Принц шутов - Марк Лоуренс

Снорри лежал беспомощный, последние силы покинули его, нагое тело было погребено в снегу и ждало смерти, ждало удушающей хватки мертвых рук или зубов — или топора одного из молодчиков Сломай-Весла. Неважно, чем платили Свену, — он не захочет, чтобы у позора этой ночи был свидетель.

До него донесся вопль, звучавший высоко даже сквозь снежную пелену. Эми! Потом крики Фрейи, ее боевой клич, ярость матери, рев атакующего Карла. Каждая частичка сущности Снорри требовала действия, каждая толика воли стремилась поднять и заставить двигаться ноги и руки. Но напрасно. Весь этот гнев и отчаяние стали лишь единственным вздохом, вырвавшимся с немеющих губ, уходящим в слепое белое пятно, поглотившее его.

Его разбудил настойчивый стук. Тук-тук-тук. Дождь. Дождь лился с крыш, смывая снег, освобождая веки ото льда, так что он смог открыть глаза. Остатки кучи снега лежали вокруг, чуть белее его собственного тела.

Снег мягкий, но с такого ложа уже не встанешь. Это мудрость Севера. Снорри насмотрелся на пьяниц, замерзших во сне, и знал, что так оно и есть. Он застонал. Это смерть. Его мертвое тело будет таскаться за легионами трупов, а разум будет заперт внутри. Он никогда не думал, что добрые люди могут беспомощно смотреть мертвыми глазами и отзываться на зов некромантов.

Но вокруг плескалась вода, хлестала из-под соломенной крыши, падала серой завесой, била по нервам, текла по груди, почти теплая, хотя крышу все еще окаймляли сосульки. Он выкатился на полузамерзшую землю — и сам удивился, что двигается, и усомнился, что это правда.

Налет! Словно ум Снорри тоже оттаял, в глазах засквозили воспоминания. Он тут же поднялся на ноги, дождь начал смывать грязь с бока. Он стоял, пошатываясь, и уже начинал мерзнуть. Боги, нет! Он качнулся вперед, потянулся к стене, ища опоры, хотя руки онемели не меньше, чем ноги.

Дверь лежала на земле, сорванная с кожаных петель, внутри — разбросанные шкуры, осколки горшков, рассыпанное зерно. Снорри вошел, шатаясь, порылся в мехах онемевшими пальцами, дрожа, отбросил постель, боясь не найти ничего — и еще больше боясь найти нечто.

В конце концов он обнаружил лишь лужицу крови на очаге, темную, липкую, размазанную ногами. На белых пальцах кровь выглядела алой и живой. Чья? Много ли ее пролили? От жены и детей осталась лишь кровь? У дверей плясал на ветру застрявший в щели клок рыжих волос. Эгиль. Снорри потянулся к волосам сына окровавленной рукой и забился в конвульсиях, упал, дрожа, на шкуры волка и черного медведя.

Сколько часов ушло на то, чтобы действие яда гулей закончилось, Снорри не знал. Яд, что сохранил его живым в снегу, замедлив сердцебиение и собрав жизненную силу в тугой узел, теперь вернул ему возможность чувствовать, словно вышел из организма. Все чувства обострились, было больно от тока вновь циркулирующей крови и холодно даже в мехах, и горе стало еще горше, хотя и так, казалось, было сверх того, что можно вынести человеку. Он рвал и метал, его трясло, и мало-помалу сила и тепло возвращались в его тело. Он оделся, завязывая шнурки все еще плохо гнущимися пальцами, двигаясь как-то лихорадочно, натянул сапоги, сунул в заплечный мешок остатки запасов — сушеного хека и черные сухари, соль, завернутую в клок тюленьей шкуры, жир в керамическом горшочке. Он взял дорожный плащ из двойной тюленьей шкуры, подбитый гагачьим пухом. Поверх него накинул шкуру волка — зверя, что уходит летом на север вместе с черными медведями и возвращается с началом снегопадов. Весна выиграла свою войну, и Снорри, словно волк летом, нанесет удар на север и возьмет причитающееся.

