Рэгтайм - Эдгар Доктороу

30

Когда на следующий день Отец и Малыш бодро вышли из дома и зашагали к железнодорожной станции, за ними, конечно, увязалась парочка репортеров. «Мы едем на матч „Гигантов“, — сказал им Отец. — Это все, что я могу заявить». «Кто сегодня на подаче?» — спросил один из репортеров. «Руби Марквард, — сказал Малыш. — Он трижды выигрывал последний раз».

Какой был бодрый солнечный денек! Все так спортивно, и большие белые облака бодренько мчались по сверкающему небу. Когда трамвай пересекал реку, за которой был уже стадион, они увидели возле отвесных деревянных трибун несколько огромнейших деревьев, на которых явно не хватало листьев, что было странно в это время года. Вместо листьев на ветвях деревьев гнездилась масса фигур в котелках — джентльмены, которые предпочли не платить за билет, но наблюдать игру с этой экзотической позиции. Отец почувствовал, как Малыша охватывает возбуждение. Он был невероятно рад, что они вырвались из Нью-Рошелл. На территории парка они увидели толпы, устремлявшиеся вниз по лестницам надземки, кебы, вываливавшие своих пассажиров, мальчишек, ястребками летавших повсюду и торговавших программками; мощная хриплая энергия заполняла пространство. Трубили автомобильные рожки. Вагоны надземки, проходя над головой, испещряли солнечную улицу пятнами тени. Отец купил дорогой пятидесятицентовый входной билет и отдельно приплатил за ложу; они вошли на стадион и заняли свои места сразу за первой базой в нижнем ряду, где им пришлось в течение двух подач закрывать глаза от солнца.

«Гиганты» были одеты в белую форму с черными полосами. Их менеджер Мак-Гроу носил толстенную черную вязаную куртку поверх своего бочоночка. Две буквы «Н. Й.» красовались на рукаве. Это был драчливый коротышка. Как у всех в команде — носки с широкими горизонтальными полосами, плоская кепочка с козырьком и пуговицей на макушке. Соперниками на этот раз были «Бостонские смельчаки», которые носили темно-синюю, застегнутую до шеи форму со стоячим воротничком. Свежий ветер вздымал пыль на площадке. Игра началась, и Отец тут же пожалел, что они выбрали эти места. Грязные проклятия игроков свободно долетали до ушей его сына. Принимающая команда выкрикивала непристойные насмешки подающему. Папаша Мак-Гроу, вождь своей команды, стоя у третьей базы, особенно усердствовал, будто спуская с цепи своры самых мерзких эпитетов в адрес соперников. Его скрипучий голосишко разносился по всему стадиону. Толпа в ее страстях вполне соответствовала спортсменам. Игра шла очко в очко, вела в счете то одна команда, то другая. Бегун, проскользнув во вторую базу, сбил с ног второго бейсмена «Гигантов». Последний вскочил вопя, закружил хромая, — нога его кровоточила профузно. Обе команды выскочили из своих убежищ, и игра была остановлена на несколько минут, пока все дрались и катались в грязи под неистовое одобрение трибун. На пару подач питчер «Гигантов» Марквард, казалось, потерял контроль над собой. Забыв о своих обязанностях, он все старался угодить мячом в глаз бостонскому бэйсмену. Удалось. Подбитый приятель вскочил, однако, с земли и ринулся к Маркварду, размахивая своей битой. Снова опустели «убежища», и снова игроки катались по полю, поднимая тучи пыли. Отец отвлекся к программке. На стороне «Гигантов» среди других сражались Меркл, Дойл, Мейерс, Снодграсс и Герцог. Бостонская команда похвалялась стоппером Кроликом Мэренвиллом, который, согнувшись и подметая опущенными руками траву, бродил вокруг своей позиции, напоминая скорее не спортсмена, а человекообразную обезьяну. Первый бейсмен там назывался Мясник Шмидт, у других тоже имена были не слаще: Кокриен, Морен, Гесс, Рудольф. Все это неизбежно вело к заключению, что профессиональный бейсбол находился в руках иммигрантов. Когда игра возобновилась, Отец стал вглядываться в каждого бейсмена — все это были явно дети заводов и пашен: грубые лица, оттопыренные, как ручки кувшина, уши, лапы как ветчина, щеки вздуты табачной жвачкой, все мыслительные способности отданы игре. Игроки в поле носили еще какие-то огромные хлопающие перчатки, придававшие им что-то клоунское. Сухая пыль площадки была испещрена харкотиной. Горе борцам из Антиплевательной лиги! На стороне бостонцев был мальчик, подававший биты в «убежище». Мальчик этот на деле оказался карликом, он носил форму команды, соответственно уменьшенную. Своим сопрано он выкрикивал гадости с не меньшим усердием, чем другие. Он подставлял голову своим игрокам, и они перед тем, как взять биту, касались его макушки. Карлик был своеобразным талисманом «Смельчаков». У «Гигантов» карлика не было, но зато имелось другое престраннейшее существо, тощее, в обвисшей форме, со слабыми глазками, которые плохо держали фокус. Оно медленно двигалось в какой-то летаргической пантомиме, имитируя движения игроков и бросая воображаемый мяч. Оно выглядело как пожиратель дерьма. Иногда оно начинало размахивать руками в манере ветряной мельницы. Отец стал следить за ним больше, чем за игрой: определенно несчастное это создание было домашним животным «Гигантов», таким же, как карлик у их соперников. В скучные моменты игры, а таких было немало, толпа улюлюкала ему и аплодировала его ужимкам. Он и в программе был указан как талисман. Чарльз Виктор Фауст — талисман. Дурак, воображавший себя игроком, видимо, развлекал команду, и потому она ставила его в свою заявку.

