Я вернусь в твою жизнь - Маша Малиновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тс-с, — прикладывает он палец к губам, нависая надо мною, и сам морщится от боли. — Настю разбудим.
— Точно, — замираю и прислушиваюсь.
А потом поднимаю глаза…
В груди ощущается мощный болезненный толчок. В теле растекается уже совсем не боль.
Жар.
Он возникает так внезапно, будто по щелчку. Словно копился за стеной, а потом кто-то открыл дверь, и он ворвался, опаляя всё и всех в помещении.
— Встань с меня, — шепчу сдавленным голосом, понимая, что привычно дышать уже не получается, кислорода не хватает, и я вот-вот начну хватать воздух, как рыба, выброшенная на берег.
Семён тоже теряет всё своё хмельное бахвальство. Смотрит сосредоточенно, без улыбки. С затаённой болью сжав челюсти.
— Нет, — отвечает коротко.
— Нет? — повторяю ошарашенно, а где-то в глубине мозга, очень-очень далеко бьётся мысль, что нужно бы и самой попытаться встать. Да только тело будто парализовало. Чувствительность каждой клетки на пределе, а двинуться не могу.
— Я ещё не все эксперименты провёл с помадой, — говорит, а потом склоняется ниже, сталкивая нас с обрыва.
33
Он смотрит на мои губы так, будто хочет впиться в них зубами. С каким-то диким, отчаянным голодом, с невероятной обжигающей страстью.
И пугающей.
Потому что я привыкла бояться последствий. А они есть всегда.
Но у этого мужчины какая-то невероятная энергетика. Умение сделать так, что ты словно в паутине застряёшь, запутываешься, залипаешь и теряешь возможность сопротивляться ему.
Хотя я пытаюсь. Честно пытаюсь.
Резко втянув воздух через рот, отрицательно качаю головой, запрещая ему. Смотрю с мольбой и даже пытаюсь упереться руками в грудь. Но то ли вино туманит, то ли близость и запах Семёна, то ли моё изголодавшееся по ласке женское тело, что моё сопротивление оказывается слабым. Или Семён не позволяет ему окрепнуть. Или всё сразу… не знаю…
Знаю лишь, что по позвоночнику бежит волна электричества, когда Семён прижимает мои запястья к полу над моей же головой. Продолжает смотреть, съедать взглядом. Напитываться, как вампир, насыщаться мною. Одним лишь взглядом.
А потом прикрывает глаза и опускается. Нет, не к губам. Сначала к волосам… Тянет запах, судорожно выдыхая потом через рот. Будто я — это что-то такое, чего он желает больше жизни, будто мой запах сводит его с ума.
И я не могу… не могу сопротивляться этому. Это цунами. Шторм. Безумная буря, что накрывает нас.
Будто мы тонет. Умираем. И только близость друг к другу может спасти нас.
Мы набрасываемся друг на друга с такой внезапной страстью, так резко, что кажется, будто кто-то взял и изменил реальность. Он рвёт на мне домашнее платье, я оцарапываю ногтями его живот, пытаясь сорвать футболку.
Дышать нечем. Сопротивляться невозможно. Остановиться нереально.
Семён поднимает мои ноги и спешно тянет мои трусы вверх. Его руки дрожат, взгляд лихорадочно пылает. И вдруг…
Вдруг он замирает. Останавливается. Кто-то снова меняет реальность, растягивая её, будто мягкую карамель.
Семён размыкает губы, словно хочет сказать что-то, но потом передумывает. Просто вдыхает и плавно выдыхает. А потом склоняется и целует. Не менее жарко, не менее страстно, но медленно и плавно. Словно смакует. Словно пытается растянуть удовольствие.
А я… я просто позволяю. Подстраиваюсь, повинусь, подчиняюсь. Как всегда в сексе ему. Получаю удовольствие, отдаваясь.
Мысль, что нужно остановиться, что я дала себе слово, что я потом горько пожалею, бьётся в мозгу, но словно где-то за стеклом. И всё тише и тише. Замыливается, теряет яркость, голос.
Наверное, это вино заставляет меня игнорировать её.
Поцелуй глубокий, мягкий, сладкий. Он сводит с ума своей нежностью.
Влажно, горячо, вкусно. В моём рту просыпаются неведомые рецепторы, позволяющие оценить этот невероятный вкус.
Мне кажется, я даже в юности никогда так не наслаждалась и не трепетала от поцелуя. Не погружалась в него с таким удовольствием и страстью.
— Я так хочу тебя, что сейчас умру, Василина, — шепчет, покусывая чувствительную кожу шеи, проводя языком по ключице. — Двинусь головой сейчас…
Ответить ему он не даёт, снова припечатываясь поцелуем. Потом отрывается и смотрит ниже, туда, где разорвано платье. Поддевает пальцами лямки бюстгальтера и, с каким-то мазохизмом даже, медленно стягивает их с плеч, оголяя груди.
Заключает их бережно в ладони, обхватывает, скользнув большими пальцами по соскам и мягко вдавив их. Под его нежными прикосновениями, под его горящим взглядом мои соски сжимаются, что даже причиняет мне весьма ощутимую боль.
Моя грудь всегда была очень чувствительной, и Семён помнит об этом, когда склоняется и целует. Когда проводит языком по коже, когда мягко втягивает сосок в рот.
Кажется, будто не пропускает ни единого миллиметра моей кожи, не оставляет без ласки и точки. Я же, просто закрыв глаза и выгнув шею, наслаждаюсь. Даю своему телу вспомнить, что оно живое, и что оно заслуживает нежности и ласки.
Снова смотрю ему в глаза, когда нависает надо мною. Смотрю и не моргаю, пока он гладит меня между ног, пока его пальцы то проникают как можно глубже, то кружат с краю у входа, то выныривают, размазывая мою тягучую влагу по клитору. Ласкают его. То давят, то прикасаются легко, словно моя плоть наитончайший нежный шёлк.
— Пожалуйста… — шепчу в исступлении, сама подаваясь к его руке, насаживаясь на пальцы. — Ещё… прошу…
И он даёт мне то, чего прошу. Снова ласкает, никуда не спешит. Сейчас всё это — для меня. Не как тогда в отеле в Питере, где он выплеснул злость, забрал, не давая взамен.
А потом его пальцы заменяет язык. Это совсем неудобно делать на твёрдом полу. Нам обоим неудобно, но кто сейчас вообще думает об удобстве?
Член его тоже входит мягко. Постепенно и плавно, будто мы делаем это впервые. Настолько осторожно, что я не выдерживаю и подаюсь навстречу.
Замираем, соединившись. Делаем несколько движений навстречу друг другу и снова останавливаемся. Будто прислушиваемся друг к другу. Признаём сам факт нашего слияния.
Семён сжимает ладонями мои колени и оставляет право выбирать ритм за собой. Двигается не быстро, но и не медленно. Будто готовит к чему-то. Большой размах не берёт.
Дразнит? Провоцирует?
Зачем тогда сдерживает?
А мне становится невыносимо. Он ведь, лаская, так ни разу и не отпустил меня в оргазм. Не позволил.
Так в этом и суть, может? Свести меня с ума?
А я уже всё. Не могу. Кровь
