На острие - Майкл Ридпат

Алекс всегда считал своего отца самым честным человеком из всех, кого он знал, но оказалось, что доктор был столь же лжив, как и все другие. Это открытие его потрясло. Строгие моральные принципы, с юных лет казавшиеся ему незыблемым гранитным фундаментом мира, на самом деле зиждились на песке. Как мог отец, которого он считал высокоморальным и мудрым, оказаться столь слабым? Во время полета домой над северо-восточным побережьем Англии он раз за разом задавал себе этот вопрос, но ответа на него не находил.

Мартель, укрывшись в своем кабинете, размышлял о том, почему он, человек, у которого есть все, чувствует себя таким несчастным. За два последних торговых дня января японский рынок резко пошел вверх, и потери Мартеля – оставаясь, естественно, огромными – снизились до одного миллиарда по сравнению с двумя миллиардами за неделю до этого. Радовало то, что рынок развивался в нужном для него направлении. Сокращение потерь означало, что он сможет выплатить коллатерали своим брокерам. Кроме того, к его великому облегчению, «Блумфилд-Вайс», несмотря на исчезновение Перумаля, произвел переоценку облигаций «ДЖАСТИС» по очень выгодному для него курсу. Цены «Блумфилд-Вайс» оказались всего на несколько пунктов выше тех, которые, исходя из своей модели, предсказывал Викрам.

Облигации «ДЖАСТИС» были тесно связаны с активами японско-американского треста международных инвестиций и считались весьма сложным зверем. Они были бивалютными, их цена регулировалась уровнем цен на бирже «Никкей», и в них была встроена, если так можно выразиться, система тревожных сигналов. Облигации первоначально размешались в долларах, но в дальнейшем их можно было продавать и покупать по выбору инвестора как в долларах, так и в иенах. Индекс «Никкей» базируется на цене двухсот двадцати пяти наиболее значительных активов, имеющих хождение на Токийской фондовой бирже. Если индекс «Никкей» переваливал за десять тысяч пунктов, доходы инвестора в пять раз превышали прирост. Если же индекс опускался ниже семи тысяч, инвестор терял сумму, в пять раз превышавшую разницу цен. В момент закрытия биржи индекс находился на уровне восьми тысяч пятисот пунктов. Рынок Японии с полным правом можно было назвать турбореактивным. Мартель начал с того, что инвестировал в облигации «ДЖАСТИС» пятьсот миллионов долларов. Сейчас объем его вложений достиг уже двух миллиардов. «Блумфилд-Вайс» снова согласился кредитовать фонд «Тетон», и этот кредит покрывал восемьдесят процентов цены облигаций. Поначалу «Блумфилд-Вайс» сильно сомневался, стоит ли идти на эту сделку, но шестьдесят миллионов комиссионных, получаемых банком в результате этой транзакции, послужили весомым аргументом. Мартель и Викрам прекрасно знали, что состояние, которое «Тетон» заработал в прошлом году на ИГЛОО, не нанесло ущерба «Блумфилд-Вайс». Кроме того, инвестиционный банк тогда застраховался от всех рисков в одной из крупнейших страховых компаний, и теперь с облигациями «ДЖАСТИС» он поступит точно так же. Таким образом, банк «Блумфилд» останется с весьма весомым вознаграждением и, конечно, с кредитом, предоставленным им фонду «Тетон».

Однако несмотря на благоприятное состояние рынка, Мартель чувствовал себя отвратительно. Одной из причин этого была статья в «Форчун». В глубине души он постоянно опасался, что его объявят самозванцем. И вот это произошло. Подобные заявления казались особенно несправедливыми именно сейчас. Да, возможно, ему действительно повезло, когда он пережил потрясение прошлого года. Так же как повезло недавно, когда он оказался в центре шторма, обрушившегося на японский рынок. Но каждый, если так можно выразиться, кузнец своего везения. Разве это не было озарением гения, когда он решил, что существует реальная возможность выхода Италии из зоны евро? «Форчун», конечно, может утверждать, что не он несет ответственность за это событие, но мало кто знает, что Мартель негласно перевел кое-какие опционы фонда «Тетон» на имя Гвидо Галлотти в качестве щедрой оплаты за консультационные услуги. Одно это свидетельствовало о том, что он может влиять на ход событий.

