Зона отчуждения - Андрей Ливадный

Здесь никогда не было людей…

Вадим смотрел вниз, с трудом балансируя на грани небытия, и потому не мог поручиться перед самим собой — видит он реальность, или его сознание уже соткало бредовые предсмертные картины эфемерных вероятностей?

На одном из горных плато, словно жуки, закованные в темные, тускло поблескивающие панцири, стояли ровные ряды посадочных модулей. Мимикрирующие маскировочные сети скрадывали их контуры, делая картину еще более призрачной, приближенной скорее к бреду, чем к действительности.

Между спускаемыми аппаратами и расположенными неподалеку временными куполообразными укрытиями сновали люди, но они казались букашками на фоне двух исполинских фигур, которые с высоты казались какой-то невероятной формой жизни: огромные яйцеобразные корпуса машин более походили по своей форме на уродливые головы, к которым были прилеплены исполинские лапы с выгнутым в обратную сторону коленным сочленением. Эти бредовые механизмы отдаленно напоминали исполинскую серв-машину, доставленную на Кьюиг прорвавшимся с Дабога транспортом «Игла»…

Спустя мгновенье Вадим понял — это и есть серв-машины.

Появление подбитого штурмовика над позициями тайно высадившегося десанта не могло пройти незамеченным. Два шагающих исполина внезапно развернули свои чудовищные торсы, одновременно приподнимая их вверх относительно опорной платформы, и спаренные зенитные орудия, установленные на загривках механических чудовищ, вдруг зашлись злобной лающей скороговоркой, посылая вслед падающему штурмовику длинные очереди снарядов.

Что-то глухо ударило в днище покалеченной машины, и штурмовик, прекратив планирование, начал резко заваливаться вправо.

Это было последнее осознанное воспоминание Вадима Нечаева.

Изрешеченный снарядами шаттл еще какое-то время падал, двигаясь параллельно понижающимся горным склонам, потом каким-то чудом объятая огнем машина приподняла нос, и этот маневр позволил кренящемуся на одно крыло штурмовику протянуть еще километров двадцать, двигаясь над сплошным морем древесных зарослей. Но ничто не может продолжаться вечно, и в конце концов днище многострадального корабля чиркнуло по кронам деревьев, и он рухнул, рассекая непроходимые заросли Кьюиганской сельвы, будто огромный пылающий плуг…

За сотню километров от места его падения боевая шагающая серв-машина с бортовым номером восемнадцать плавно опустила свой обтекаемый яйцеобразный корпус.

Вывод бортового компьютера после анализа поступивших данных был категоричен: штурмовик противника уничтожен. Место его падения было автоматически занесено в базы данных и помечено на карте алой точкой в глубине заросшего непроходимым лесом пространства, которое люди именовали сельвой.

Сельва…

Изначально этот термин означал влажные экваториальные леса одного из материков далекой Земли, но в истории колонизации планет слово «сельва» получило свое развитие, обозначая любой враждебный человеку труднопроходимый лес, составленный из экзобиологических видов растений.

Кьюиганская сельва сохранила от прототипа высокую влажность, труднопроходимость и кажущуюся враждебность, хотя на самом деле нет враждебных или благосклонных мест — живая ли природа, мертвая ли, — она подчинена своим законам, живет, сообразуясь с ними, и не выказывает к человеку приписываемых ей субъективных качеств.

Этим утром участок влажного многоярусного леса жил привычной, ничем не примечательной жизнью: тихо шумели на ветру разлапистые кроны даланий, образующих густой шатер крон, покачивались лианоподобные растения, похожие на толстые переплетенные между собой веревки, тянущиеся от дерева к дереву и порой свисающие до самой земли, шелестели и потрескивали ветви кустарникового подлеска, когда по незримым тропам, проложенным сквозь чащобу, пробегал шустрый зверек или проходил более крупный и степенный представитель исконного животного мира Кьюига.

Были тут и иные признаки жизни.

На берегу небольшого озерка, своими размерами более напоминавшего болотце, стояли три старых приземистых здания, образующие букву «П», обращенную своей открытой частью к водоему. Здания имели ограду из высоких, заостренных кверху бревен. Периметр частокола не примыкал вплотную к зданиям, он был много шире в диаметре и окольцовывал клочок возделанной земли, несколько плодоносящих деревьев, лужайку с вросшими в землю поржавелыми остовами какой-то техники, а также старый, покосившийся навес, под которым между бетонными плитами пробивалась вездесущая трава.