Отец вспомнил бейсбол в Гарварде двадцать лет назад, когда игроки, обращаясь друг к другу, говорили «мистер», играли с азартом, но как спортсмены, и носили осмысленную униформу. Зрителями были студенты колледжей, и никогда их не набиралось больше сотни. Ностальгия встревожила его. Он всегда считал себя прогрессивным. Верил в превосходство республиканского строя. Полагал, что негры, под должным руководством конечно, могут нести любое бремя человеческой цивилизации. Он отвергал любую аристократию за исключением аристократии духа и личных усилий. Ему казалось, что потеря Отцом всего состояния дала ему определенное преимущество: критическое отношение к предрассудкам своего класса. Увы, воздух на этом игровом стадионе под открытым небом смердел, как сортир в салуне. Сигарный дым, пронизанный наклонными лучами солнца, казался какой-то дымящейся каверной в атмосфере. В этой каверне, в середине грязной вселенной, он сидел, зажатый со всех сторон десятитысячным хором, ревущим ему в уши хвалу и хулу. Безжизненный ветер толпы.

За сиденьями на открытой трибуне возвышался огромный демонстрационный щит, на котором отмечалось число аутов и подач, пробежек и ударов. По подмосткам двигался человек и подвешивал нужные цифры, показывавшие ход игры. Отец утонул в своем стуле. Он забавлялся иллюзией, что все происходящее вокруг вовсе не бейсбол, но обозначенная в цифрах проекция его собственных проблем, некий код его жизни, требующий расшифровки.

Он повернулся к сыну. «Ну, что тебе нравится в этой игре?» Малыш не отрывал взгляда от площадки. «Одно и то же повторяется раз за разом, — сказал он. — Питчер бросает мяч, вроде старается одурачить бэттера, будто тот может отбить». — «Иногда бэттер отбивает», — сказал Отец. «Тогда питчер в дураках», — сказал Малыш. Как раз в этот момент бостонский забойщик Хаб Пердью бросил питч, а нью-йоркский бэттер Рыжий Мэррей отбил его. Мяч взмыл в воздух высокой узкой аркой, и на мгновение показалось, что он там застыл. С самого начала Отец понял, что мяч летит прямо на них. Малыш подпрыгнул и вытянул руки. Взрыв восторга за спиной. Мальчик стоял, подняв руки, обтянутый кожей сфероид покоился в его ладонях. В этот момент весь стадион смотрел на него. Потом подслеповатый дурак, воображавший себя игроком, приблизился к ограде и уставился на Малыша. Руки его беспрерывно почесывали тело под обвисшей фланелевой рубахой. Абсурдно маленькая шапчонка на головище макроцефала. Малыш протянул ему мяч, и он взял его с мягкой, почти нормальной улыбкой.

Любопытное примечание. В конце этого сезона, когда «Гиганты» уже выиграли вымпел и были в беззаботном настроении, они дали этому бедному малому Чарльзу Виктору Фаусту сделать настоящую подачу в настоящем матче. На какой-то момент реальность воспламенила его замедленные иллюзии. Вскоре после этого он прискучил игрокам, Мак-Гроу перестал считать его добрым талисманом, у него конфисковали форму и отослали куда глаза глядят. Он был возвращен в приют умалишенных и там несколько месяцев спустя умер.

31

К концу матча Отца охватило страшное беспокойство. Он чувствовал, что сделал глупость, оставив жену одну. Однако, когда толпа понесла их к выходу, сын вдруг взял его за руку, и это вызвало в нем мощный подъем духа. На открытой площадке трамвая он обнял Малыша за плечи. Прибыв в Нью-Рошелл, они бодро прошагали от станции до дома, вошли с громкими «хелло, хелло», и впервые за долгое время Отец почувствовал себя в своей тарелке. Мать появилась из глубин дома. Волосы ее были уложены, сама она казалась ухоженной, веселой и опрятной. Она обняла его и сказала: «А мы вам кое-что сейчас покажем, ну-ка». Лицо ее сияло. Она отступила в сторону, и в холл, держась за юбку горничной, вошел Сарин ребеночек. Он топотал ножками, качался, хватаясь за юбку, выравнивался и с триумфом смотрел на Отца. Все хохотали. «Мы не можем удержать его, — сказала Мать. — Только и хочет топать».