— Я найду тебя, — пообещал он пустой комнате, пообещал вмятине на постели, где спала его жена, пообещал крыше, небу, богам в вышине.

И, пригнувшись под притолокой, Снорри вер Снагасон покинул дом, чтобы искать топор среди талых снегов.

— И ты нашел его? — спросил я, представляя, как отцовский топор лежит на проталине и Снорри поднимает его ради ужасной цели.

— Не сразу.

Норсиец вложил столько отчаяния всего в два слова, что я просто не мог просить его рассказывать дальше и сидел тихо, но чуть позже он заговорил сам:

— Сначала я нашел Эми — на мусорной куче, ободранную, словно потерянная кукла. — Какое-то время было слышно только треск огня. Я хотел, чтобы Снорри умолк и больше ничего не говорил. — Гули объели ей лицо. Хотя глаза еще оставались.

— Мне так жаль. — Это была правда. Магия Снорри снова проникла в меня и сделала смелым. В тот момент я хотел сам встать между девочкой и теми, кто на нее напал. Спасти ее. А если это не удастся, охотиться за ними до скончания времен. — Смерть, должно быть, была благословением.

— Она не была мертва. — Больше никаких эмоций в голосе. Вообще никаких. Ночь словно сгустилась вокруг нас, темнота стала абсолютной, поглотила звезды. — Я вытащил из нее два гульих дротика, и она стала кричать. — Он лег, и огонь притух, словно затуманенный собственным дымом, хотя, казалось бы, не с чего. — Смерть пришла как благословение. — Он резко выдохнул. — Но нельзя, чтобы отец давал такое благословение своему ребенку.

Я тоже лег, не обращая внимания, что земля жесткая, плащ мокрый, а желудок пустой. С кончика моего носа скатилась слеза. Магия Снорри покинула меня. Единственным моим желанием было вернуться на юг, к удобствам дворца Красной Королевы. Эхо его горя отдавалось во мне и мешалось с моим собственным. Та слеза могла быть пролита по малышке Эми — и в равной степени по мне, да она, наверно, и была по мне, но я буду говорить, что по нам обоим, и однажды в это поверю.

12

На следующее утро мы больше не обсуждали кошмарную историю Снорри. Он ел в мрачном расположении духа, но к моменту выезда был уже вполне благодушен. Он по-прежнему был для меня тайной, но это я как раз понимал очень хорошо. Мы все в какой-то степени занимаемся самообманом — нет человека, способного быть совершенно честным и ни разу не обжечься. В голове здравому смыслу не хватит места рядом со всякими горестями, заботой и страхом. Я привык закапывать такие штуки в темный погреб и двигаться дальше. Демоны Снорри, наверно, тихо выскользнули прошлой ночью, когда мы сидели и смотрели на звезды, но теперь он снова загнал их в подпол и запер покрепче. В мире столько слез, что в них и утонуть недолго, но мы со Снорри знали: действие требует не затуманенного печалью ума. Мы знали, как отодвинуть всякое такое в сторону и идти вперед.

Разумеется, ему хотелось нестись молнией на север ради дерзкого спасения и кровавой мести, а мне — на юг, к милым дамам и беззаботной жизни.

Еще день пути, сырость, грязно-серое небо, пронизывающий ветер. Еще один лагерь у дороги, скудная еда и слишком щедрый дождь. Я проснулся на рассвете и с разочарованием обнаружил, что лежу все под той же изгородью, что с нее капает, а на мне все тот же мокрый плащ, в который я, дрожа, завернулся на ночь. Сны мне снились престранные. Сначала все тот же жуткий демон из оперы преследовал нас в непроглядной дождливой ночи. Потом, однако, вспыхнул свет, и чей-то голос обратился ко мне из глубины этого светового потока. Я почти мог разобрать слова… и наконец открыл глаза. Едва-едва светало, и первые лучи показались мне, еще толком не разлепившему веки, ангелом с распростертыми крыльями на фоне розового сияния, и единственное слово достигло моих ушей. «Баракель».