Дело о стаях (СИ) - Сереброва Алёна

— Пополняем запас патронов и возвращаемся. Пристегнись.

— Ну, нет! Нихрена подобного! Никакого «возвращаемся». И ты сейчас же рассказываешь всё что вспомнил, понял меня? Я спрашиваю, ты меня понял⁈

Демид в ответ рычит, показывая зубы, но Славу это нисколько не беспокоит. Порычит и успокоится. Он знает, что Демид ему ничего не сделает. Стадию обтирания его тушкой всех поверхностей они прошли ещё в школе, и Демид с тех пор стал гораздо уравновешенней.

— Итак?

Слава скрещивает руки на груди, давая понять, что ждёт, и Демид, обречённо выдохнув, трогается с места, чтобы остановиться у обочины.

— Приколич — это общее название для всех кто может обращаться в волков или собак. Но это не только и не столько оборотни. Ты можешь быть рождённым, укушенным, а так же мёртвым.

Слава вздрагивает, и руки его сами собой опускаются.

— У них различаются цвета глаз. Жёлтый, рыжий, как и у нас: бета и альфа, урождённые или укушенные. Есть ещё варианты, но я уже не помню. Однако у этих вариантов тоже вроде бы жёлтый цвет глаз.

— А белый? — торопит Слава, хотя уверен, что уже знает ответ. Интернет тоже говорил о мертвецах, но про глаза там не было ни слова.

— Мертвецы. Не знаю почему. Может проклятые, может убитые и не отмщённые. Я не помню… — Демид рассеянно зачёсывает пальцами волосы назад, прежде чем продолжить. — Одно знаю точно: укушенный таким мертвецом становится ему подобным. Это не зомби, это не оборотень, но укус не оборачивает, он превращает. Мальчишка не жилец, Слав. Сначала он умрёт от укуса, потом превратится и его убьёт твой отец.

Слава сглатывает, зажмуриваясь, и перед внутренним взором встаёт лицо Богдана.

— Не нужно ехать туда Слав. Пусть он превратится, — просит Демид. — Если твой отец…

— Его зовут Герман, — шипит Слава, зло сверкая глазами. — Он мне не отец!

— Хорошо, — спокойно соглашается Демид. — Если Герман не в курсе, а раз не убил сразу, то так оно и есть, то есть шанс, что парнишка убьёт его после того как переродится. Или они убьют друг друга. В любом случае…

— В любом случае он этого не заслуживает, — Слава облизывает сухие губы, прежде чем продолжить. — Богдан мой брат, Демид. Он мальчишка, родившийся не у того, понимаешь? Как если бы моя мать не смогла меня отвоевать у Германа, понимаешь⁈ Он не заслужил…

— Он всё равно умрёт, Слав. А если ты будешь рядом, то ты просто тоже пострадаешь. Ты это понимаешь? — начинает злиться Демид. — Об Ане подумал? Не хочешь думать о других, так подумай о дочери. Хочешь, чтобы ей сказали, что ты умер?

Слава бессильно сжимает кулаки, чувствуя, как душит подступающий к горлу ком. Он должен вернуться к дочери, он должен защитить их с матерью. Он должен…

— Млять! — выплевывает Слава, впечатывая кулак в дверное стекло.

От прошившей кисть боли напряжение немного отпускает, а мозги начинают усиленно работать, стараясь найти вариант. Слава не хочет бросать Богдана, чувствуя за мальчишку странную ответственность.

«Это потому что я знаю, что мы братья?..» — задаётся он вопросом, прежде чем спросить уже вслух:

— Есть ли хоть какой-то шанс, что он может стать обычным оборотнем?

— Что ты задумал, Слав? — устало вздыхает Демид, видимо поняв, что заставить отступиться не выйдет.

— Ты сказал, что перерождение происходит после смерти. Но что если не дать ему умереть?

— Невозможно! — отрезает Демид.

— Пнуть бы тебя, чёртов пессимист! Да в машине неудобно.

— Он не жилец, Слав. Прими это!

— А если бы он был оборотнем? — не отступает Слава. — На вас тоже действуют укусы мёртвых приколичей или у вас иммунитет? Ты ведь можешь укусить его, пока он жив.

Крохотный огонёк надежды загорается внутри, согревая своим теплом, и Слава шумно выдыхает.

