Доктрина шока - Наоми Кляйн

Эта ситуация восходит к зарождению современного движения за права человека. В 1948 году ООН приняла Всеобщую декларацию прав человека. И как только этот документ был принят, он стал орудием борьбы в холодной войне, где обе стороны пытались доказать, что их противник — это будущий Гитлер. В 1967 году пресса разоблачила Международную комиссию юристов, зародыш группы прав человека, которая обличала нарушения в советских странах; комиссия уверяла, что является независимым арбитром, но на самом деле тайно финансировалась ЦРУ12.

В такой трудной ситуации Amnesty International разработала принцип полной беспристрастности: ее будут финансировать исключительно сами члены организации и она останется полностью «независимой от интересов любых правительственных и политических групп, идеологии, экономики или религиозных убеждений». Стремясь показать, что права человека не используются для борьбы за какую-либо политическую программу, Amnesty International рекомендовала своим местным отделениям одновременно заняться судьбой троих узников совести, по одному из «коммунистической страны, западной страны и страны третьего мира»13. Позиция Amnesty International, тогдашнего символа всего движения за права человека в целом, сводилась к тому, что, поскольку нарушения прав человека являются универсальным злом сами по себе, не обязательно заниматься исследованием причин этих нарушений, достаточно их фиксировать во всех подробностях, опираясь на надежные источники.

На этом принципе основывалась и хроника кампании террора в странах южного конуса. В условиях слежки и угрозы со стороны тайной полиции группы прав человека посылали своих представителей в Аргентину, Уругвай и Чили, которые встречались с сотнями жертв пыток и их семьями; эти активисты стремились также проникнуть в тюрьмы, насколько это было возможно. Поскольку независимая пресса была запрещена и хунты отрицали свои преступления, эти свидетельства стали первоисточниками для истории, которая могла бы остаться ненаписанной. Но эта работа при всей ее важности страдала ограниченностью: эти отчеты представляют собой просто юридический перечень самых отвратительных методов репрессий со ссылками на статьи Декларации ООН, которые были нарушены.

Эта узость отражена и в отчете Amnesty International за 1976 год по Аргентине, который стал великим обличением зверств хунты, достойным Нобелевской премии, однако никак не объяснял, чем вызваны эти нарушения прав человека. Там задается вопрос: «В какой степени эти нарушения можно объяснить необходимостью установить"безопасность"?» — чем хунта официально оправдывала свою «грязную войну»14. После исследования показаний отчет приводит заключение, что угроза со стороны вооруженных отрядов партизан левого направления нисколько не соответствует уровню государственных репрессий.

Но, быть может, существовали иные цели, которыми «можно объяснить» эти акты насилия? Об этом отчет Amnesty International молчит. Фактически на 92 страницах документа ни разу не говорится, что хунта перестраивает страну по меркам радикального капитализма. Там не упоминаются массовое обнищание или резкое сворачивание программ перераспределения богатства, хотя эти феномены занимают центральное место в жизни страны под властью хунты. В отчете подробно перечислены все законы и постановления хунты, которые нарушают свободу граждан, но не упомянуто ни одного экономического постановления, позволяющего снизить зарплаты и поднять цены, нарушая права человека на пищу и жилье — также закрепленные в Декларации ООН. Если бы революционные экономические преобразования хунты были подвергнуты хотя бы беглому анализу, стало бы ясно, зачем нужны эти чрезвычайные репрессии, а также почему среди узников совести, которые упомянуты в отчете, так много мирных профсоюзных деятелей и социальных работников.

В отчете Amnesty International был и другой важный недостаток: происходящее в Аргентине было представлено как конфликт между группой местных военных и левыми экстремистами. Другие участники событий: правительство США и ЦРУ, местные землевладельцы или транснациональные корпорации — не упоминаются. Без учета общего плана внедрения «чистого» капитализма в Латинской Америке и мощных интересов, стоящих за этой программой, акты садизма, отраженные в отчете, не имеют никакого разумного смысла — это просто отдельные беспричинные дурные поступки в политической сфере, которые все совестливые люди должны осудить, но не способны понять.

