Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год. - Олег Губенко

Казаки окружили его. Глядя на сквозное пулевое отверстие, один из бойцов, сочувственно вздохнув, сказал:

— Надо же, как его угораздило…

Кто-то протиснулся в сарай, и, отыскав там дерть, зачерпнул миской и поставил её перед животным. А ослик не мог даже наклониться к дроблёному зерну: челюсть его висела, и любое движение головой причиняло ему боль. Казаки понимали это, и проявляли внимание просто из чувства сострадания. Смотреть спокойно на животное никто не мог — из глаз у ослика одна за другой скатывались слёзы.

— Вот бедняга, какого хрена занесло его сюда…

Один из казаков, нахмурившись, сказал:

— Застрелить бы его надо, что ж он так мучается…

Мы простояли рядом с ним ещё пару минут, но так никто и не смог добить бедолагу. Разные бывали ситуации на войне, и действовать приходилось решительно, а тут рука ни у кого не поднялась. Может быть, мы поступили не гуманно, кто знает…

Казаки покинули двор и снова окунулись в бой, как будто и не существовало той нейтральной территории, от которой война отступилась на некоторое время, бросив на неё росчерк своего кровавого автографа — раненое животное.

Я не могу объяснить, что заставило нас остановиться рядом с осликом, почему «пробило» на сентиментальность. Может быть потому, что в глубине души мы были возмущены вопиющей несправедливостью. Во всех человеческих хитросплетениях зависти, гордыни и алчности, порождающих конфликты, он не принимал участия, и поэтому был абсолютно невиновен, а значит, понёс наказание незаслуженно. Это была наша, а не его война…

Очень много военных чувств и явлений были прямой противоположностью тому, что являлось их аналогами в мирной жизни. Череда превращений закручивала человека, внося путаницу в сложившуюся раньше шкалу ценностей, и случалось так, что, раскрутив, война швыряла человека на землю, ломая его. Я знаю людей, не выдержавших подобного испытания и поглощённых штормом противоречий между реальностью чувств вчерашних и реальностью чувств сегодняшних.

Казак Л. из Железноводска был хорошим бойцом, кое для кого являлся примером стойкости и выдержки, и когда спустя несколько лет после возвращения из Чечни мне сказали, что он «сел на иглу» и умер от «передозы», я не мог в это поверить.

К счастью, таких случаев было не так много. Большинство казаков — моих боевых товарищей, с кем прошли мы по дорогам войны, вырвались из этого пространства без особых «потерь». Я не говорю о том, что у них совсем не было проблем с адаптацией, но проходила она довольно мягко, и «сорвавшихся» на стакан, а, тем более, на иглу казаков из числа моих односумов, я могу пересчитать по пальцам.

Почему это происходило именно так, я смог частично понять, натолкнувшись на воспоминания американского военного психолога, который проводил исследования проявлений поствоенного синдрома у ветеранов войны во Вьетнаме. Последствия психического кризиса были эпидемией почти для всех участников боевых действий, кроме тех солдат, кто призывался на военную службу из числа представителей индейских племён. Вернувшись в резервацию и совершив пляску вокруг костра, индеец не мучил себя рассуждениями о ненужности войны, считая её естественным проявлением жизни, и вливался в круговорот привычных мировоззренческих стереотипов и событий, оставшихся для него неизменными.

Им помогала быть такими особая ментальность, замешанная на непрерывном пребывании войны в жизни всех без исключения предыдущих поколений, но ведь и наши предки находились в состоянии постоянного похода, что незримо наложило отпечаток и на наш психологический облик.

Война, видоизменяясь в своих проявлениях, пыталась вогнать в бешеный ритм сменяющих друг друга превращений и нас, попавших в безудержный круговорот. Те, кто принимали навязанные войной правила игры в перевоплощение, не выдерживая нагрузки, ломались. Те, кто просто пропускали через себя калейдоскоп масок, под которыми скрывались лики войны, понимая, что миром правит не кажущаяся справедливой формула «Весь мир — дерьмо», но вера и любовь, оставались духовно невредимы.

Бойцы, которые в минуты крайней степени ожесточения не растратили доброту и смогли проявить любовь не только к сражающимся и погибающим рядом с ними товарищам, но и к раненому ослику, показали пример истинной метаморфозы — духовного совершенствования. Мир видоизменялся вокруг них, гримасничая, а они в своих чувствах были неизменны. Казалось, что бойцы преображались и, разрывая узы динамики бренной жизни, уже здесь, на земле, смогли побывать в состоянии Вечности.

Спустя семь лет, в 2003 году, во время паломничества по Афонским монастырям, я сделал для себя открытие, выяснив, что метаморфоза — это не просто превращение, качественно любое, но только позитивное движение ввысь. На вершине святой горы Афон мы молились в маленькой церквушке с удивительным по красоте и с глубоким по смыслу названием, прочитанным мною на греческой карте накануне: «Экклесия Метаморфоза» — Церковь Преображения…

Послесловие

Перевёрнута последняя страница «Записок», но не перевёрнута последняя страница истории 694-го ОМСБ…

С началом Второй Чеченской войны терцы вновь подняли вопрос о необходимости воссоздать Ермоловский батальон, но наши пожелания разбивались о неоднократные заявления официальных лиц о том, что никто не намерен формировать и брать в ряды Вооруженных сил РФ новые «батальоны Ермолова». И уж тем более «никто не станет официально вооружать подобные батальоны от Министерства обороны».

Попытки создания казачьих стрелковых рот в Наурском и Шелковском районах, а так же вручение «казачьего» имени уже существующим частям и подразделениям Министерства Обороны, таким как 205-я бригада — не в счёт.

Однако при всех попытках стереть Ермоловский батальон с доски истории, живучесть этого подразделения, ветераны которого всеми силами цепляются за память, уникальна. Мы знаем о том, что традиционно собираются на свои праздничные дни пограничники, моряки и десантники, но есть ли такая традиция ещё у какого-либо отдельно взятого подразделения, кроме 694-го ОМСБ? Не знаю…

Ежегодно казаки, шагнувшие в 1996 году в пространство войны, съезжаются в город Минеральные Воды, где в Покровском соборе поминают тех, кто в этом пространстве остался. Здесь, в храме, в молитве соприкасаются души живых и мёртвых, здесь — мощи святого Феодосия Кавказского, здесь — боевое знамя батальона.

До тех пор, пока остаётся в строю хоть один солдат, который, подхватив знамя, не даёт ему упасть — подразделение не может считаться умершим.

И становится уже не столь важным обстоятельством то, что 694-й ОМСБ давно не значится в перечне частей и подразделений Министерства Обороны.

Жива память, а значит, и жив Ермоловский батальон…