Рылеев - Анастасия Готовцева

У офицеров армейских, к которым принадлежал Рылеев, не было возможности нанимать столичных профессоров, вступать в тайные общества и следить за большой политикой. В провинции далеко не всегда можно было достать свежие газеты, купить новые книги. Соответственно, жизнь провинциальных офицеров была серой и скучной, а время, свободное от фрунтовых учений, они проводили за игрой в карты, в попойках и ухаживаниях за дочерьми соседей-помещиков. Исследователи многократно описывали «беспросветную атмосферу скуки и однообразия жизни провинциальных гарнизонов и далекие от уставных требований и столичных образцов методы несения воинской службы»{280}. Трудно сказать, какие политические взгляды были у сослуживцев Рылеева. Неизвестно, знали ли те из них, кто впоследствии поддерживал отношения с бывшим однополчанином, о его литературной и конспиративной деятельности, и насколько далеко простиралась их осведомленность. По крайней мере, следствие по делу о тайных обществах не обнаружило ни одного факта, свидетельствующего о включенности кого-нибудь из однополчан в разрабатывавшиеся Рылеевым планы переворота.

О Рылееве в годы его артиллерийской службы рассуждать непросто: документов, характеризующих этот период его жизни, немного. Те из них, которые доступны исследователям, свидетельствуют: на службе Рылеев был не совсем таким, как его ротные товарищи.

Сохранилось уникальное свидетельство о Рылееве-артиллеристе — мемуары его однополчанина. В 1954 году А. Г. Цейтлин опубликовал в 59-м, «декабристском» томе «Литературного наследства» «Воспоминания о Рылееве его сослуживца по полку А. И. Косовского (1814—1818)»{281}. С тех пор их текст был несколько раз републикован. Исследователи биографии и поэзии Рылеева пользуются этими изданиями, доверяя им и не перепроверяя по хранящемуся в РГАЛИ автографу.

Между тем публикация Цейтлина выглядит более чем странно. Прежде всего, обращает на себя внимание ее заголовок: как известно, Рылеев никогда не служил в «полку». После выпуска из корпуса он до самой отставки числился в конно-артиллерийской роте.

Бросаются в глаза и купюры в тексте. По поводу их публикатор во вступительной статье замечает: «Косовский явно недоброжелателен к Рылееву и легко взваливает на молодого офицера различные обвинения. В печатаемом ниже тексте воспоминаний эти обвинения в основном не воспроизводятся, так как являются клеветой реакционно настроенного николаевского генерала на одного из вождей декабристского движения»{282}. В опубликованном тексте имеется 12 купюр — именно столько раз, по мнению Цейтлина, реакционный николаевский генерал оклеветал вождя тайного общества. Настораживает и приведенное в публикации имя автора мемуаров — А. И. Косовский.

На первой странице хранящегося в РГАЛИ автографа сделана запись: «Воспоминания генерал-лейтенанта Косовского Александра Ивановича о К. Ф. Рылееве». Однако запись эта явно позднейшая, выполненная по современной орфографии, и ее вряд ли стоит принимать во внимание. Как следует из послужного списка Косовского, звали его не Александр Иванович, а Александр Андреевич.

Кроме того, из несомненного факта знакомства и совместной службы Рылеева и Косовского еще не следует, что именно этот сослуживец поэта был автором мемуаров. Документы свидетельствуют о дружеских отношениях между ними, переписке, обмене стихотворными посланиями. Мемуары же, как следует из указания их автора, писались спустя 28 лет после выхода поэта в отставку, то есть в середине 1840-х годов; непонятно, почему Косовский (в то время полковник, а вовсе не «реакционный генерал») вдруг вздумал негативно отзываться о своем давно погибшем друге в тексте, явно не предназначенном для печати.

Учитывая всё вышеизложенное, можно констатировать: авторство Косовского представляется недоказанным. Для того чтобы установить автора воспоминаний (которым может быть и Косовский, и любой другой из офицеров конноартиллерийской роты), следует провести дополнительный научный поиск. Бесспорно одно: написал мемуары о Рылееве сослуживец, близко общавшийся с ним, но не питавший к нему особых дружеских чувств.

Мемуары эти весьма информативны: в них мы находим яркие эпизоды послевоенной жизни Рылеева. Автор рассказывает, например, как «однажды, гуляя с товарищем по улице местечка Белогорье (где была расположена батарея), они подошли к небольшому домику почтовой станции, чтобы в растворенное окно сказать хозяину, содержателю почты, прислать наутро тройку лошадей ехать по порученности батарейного командира в г. Острогожск». В окне Рылеев и его товарищ увидели старое ружье, стоявшее в углу, и решили осмотреть его. «Товарищ, осмотревши замок, который также был особой конструкции, и видя, что на полке нет пороха, взвел курок, прося Рылеева посторониться, на что сей отвечал: “Да стреляйте из пустого ружья; я стоял уже два раза противу пистолетных пуль, так не приходится прятаться от заржавленного ружья!” Комната эта была весьма маленькая, едва помещалась одна только кровать, а ружье было слишком длинное, дуло которого лежало почти над правым плечом Рылеева; когда же, по настоянию Рылеева, товарищ спустил курок и последовал нечаянный выстрел (весь заряд волчьей дроби врезался в стену), то Рылеев, сделавши невольно шаг влево, сказал, смеючись: “И убить-то не умел”».

Есть рассказ и о том, как «Рылеев, сидевший на борту лодки, увидел, что по воде несет убитую утку», «без всякой предосторожности хотел схватить ее, но, потерявши равновесие, упал за борт» и начал тонуть — его с трудом спасли. «Много стоило труда избавить их от очевидной гибели!.. Рылеев долго не мог прийти в себя и потом выдержал горячку», — пишет мемуарист.

Однако мемуары — отнюдь не просто перечисление фактов из жизни Рылеева в Острогожском уезде. Из этих воспоминаний следует, что образ жизни Рылеева-артиллериста мало чем отличался от образа жизни его однополчан и экстремальные ситуации, подобные случайному выстрелу из ружья или падению с лодки, были крайне редки. С виду прапорщик был таким же, как все: «при случае любил и покутить на чужой счет, и выпить лишнее». Он был азартным, но неудачливым картежником, проигрывал деньги, присылаемые матерью. Сослуживец утверждает: «Страсть к игре в карты и преимущественно в банк ставила его много раз в безвыходное положение пред командиром батареи и товарищами. И в батарее никто с ним не играл, как неумеющего владеть собою (так в тексте. — А. Г., О. К); при проигрыше он выходил из себя и забывался; весьма редко случалось ему выигрывать небольшую сумму, которую недолго удерживал при себе, при первой возможности спускал с рук, постоянно жил без денег и был в долгах; будучи беспечен к самому себе, он не хотел знать, чего у него нет и что есть, жил кое-как, более на чужой счет и — не стыдился».