Он посмотрел на украшавший стену портрет: на нем был изображен он сам, и именно в этом помещении. Полотно оказалось не таким плохим, как он опасался. Грязнуле художнику удалось передать грубоватую привлекательность Мартеля и выражение предельного внимания, с которым он изучал состояние рынка на стоящем перед ним мониторе. Временами Мартелю чудилось, что портретист уловил намек на страх, таящийся в карих глазах натуры. Жан-Люк подробнейшим образом изучал работу кисти художника, пытаясь определить, какие именно мазки передают этот скрытый страх. Но что-либо обнаружить ему так и не удалось. Возможно, это было лишь плодом его воображения и никто ничего подобного не замечал. Все, кто видел картину, выражали восхищение мастерством художника. Схваченная им энергия Мартеля контрастировала со спокойной уверенностью его красавицы супруги, портрет которой висел чуть дальше на той же стене.

Но по-настоящему Жан-Люка Мартеля тревожила только Черил. Присутствовал ли тогда в их нью-йоркской квартире мужчина? Подозрения разъедали его, словно червоточина. Он слышал всего лишь кашель, продолжавшийся не более двух секунд, но этого было вполне достаточно. На то, чтобы поговорить с Черил напрямую, ему не хватало смелости. Но он должен все узнать.

Естественным решением проблемы могло бы стать обращение к услугам частного детектива. Однако Мартель не знал, с какого конца к этому подступиться. Он понятия не имел, как найти нужного человека. Ему не хотелось вступать в контакт с нью-йоркским сыскным агентством, к услугам которого время от времени прибегала его фирма. Местных сыщиков он тоже не желал привлекать. Не было никого, кому бы он мог доверять настолько, чтобы попросить о рекомендации. Вдруг его знакомые догадаются, почему он к ним обратился. Даже мысль об этом казалось ему отвратительной. О том, чтобы в поисках ему помог секретарь, вообще не могло быть речи. Мартель включил компьютер и обратился к поисковой системе. Потратив полчаса, он нашел в Денвере подходящего, как ему показалось, типа. Денвер после Солт-Лейк-Сити был ближайшим к Джексон-Холл крупным городом, но и до него было около пятисот километров. Детектива звали Рей Поэк, и он согласился встретиться с Мартелем в Джексон-Холл через два дня. Сыщик не увидел ничего странного в том, что Мартель назначил ему свидание на заброшенной дороге в пятнадцати километрах от города.

Когда Мартель положил трубку, раздался стук в дверь – Энди и Викрам хотели потолковать с ним о приглашении на работу нового трейдера. Энди нуждался в помощи, и у Викрама имелось конкретное предложение. Они несколько минут обсуждали кандидатуру, после чего Энди вернулся к своему столу, а Викрам задержался.

Он не сводил взгляд с монитора, на котором еще был открыт сайт Поэка. Мартель взглянул на него, вышел из сети и сказал:

– Итак, я весь внимание.

Викрам оторвал взгляд от экрана.

– Ты видел, что индекс «Никкей» сегодня поднялся еще на три пункта?

– Да, – ответил Мартель. – Рынок наконец стал вести себя разумно.

– Не стоит ли нам воспользоваться случаем и слегка снизить нашу задолженность? Я мог бы связаться с «Блумфилд-Вайс» и поторговаться с ними в связи с облигациями «ДЖАСТИС». Теперь, когда там нет Перумаля, эта идея представляется мне удачной.

– Переоценка, которую они провели, была вполне достойной. Ты с этим согласен?

– Да. Но кто знает, как поведет себя рынок в следующем месяце?

Мартель в негодовании вскочил на ноги.

– Кто знает? Мы знаем. Я знаю! – Для вящей убедительности он ударил себя кулаком в грудь. – В этом вся суть. Ради этого мы прошли через все муки. Индекс «Никкей» за следующие двенадцать месяцев удвоится, и мы будем играть на повышение. На максимально большое повышение. Используя рычаги, которыми мы располагаем, я рассчитываю на двести процентов прибыли. Как минимум. Это будет грандиозный успех хеджевых фондов. Самый грандиозный за всю их историю.

– Но если индекс снова упадет…

– Мы переживем. Нам всегда это удавалось. – Мартель покачал головой и закончил: – Ты толковый парень, Викрам, но иногда мне кажется, что ты берешь не все, что можешь взять.

Лицо Викрама залилось краской, и он, не говоря ни слова, вышел из кабинета. Мартель знал, что ранил гордость подчиненного. Возможно, он требовал слишком многого, ожидая, что Викрам проявит такие же, как и у него, способности видеть картину в целом, но все же Мартель был разочарован. Викрам ему нравился. Жан-Люк ощущал эмоциональную потребность в протеже, ученике, наследнике, и Викрам больше всех подходил на эту роль. Мартель знал, что тот им восхищается и даже завидует ему. Этот человек, подобно своему боссу, хотел стать одним из величайших воротил хеджевых фондов.