Тени исчезают в полночь - Руслан Белов

Оставшиеся в борделе наши товарищи и их девушки не погибли. Сергей, который всегда опасался поджогов, соорудил в подвале огнеубежище – оно их и спасло. Они выскочили из подземного хода, когда мы с Ольгой молчали над телом погибшей девушки.

Постояв с нами несколько секунд, Баламут и Бельмондо быстро нашли и покидали в огонь трупы зомберов (предварительно сломав им шеи); затем Сергей, невзирая на наши с Ольгой яростные протесты, бросил в огонь маленькое тело мисс Ассемблер.

Когда к пылающему борделю приехали пожарные и милиция, мы уже пили кофе на тайной квартире Кивелиди.

На следующее утро Сергей надел брезентовые сапоги, ватный халат, чалму, приклеил бороду и, став неотличимым от среднестатистического таджика, ушел.

Вернулся он через несколько часов и прямо с порога сказал трагическим голосом:

– Мы все погибли...

– Шутишь? – насторожился я.

– Нет. Завтра в газетах появятся некрологи на видного человека города Душанбе Кивелиди Сергея Александровича, погибшего в огне со своими друзьями-однокашниками Черновым, Баламутовым, Бочкаренко и присоединившейся к ним миссис Юдолиной. Похороны останков состоятся послезавтра, и бедная моя мамочка будет рыдать над гробом стоимостью в триста американских долларов. Над гробом ценой в триста рублей будет рыдать... – здесь Сергей сделал многозначительную паузу, – английский аристократ, сэр Чарльз...

– Жадюга! – перебил Сергея донельзя возмущенный голос Ольги. – Вот тебе тысяча баксов, и если я, леди, не буду лежать в пристойном гробу, то, клянусь тебе, восстану из мертвых и появлюсь на своих собственных похоронах!

– Возьми свои баксы, – засмеялся Кивелиди, возвращая девушке деньги. – Я уже купил тебе роскошный гроб из красного дерева с кисточками от товарища Безенчука.

– Судя по размаху, на похоронах будет присутствовать госпожа Чернова? – спросил я, кожей чувствуя, что расстояние между мной и моей ненаглядной Милочкой начало неумолимо сокращаться.

– Угадал! И еще госпожа Наталья Баламутова и госпожа Людмила Бочкаренко.

– Ну ты и сволочь! – в один голос воскликнули верные мужья упомянутых "вдов".

– А чего вы хотите? Веники вязать? Не-е-т, если мы хотим угрохать Али-Бабу, то играть надо на гроссмейстерском уровне.

– Ты разговаривал с Людой? – сразу присмирев, спросил Бельмондо. – Как она, плакала?

– Плакала. Еще как! – ответил Кивелиди так, что все поняли, что жена Бориса разве только не смеялась.

– А моя тоже "плакала"? – со слезой в голосе поинтересовался Николай.

– Да ладно вам! – с негодованием махнул рукой Сергей. – Распустили сопли... Плакала – не плакала. Главное – вы мертвы и поэтому можете действовать.

– А зомберы? Они же не вернулись на свою базу, и Али-Баба наверняка поймет.

– Ничего он не поймет! – перебил меня Сергей. – Завтра в утренних газетах появится сообщение МВД республики, что этой ночью в районе Варзобского озера убито в перестрелке трое совершенно ненормальных бандитов-маньяков...

После этих слов мы немного помолчали. Похороны, хоть и фиктивные – большое событие в жизни каждого человека, и к ним надо привыкнуть... Привыкнуть к мысли, что наши жены, да и муж Ольги, бросив горсть земли в наши могилы, заживут новой жизнью, и эта их жизнь наверняка будет лучше прежней.

– А ты что, тоже с нами едешь? – прервал тишину грустный голос Бельмондо.

– Еду, но не с вами, – ответил Сергей. – Я пойду другим путем. А вы завтра утром улетаете.

Вас высадят на перевале Арху. Черный очень хорошо его знает. От перевала до Кумарха около часа пути. К логову Али-Бабы подбирайтесь скрытно. На всех более или менее проходимых тропах он наверняка выставил посты. Шмотки и одежду, такую же, как и моя, возьмите в прихожей. Бинокли, приборы ночного видения, четыре "калаша", пистолеты и боеприпасы к ним привезут вечером. – И обращаясь к Баламуту и Бельмондо, улыбнулся:

– Госпожа Си-Плюс-Плюс и мадам Паскаль будут с вами до вечера. Мог бы оставить их до утра, но, боюсь, проспите.

Ракетные пушки мы взяли. Но к вертолету их прикреплять не стали – я убедил товарищей, что расстрелять из них Али-Бабу вряд ли удастся, к тому же в его лагере наверняка полно ни в чем не повинных людей.

