дальнодиктор и задумался, сможет ли каким-то образом подготовить ее к тому, что, вероятно, случится дальше с ним самим. А может, и ничего, ничего дальше не случится. Сдаваться он пока не собирался.

Это была правда, что иногда ему приходилось брать работу на дом, что иногда, если требовалось, он сидел над ней целую ночь.

Нетерпеливый Лео, который все решал сгоряча, требовал всего вдруг и так же вдруг остывал к сделанному, ввел эту усердную кропотливость в привычку, хотя сам так до конца и не понимал ее — он не мог постичь, как кто-нибудь может настолько упиваться подробностями замысла.

На столе Вария все еще лежали экземпляры и черновики писем, касающихся некоторых официальных визитов Лео и Клодии, первые чертежи и отчеты по больнице для рабов. Почти все они были более давними, чем документы в кабинете Лео, и Варий подумал, что от них вряд ли будет какой-нибудь толк, однако сгреб все в кучу и начал скрупулезно разбирать, но вдруг, не успел и глазом моргнуть, проснулся одетый на своей кровати, распростертый среди бумажных завалов, совершенно не помня, что здесь к чему.

Фаустус расхаживал по дому Друза с необычайно высокими потолками, отделавшись от своей свиты, как змея, сбросившая кожу. Выглянув окно, он заметил в саду клочковатые седины Луция, который, пошатываясь, прогуливался в сопровождении своей сиделки. И этот спотыкающийся старик был его братом, на шесть лет моложе! А все это — из-за проклятия, которое на нем, Фаустусе, не сказалось. Одна из многочисленных причин как можно реже посещать Луция. И все же — бедняга Луций! Фаустус нервно ощупал свои волосы — он никогда не был тщеславным, как Лео, и с покорностью фаталиста позволял своему статному телу жиреть, но внезапно ему захотелось взглянуть на себя. Вместо этого он бросил взгляд на Туллиолу, почти такую же гладкую и лоснящуюся, как зеркало, и она улыбнулась ему в ответ. Ему захотелось привлечь ее к себе, чтобы она, как якорь, удержала его в этом гладком и молодом мире, но в данный момент он побаивался Макарии, которая хотела вернуться на Саламис, где у нее было развлечение в виде этих нелепых виноградников. Но он приказал ей явиться вместе с ним повидать Луция. Трое братьев Новиев уже никогда не соберутся вместе. Макария могла, по крайней мере, отложить свое бегство из Рима, предпринимаемое с единственной целью — расстроить отца.