Жребий викинга - Богдан Сушинский

— С бывшим королем Олафом мне еще тоже предстоит поговорить. Но сначала хочу вдоволь наговориться с будущим королем всех норманнов Гаральдом Суровым, — положил свою тяжелую руку на плечо ученика Гуннар Воитель, — пока он еще только… будущий король. А то ведь потом, когда взойдет на трон, станет таким же недоступным, как и все прочие.

— Поговорить со мной можно будет всегда, — с отроческой категоричностью заверил его Гаральд. — Потому что я всегда буду слушать каждого, кто станет предлагать что-то важное для Норвегии и викингов.

— Слушать — да, будешь. Но сумеешь ли услышать?

— Я подумаю над этими словами, — как можно строже и вдумчивее молвил Гаральд то, что говорил всякий раз, когда затруднялся с ответом. — Но я тоже опасаюсь, что Олаф решит остаться здесь. Мне бы этого не хотелось.

— И нам не хотелось бы, — нерешительно поддержал его Скьольд. — Хотя лучше было бы держаться поближе к занятой датчанами Норвегии, дабы враги чувствовали, как звенят мечи наших воинов и поют их стрелы.

— Сегодня утром я спросил Олафа Харальдсона, что нас ждет дальше, — молвил Гаральд. — Так вот, он предупредил, что мы не сможем покинуть Сигтун[44] до тех пор, пока не состоится пир, который он готовится дать по случаю нашего прибытия.

— Кстати, на нем будет представлена некая родственница шведского короля по имени Сигрид Веселая, — добавил Гуннар.

— Опять Сигрид?! — изумился Скьольд.

— Это имя действительно заставляет людей настораживаться, — улыбнулся Гуннар. — Все тут же вспоминают пир, устроенный Сигрид Гордой, вдовой короля Эрика Победоносного, по случаю очередного сватовства ее кем-то из настойчивых женихов[45]. Тем более что эта Сигрид — тоже вдовствует, и ожидается, что в день пира к ней тоже будут свататься несколько женихов, два из них — франк и датчанин — уже прибыли и томятся ожиданием. Невеста, говорят, богатая и совсем еще не старая.

— Харальдсон прав: было бы невежливо выйти в море, не дождавшись этого пира и сватанья, — сказал Гуннар.

— Почему бы и тебе не испытать своего счастья? — спросил его Скьольд. — Ты ведь тоже вдовец и тоже… конунг. Предоставляется возможность породниться со всеми могучими правителями Скандинавии, со многими знатными людьми.

Гуннар скептически хмыкнул и еще более скептически поморщился.

— Если к сонму женихов присоединюсь еще и я, тогда уж Сигрид Веселая всех нас точно сожжет, следуя примеру своей тетушки. Только в отличие от Сигрид Гордой, сжигать будет … весело.

— Да, совсем забыл, — вновь заговорил Гаральд. — Олаф сообщил, что сегодня в Сигтун прибыл князь Святослав, какой-то дальний родственник великого князя Руси Ярислейфа, кажется, того самого, к которому мы вроде бы направляемся. Правда, сейчас этот Святослав является князем без княжества, но все же.

— И тоже прибыл, чтобы жениться на Сигрид Веселой, кхир-гар-га?! — догнал их державшийся чуть позади Льот Ржущий Конь, невольно подслушавший, о чем они говорили. — Неужели во всей Руси не могут подыскать невесты для князя?! Хотя я слышал, что княжеств там множество. Не предложить ли ему свою жену, Рыжую Альфиду? Признаться, она мне порядком надоела. А Гаральду могла бы присмотреться моя дочь, тоже огненно-рыжая, как и ее мать.

— Льот, — жестко остановил его Гуннар Воитель, — мы говорим сейчас с будущим королем всех норманнов. Поэтому советую быть мудрее и деликатнее, иначе в день коронования Гаральда Сурового первым окажешься под секирой палача.

— Можешь считать это пророчеством, — поддержал его Скьольд. — А что касается Святослава… Приезд родственника Ярислейфа — важная весть. Хорошо бы прибыть в Русь вместе с ним и еще одной норманнкой, Сигрид Веселой, которая не отправится в далекий путь без отряда воинов. Этот отряд мы сможем со временем переманить к себе, чтобы пойти войной на захватчиков-датчан. А пока что пусть Ярислейф увидит, что мы прибыли с его осчастливленным родственником и большой дружиной. Надеюсь, это вселит уважение к нам.

— И можешь считать это пророчеством, Гуннар Воитель, кхир-гар-га! — прогромыхал Льот с таким задором, словно лично его все сказанное не касалось.

— Неплохо было бы остаться и здесь, в Швеции, — с грустью произнес Гаральд. — Но тогда мы не увидим Гардарики. Как думаешь, Гуннар, там действительно много городов?

— Иначе зачем бы ее называли «страной городов»?

— Когда я стану королем, Норвегия тоже будет «страной городов». Норманны везде должны жить в таких же больших каменных дворцах, как и здесь, в Сигтуне. Это ведь плохо, что они до сих пор живут в хижинах, причем по многу людей под одной крышей, согреваясь вокруг чадных костров. А нередко и мерзнут. Разве не так, конунг Гуннар?

— В больших каменных домах, без костров, они будут мерзнуть еще сильнее, потому что, по бедности своей, не смогут зарабатывать столько денег, чтобы обеспечивать себя дровами. Но это ты поймешь позже. Впрочем, став королем, ты больше будешь заботиться о том, как бы поскорее выманить их из этих хижин и загнать в свое войско.

— Я не буду воевать с соседями-норманнами, — решительно объявил Гаральд. — И вообще не собираюсь воевать, разве что кто-либо из чужеземных правителей нападет на Норвегию.

Конунг окинул принца снисходительным взглядом и еще снисходительнее улыбнулся.

— Так размышляют все принцы, но лишь до тех пор, пока их не коронуют. А потом оказывается, что им всегда не хватает золота и воинов, погибельно не хватает того и другого. Особенно остро переживают они нехватку опытных воинов, потому что, когда они есть, все остальное — золото, продовольствие, женщин — король способен раздобыть в землях соседних правителей. Но в том-то и дело, что, сколько ни нанимай воинов, их всегда кажется мало, причем с каждой битвой — все меньше.

— Хорошо, я подумаю над вашими словами, конунг, — остался верен своей привычке принц Гаральд.

Отстав от взрослых, он поднялся на высокий утес, возвышавшийся над одним из небольших фьордов, на которые, словно ладонь — на пальцы, расчленялся залив, и, усевшись на покрытую мхом каменную плиту, долго любовался открывающимися видами — на город, на залив, на часть крепостной стены, за которой виднелась гряда зеленоватых скал. Краски гор казались здесь чуть контрастнее и сочнее, чем в Норвегии, да и скалы не чудились такими безжизненными, какими он привык видеть их у себя на родине. Тем не менее Швеция представлялась ему как бы продолжением знакомой, родной земли, не порождая ни особой новизны впечатлений, ни тоски по родному краю. Все это еще ожидало его впереди.