Движение за права человека действовало в рамках серьезных ограничений, вызванных разными причинами. Внутри стран, где эти нарушения происходили, первыми обращали внимание на террор друзья и родственники жертвы, но им приходилось об этом говорить крайне осторожно. Если бы они указали на связь исчезновений с политической или экономической программой режима, они сами могли бы пропасть без вести. Самым известным движением за права человека того времени является движение «Бабушки Пласа-де-Майо», известное в Аргентине под именем «Мадрес». Его участницы еженедельно устраивали демонстрации перед зданием правительства в Буэнос-Айресе, но не осмеливались выступать с лозунгами протеста, вместо этого они несли фотографии своих пропавших детей с надписью «Donde estan?» — «Где они?» И медленно ходили по кругу в белых платках с вышитыми именами своих детей. Многие участницы «Мадрес» имели четкие политические убеждения, но стремились не изображать угрозу режиму: они всего-навсего скорбящие матери, которые отчаянно желают знать, куда делись их невинные дети15.

В Чили самой большой правозащитной группой был Комитет мира, куда вошли оппозиционные политики, юристы и деятели церкви. Эти опытные политические активисты понимали, что борьба за прекращение пыток и освобождение узников совести — это лишь часть более широкой битвы за то, кто будет контролировать богатства Чили. Но чтобы не превратиться в следующую жертву режима, они отказались от риторики осуждения капитализма и усвоили новый язык «всеобщих прав человека». Избегая разговоров о богатых и бедных, слабых и сильных, о Севере и Юге, они объясняли мир, пользуясь весьма популярными в Северной Америке и Европе понятиями, и указывали на то, что каждый человек имеет право на справедливое судебное разбирательство и на свободу от жестокого и унизительного обращения. Они не спрашивали «почему?», они утверждали: так происходит. Используя правозащитную лексику, эту смесь юридических терминов и гуманизма, они учили, что их заключенные «компаньерос» на самом деле являются узниками совести и это случай нарушения прав на свободу слова и свободу мысли, подпадающих под защиту статей 18 и 19 Всеобщей декларации прав человека.

Для людей, живущих под пятой диктатуры, этот новый язык был секретным кодом — подобным образом певцы маскировали политические заявления хитроумными метафорами; здесь же левизна облекалась в юридическую терминологию, что позволяло говорить о политике, не упоминая ее16.

Когда же кампания террора в Латинской Америке привлекла широкое внимание многочисленных групп международного правозащитного движения, у его активистов были свои, совсем иные причины не упоминать политику.

Отказ от поиска взаимосвязи между государственным террором и идеологическими программами режимов — характерная черта для практически всей правозащитной литературы того времени. Молчание Amnesty International можно объяснить стремлением сохранить беспристрастность среди напряжения холодной войны, но у многих других групп тут сыграл свою роль совершенно иной фактор: деньги.

На тот момент самым значимым источником финансирования этой деятельности оставался фонд Форда, крупнейшая филантропическая организация в мире. В 60-е годы фонд тратил на правозащитную деятельность крайне малую часть своих средств, но в 70-х и 80-х на защиту прав человека в странах Латинской Америки им была выделена колоссальная сумма — 30 миллионов долларов. Это позволяло фонду поддерживать и такие южноамериканские группы, как Комитет мира в Чили, и новые группы в США, например Americas Watch17.

До военных переворотов фонд Форда, работая в тесном сотрудничестве с Государственным департаментом США, в странах южного конуса занимался в основном подготовкой специалистов, большей частью в сфере экономики и сельского хозяйства18. Фрэнк Саттон, заместитель вице-президента международного отделения фонда, так объясняет философию своей организации: «Невозможно получить модернизированную страну без модернизированной элиты»19. Хотя фонд и действовал в жестких рамках логики холодной войны, стремясь создать альтернативу революционному марксизму, академические гранты фонда почти всегда отражали просто-напросто интересы правых: студенты из Латинской Америки отправлялись в университеты США, финансировались работы аспирантов в латиноамериканских университетах, включая крупные государственные заведения, славящиеся своими левыми пристрастиями.