3. Ставим и укрепляем лагерь. – Рекогносцировка. – Зомберы уходят под землю

Вертолетчики не смогли найти мало-мальски подходящую для посадки площадку, и нам пришлось выбрасывать наше снаряжение и выпрыгивать самим из зависшей на двухметровой высоте машины. В результате Баламут слегка подвернул ногу, а баул с одной из ракетных пушек улетел вниз по склону метров на четыреста.

Лагерь мы поставили на южной стороне Гиссарского хребта, чуть ниже водораздела.

...Начинался июль, было свежо, но не холодно. И очень красиво – только-только пробивающаяся зелень и непритязательные подснежники придавали пейзажу просветленную девственность; снега вокруг оставалось совсем немного; тормы, то там, то здесь спрятавшиеся от пронзительного высокогорного солнца, выглядели не жалкими остатками давно прошедшей зимы, а скорее продуманными украшениями альпийского пейзажа.

Место для палатки было найдено нами среди скал у небольшого родника. К вечеру мы соорудили в промежутках между скалами каменные стены с бойницами (да, нам пришлось поработать!), в двух из которых установили наши ракетные пушки[42].

– Все это очень хорошо... – озабоченно сказал Баламут за ужином. – Крепость построили, палатку поставили... Но мне в голову что-то ничего особенного насчет Али-Бабы не приходит. Ума не приложу, как будем его отлавливать.

– Вы знаете, что мне кажется... – начал я. – Мне кажется, что зомберы чуют опасность, грозящую только им и их собратьям. Опасности для своих хозяев они не чувствуют.

– А мы против зомберов ничего не имеем, – продолжил Баламут мою мысль. – И пока Али-Баба не узнает, что мы за ним охотимся, мы вне опасности. И поэтому каждый из нас должен ежечасно вдалбливать себе в голову, что зомберы – это милые, приятные парни, и все, что мы хотим, это выпить с каждым из них на брудершафт...

Наутро мы с Бельмондо переоделись в таджикскую национальную одежду (ватные халаты, брезентовые сапоги) и, намотав на головы чалмы, ушли на разведку. До водораздела от нашего лагеря было рукой подать, но подымались мы на него минут двадцать. В горах всегда кажется, что гребень – вот он, рукой подать, а он все отступает и отступает, пока совсем неожиданно ты, застыв в немом восторге, видишь уже не опостылевший этот гребень, а простирающийся до горизонта величественный высокогорный пейзаж. Так и мы, совершенно неожиданно увидели вдали островерхие вершины Зеравшанского хребта и практически под ногами – Кумархское месторождение олова, четыре квадратных километра гор, обезображенных глубокими шрамами разведочных канав и траншей.

Много лет назад, уезжая с доживающего последние дни Кумархского месторождения (запасы олова в нем оказались незначительными, и его разведку было решено прекратить), я думал, что никогда сюда не вернусь. Но вот я снова здесь, на своем Кумархе. Я знаю здесь каждый кустик, каждую тропку, каждый камень.

За десять лет перемирия с геологами природа начала излечиваться от многочисленных ран – бесчисленные разведочные канавы и траншеи, дороги и подъездные пути, отвалы и буровые площадки заросли бурьяном, крутые борта их осыпались. Землянки, в которых я прожил долгие годы, обрушились... И, само собой, нет там моих товарищей, с которыми я делил радости и печали, хлеб и водку. Их сначала раскидало по другим месторождениям и рудопроявлениям Таджикистана, а потом они стали никому не нужными беженцами и разбрелись по баракам и глухим деревням России-матери...

Я бродил взглядом по развалинам нашего базового лагеря – вот здесь были баня и бильярдная, здесь пекарня, а здесь – камералка[43], в которой мы после прихода вахтовки частенько устраивали пиры и танцы. Вон там виден врез пятой штольни; там, последней в ряду, стояла моя палатка. Здесь Федю Муборакшоева, моего лучшего техника-геолога, в пьяной драке выбросили в отвал, и я, к своему удивлению (сам едва стоял на ногах), его вытащил. А вон – так называемая Верхняя тропа над стометровой высоты скалами... По ней я гонял студентов, приучая их не бояться высоты. Может быть, и жестоко с моей стороны это было (некоторых, наиболее впечатлительных, приходилось выносить с нее на руках), но действенно.

А вон там, в саю[44] Дальнем, в зарослях не цветущего еще иван-чая до сих пор видны ржавые остатки бурового копра – памятник моему позору.

Задавая эту скважину, я глупейшим образом ошибся в масштабах и вбил определяющий устье кол не в двухстах метрах от рудной зоны, а всего в пятидесяти. И рудная зона была вскрыта не на глубине 300 метров от поверхности, как проектировалось, а в десять раз ближе. Никто ничего не заподозрил, а я смолчал. И двести тысяч советских рублей вылетело в трубу.