Ворот в ограждении не было, плотные ряды кольев сбегали к воде и обрывались на берегу, у причала, подле которого на водной глади неподвижно застыли две лодки из легкого алюминиевого сплава.

Смесь древних и новейших технологий, примененных при возведении построек небольшого островка человеческой жизни посреди влажной сельвы, наводила на мысль о полной изоляции этого места от цивилизации, процветающей на соседнем материке планеты.

Утро уже полностью вступило в свои права, под пологом древесных крон царил влажный сумрак, кое-где солнечные лучи находили себе дорогу средь плотной листвы и били в землю косыми столбами янтарного света, в которых роилась мошкара.

Глядя на окружающую природу, можно было понять, почему люди избрали именно это место. Над небольшим водоемом отсутствовал непроницаемый полог разлапистых крон, и солнце, давно растопившее плавающий над поверхностью воды утренний туман, ярко и щедро озаряло светом и теплом как сами здания, так и расположенные подле небольшие участки культивированной земли.

И все же… Что-то здесь было не так.

Безлюдье — вот что настораживало, делало поселение каким-то угрюмым, хотя не заросшие травой тропинки явно говорили в пользу недавней населенности этого места.

Внешне все выглядело целым, исправным, — никаких проломов или дыр в частоколе, которые бы свидетельствовали о внезапном нападении крупных представителей животного мира сельвы, в зданиях, отражая солнечные лучи, блестели целые стекла, на ровных стенах не было видно ни выщербин, ни каких-то иных повреждений.

Только серели подле пашни недавние холмики земли, слишком маленькие для могил, но очень похожие на них…

Какая-то зловещая загадка витала тут, конденсируясь в самом воздухе, как мошкара в ласковых столбах солнечного света.

…Внезапно хлопнула дверь, и этот звук поломал тишину.

Из здания вышел пес. Он хозяйским взглядом окинул пустой двор, потом потянулся, жмурясь на солнце, и энергично встряхнул шерстью, при этом в движение пришла лишь передняя часть туловища, что объяснилось очень легко — задние лапы пса представляли собой механические протезы, хвоста у него не было вовсе, а шерсть покрывала лишь две трети туловища.

Потянувшись, пес втянул носом воздух и, не распознав ничего предосудительного в запахах, вразвалку пошел к водоему, чтобы напиться, свесив голову с мостков, к которым были привязаны лодки.

Пока он пил, открылась еще одна особенность в строении его тела: розовый язык мелькал между угрожающего вида искусственными челюстями со вставными зубами.

Все это наводило на мысль, что животное сильно пострадало в схватке с неведомым противником и было заботливо излечено людьми, которым он, как и многие поколения его предков, служил верно и бескорыстно.

Высокий уровень технологий, примененных при протезировании, настораживал, потому что окружающее, а в особенности частокол из древесных стволов и скудные орудия труда кустарного производства, оставленные под навесом подле пашни, шли вразрез с умением лечить несовместимые с жизнью травмы…

Странные люди должны были населять это место, и в самой их жизни, несомненно, крылась одна из трагичных загадок выживания на чуждой планете, когда какие-то технологии утрачивались безвозвратно, а иные получали развитие, намного опережая самые прогрессивные разработки далекой прародины.

Пес не успел толком напиться, как его внимание привлек отдаленный, зазвучавший где-то в поднебесье надсадный гул.

Он вздрогнул всем телом, прекратил пить и задрал голову, пытаясь вполне осмысленным взглядом отыскать в лазурных небесах источник необычного звука, но то ли прореха в плотной листве над водоемом оказалась слишком мала для обзора всего поднебесья, то ли источник звука находился еще очень далеко, — псу не удалось увидеть ничего, кроме двух перистых облачков. Однако он ощущал, как вибрирует воздух, шум верхних крон стал более волнующим, все внезапно обострилось, словно с окружающего мира сдернули вуаль сонного покоя…

Шерсть на загривке встала дыбом, из глотки пса вырвалось угрожающее рычание, и он бросился назад к П-образному дому, двигаясь быстро, но неуклюже из-за асинхронности работы протезов и живой плоти.