— Я серьёзно, Демид. Мы можем попробовать…

— Он не переживёт укус, Слав. Он слишком слаб.

Слава всё-таки бьёт Демида: звонко припечатывает раскрытой ладонью по бедру, ненавидя сейчас этот сожалеющий взгляд всей душой.

— Переживёт, не переживет. Демид, твою мать! Ты сам сказал, что он умрёт, так какая разница? Дай ему шанс! Крохотный, но дай! От тебя требуется только сжать зубы на любой его конечности и всё!

— От меня требуется сунуть голову в логово охотников, у которых оружия гораздо больше чем у тебя. Ты для них как ягненок. Я ничего не смогу сделать, если они поймают меня в ловушку. А они знают, как это сделать. Понимаешь?

Радужки Демида снова разгораются рыжим огнём, но Слава только кривится. Он в стае, го он не оборотень. Он не обязан подчиняться.

— Ну, тогда я пошёл. Сам влезу, сам вытащу, если успею, приведу Богдана к тебе. На блюдечке с голубой каёмочкой, так сказать. Или найду другого альфу. Выпусти меня, — требует Слава, когда дверь не поддаётся.

Демид зло рычит, но Слава не отступает. Он тоже может смотреть зло и даже оскалиться.

— Я сказал, выпусти меня!

— Пристегнись, — резко успокаиваясь, требует Демид. — Один ты в это дерьмо не полезешь.

Пистолет лежит на расстеленной на ковре газете. Прямо перед ним, так что взгляд оторвать выходит с трудом, а когда получается…

Слава замирает, едва подняв голову. На смену оружию приходит отражение в экране выключенного телевизора, большого чёрного ящика из далёких воспоминаний. Мальчишка в отражении смотрит на Славу широко распахнутыми глазами. Маленький, худенький, лысый.

Рука сама собой взлетает вверх, чтобы коснуться макушки, и отражение делает точно так же. Он проводит ладонью по голове, и колкая щетинка щекочет кожу.

— Приступай, — требует голос и на газету рядом с пистолетом ложится баночка оружейной смазки и пара ленточек холстины. — Ну?

Слава вскидывается, оборачиваясь, успевает выхватить взглядом бежевые обои с цветочным орнаментом и старый диван, однако не человека. Подзатыльник прилетает раньше, отбивая всякую охоту смотреть.

— Я тебе показывал, как это делается. Покажи, что запомнил.

Герман присаживается напротив и Слава внутренне замирает. Вот только тело словно живёт своей собственной жизнью.

Руки тянутся к пистолету, отщёлкивая магазин и неуклюже проверяя отсутствие патрона в стволе, снимают затвор и вынимают пружину.

Знакомый и оточенный несколькими годами процесс разбора и чистки пистолета проходит сейчас гораздо тяжелее. Руки кажутся деревянными и чужими. Будто и не он проталкивает тряпицу, прочищая ствол.

Герман всё смотрит, и улыбка расползается по его губам: сытая, довольная, будто Слава делает что-то удивительное и правильное.

Сердце в груди трепыхается пойманным мотыльком, не давая успокоиться ни тогда, когда пистолет оказывается обратно собранным, ни тогда, когда встаёт на место заполненный до отказа магазин. Оно срывается в пропасть, когда ушедший куда-то Герман возвращается, ведя за собой…

Звенья металлического ошейника впиваются в тонкую шею, оставляя на коже после себя красные пятна, что тут же сходят на нет.

Слава поднимает взгляд выше, с ужасом узнавая Демида: молодого, частично обращённого, в порванной, местами окровавленной одежде. И на коленях.

— У меня для тебя новое задание, малыш. Ты ведь сделаешь это для отца?

Не папы, именно отца.

Слава сглатывает вставший в горле ком и чувствует, как жжёт глаза от подступающих слёз.

«Не плакать, — требует что-то внутри. — Иначе он снова ударит».

— Убей его, — требует Герман с остро-злой и предвкушающей улыбкой. — Давай. Избавь мир от грязи.

Радужки глаз Демида вспыхивают рыжим огнём, но двинуться он не может. Окровавленные запястья стягивают кожаные ремни, и тёмная краснота под ними не проходит, а наоборот поднимается по коже вверх, будто набираясь силы.

— Избавь мир от падали, — требует Герман жёстче.

Звук снимаемого с предохранителя пистолета заставляет вздрогнуть.