Развод. Ты меня предал - Арина Арская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несколько секунд недоуменно молчу, и возмущенно шепчу:
— Ты, что, меня сейчас на уровень собаки поставил?
Тимур в стороне сжимает с тяжелым вздохом переносицу. И плакать резко расхотелось.
— Ну, вот какие с тобой разговоры? — Матвей смахивает слезу с моей щеки.
— Обалдеть, — шепчу я. — Я, короче, должна быть твоей собакой?
— Я не об этом, — открывает дверь передо мной, пропуская вперед.
В небольшом кабинете за Т-образным столом нас ждет Екатерина Севастьяновна. Полная низенькая женщина с усталым взглядом. Наш мировой судья.
Мы с Матвеем садимся друг напротив друга.
Для вида просматривает все документы, сдвинув очки на нос, затем собирает их и многозначительно постукивает краем стопки по столешнице.
— Документы-то в порядке, — говорит Екатерина Севастьяновна. — Тимур с ними никогда не лажает. Он у меня в любимчиках.
Тимур криво улыбается.
— Разводимся, милые? — Екатерина Севастьяновна переводит взгляд с меня на Матвея. — Может, кто в отказ? Может, кто потребует три месяца на примирение? Или, может, передумали?
Глава 38. Пошел ты
Я встаю. Стул громко и неприятно скрипит ножками о гладкий белый кафель.
— Так, — Екатерина Севостьяновна смотрит на меня из-под очков.
Матвей медленно выдыхает.
Козел.
Собака, значит?
А ничего, что собаки бывают злыми, агрессивными и очень упрямыми?
Я вскидываю руку в сторону Екатерины Севастьяновны, которая, впечатлившись моим резким и властным жестом, вручает мне стопку документов.
Я делю ее на три стопки поменьше, а затем рву на четыре части, зло и в дикой ярости вглядываясь в глаза Матвея.
Екатерина Севастьяновна подпирает лицо рукой, наблюдая за мной, и снимает очки.
Собираю клочки и швыряю их в лицо Матвея:
— Пошел ты.
И меня просто всю трясет.
— Ну, это однозначно штраф, дорогуша, — Екатерина Севастьяновна вздыхает.
— А он его и заплатит.
— Что ты творишь, Ада?
— У Лили сегодня психолог в три, — цежу я сквозь зубы. — Отвезешь и заберешь. Она сегодня на тебе. И я против того, чтобы твоя псина спала на ее кровати. И тебе не мешало бы ее вычесать, а то Лиля вся в шерсти ходит, а я эту сраную шерсть никак не могу убрать.
— Могу грумера хорошего посоветовать, — флегматично отзывается Екатерина Севастьяновна. — У меня два самоеда и хаски.
А после тянется к одному клочку и пишет на нем номер телефона:
— У нее очередь обычно, но скажете, что от меня, — поднимает на меня взгляд и мило улыбается, — там тетка моего в возрасте, глубоко замужем.
— Это еще к чему? — зло выдыхаю я.
— Так, для информации, — Екатерина Севастьяновна пожимает плечами.
— А еще завтра Лиле нужен доклад о дебильных грибах, деревьях и всей этой ерунде, которая в жизни никогда не пригодится! — повышаю я голос. — Сиди и рисуй с ней грибочки, мицелий и расписывай, как, мать вашу, крепка связь подосиновиков с осинами. Какая у них там любовь, но лишь до того момента пока кто-то не возьмет и не вырвет все с корнем! Но грибы-то у нас те еще уроды. Переползут к другим осинам! Или даже к березкам, да? Осины надоели со своими вопросами, да?
— Ада, — Матвей не спускает с меня взгляда, — выдыхай.
— Сам выдыхай, — бью кулаком по столу. — И у тебя самого, кстати, шерсть на пиджаке! Вычеши свою новую подружку!
А после разворачиваюсь и выхожу из кабинета, гневно встряхнув волосами. Если ему так нужен развод, то пусть попотеет и свою пятую точку сожмет.
— Вот же козлина.
Зло шагаю мимо других пар, которые ждут своей очереди на развод. Останавливаюсь, смотрю на них и сжимаю кулаки.
Кто молча сидит через несколько сидений друг от друга, кто-то разошелся в небольшом холле по разным углам и делают вид, что друг друга не знают. Обмениваются злыми презрительными взглядами.
А ведь, наверное, женились по любви и с великими надеждами на светлое, доброе и совместную старость, но сейчас столько неприязни, гнева друг к другу, что мне аж закричать на них хочется. И отхлестать по щекам.
Выдыхаю и топаю к лестнице, буркнув под нос:
— Дураки какие.
И сами мы с Матвеем тоже дураки. Он — упрямый дурак, а я — растерянная дура, которая ничего не понимает, но чует, что с мужиком ее что-то не так. Я не должна сейчас психовать и бежать, как обманутая жена. Я должна быть близким человеком.
И это пипец как сложно сейчас, потому что женская гордыня требует выбросить многолетний брак в мусорку, вскинуть подбородок и пойти дальше, но тогда смысл семьи?
Он ворвался за пуговицей в наш дом в черном безумии. В ярости и гневе. И этот гнев все еще в нем, и он отравит Матвея. И сейчас его лекарство — Лиля, которая, в отличие от меня, дошла своими подростковыми мозгами, что не надо дергать отца.
Вот она его понимает. Ей близок и понятен настрой “не трогайте меня, отстаньте от меня, но будьте рядом”.
Накинув на плечи теплое пальто, выхожу на крыльцо и звоню Лиле, которая сразу отвечает на звонок тихим и отрешенным голосом:
— Развелись?
— Я порвала бумажки и мне светит штраф, но пусть папа с этим разбирается, — выдыхаю пар изо рта. — И он тебя к психологу повезет, и после заберет. И ты сегодня с ним.
— Ладно, — попискивает Лиля, и я улавливаю в ее голосе испуганную надежду.
На глазах проступают слезы. Бедная моя девочка.
— И собаку вычешите, — строго говорю я, а сама закрываю глаза. — Ты в шерсти, папа в шерсти.
— Ладно, — еще тише отвечает Лиля и боится дышать.
— И не пускай собаку на кровать.
— Его зовут Барон.
— Не пускай Барона на кровать, — четко проговариваю я и смахиваю слезы с щек.
— Ладно, — шепчет Лиля.
— Все, целую, Ли.
