О вере, неверии и сомнении - Вениамин (Федченков)

Или: Сын Божий "рождается от Отца". Что-нибудь понятно? Абсолютно нет. Дух Святой "исходит" от Отца? — Понятно? И чем это отличается от "рождается"? — Не знаем!

Как Бог Един и Троичен? — Непостижимо…

Но я остановлюсь на одном первичном "понятии" "Бог". Понимаем ли мы ясно, внутренне, опытно хоть что-нибудь в Нем?

Нет! И совершенно прав св. Иоанн Дамаскин, когда утверждает, что Бог не только выше всякого бытия, но и всякого понимания. Это очевидно и нашему уму. А раньше св. Дамаскина то же зрели и другие отцы. Между прочим, доселе сохранились речи некоторых последователей еретика Нестория, потом обратившихся к Православной Церкви, которые заявляли следующее (о воплощении Христа и отношении в Нем Божеского и человеческого естества):

То, что это есть, принимаем. А как? — этого не постигаем.

Совершенно то же самое, и еще прежде, должно утверждать и вообще о Боге: Он есть — принимаем. А что Он есть — не постигаем.

Скажу прямее и точнее: принятие или вера в Бога заранее обрекает нас или предполагает, что мы должны отказаться от всяких умственных требований от Него. Бог — превыше всякого ума. Ум, приняв Его, поставил над собою крест: здесь уму конец! В Боге все возможно! И ни о чем ум не может уже сказать: это — "немыслимо". Сам Бог, весь, всецело, — "не-домыслим". Таким образом, приняв веру в Бога вообще, мы заранее допустили все "самое невозможное" для нас — возможным в Нем; всякие тайны, все непостижимое. Понятно ли это читателю? Мне просто очевидно!

А теперь сделаем вывод отсюда. Если я отрекся совсем от ума, то почему именно показался бы мне "более" или "менее" непостижимым какой-либо отдельный догмат? Почему вера в Бога будто бы более приемлема, чем вера в Троицу? Ничуть! Если я ничего не постигаю в Боге, то не смею отрицать ни единичности Его, ни двоичности, ни Троичности. Я уж заранее согласился на всякую возможность невозможного в Нем. Следовательно, сюда включается все последующее: и Троичность, и Рождаемость Сына, и Исхождение Духа. Все это — как и прочие тайны о Боге — заранее включено в общую несомненную истину о непостижимости Бога вообще.

И только поверхностному уму кажется далее резким противопоставлением: 1 и 3 — Единство Бога при Троичности Лиц. А последовательный ум заранее допускает все и не может отрицать ничего о Боге, ибо отрекся от себя с самого начала веры. Веровать же человеку во что бы то ни было ум нисколько не препятствует — как мы выясняем все время. Если же уж поверили мы, то заранее необходимо допускать все самые непостижимые из непостижимых догматов.

Другой вопрос: почему же я верую? Но это уж — иное дело! Только одно утверждаю: ум не препятствует чудесам и тайнам, — а даже требует их от "иного", "другого", "того", "сверхъестественного", "небесного" мира.

Это совершенно логично! Противное — нелогично, неразумно, бессмысленно.

Вот к каким выводам, и притом умом же, пришли мы, исследуя возражения ума: они направились теперь против самого же ума и его идолопоклонников.

Один архиерей, на основании собственного огромного ученого и духовного опыта, рассказывал нам, студентам академии, какой путь прошел он. Сначала он занимался, как и полагалось, богословскими науками. Потом, в академии, он решил изучить основательно философию, надеясь найти в ней обещанное ею разрешение вопросов. Но неожиданно для самого себя он пришел к иному выводу: оказалось, что философия, бесконечно путаясь в искании ответов, показала лишь собственное бессилие в этом. И таким образом, ум, можно сказать, уничтожил самого себя, выяснил свою несостоятельность в общих вопросах, в частности, и в вопросах религиозных: о Первопричине мира, о происхождении его, о цели бытия, о сущности вещей и проч.

Но это банкротство ума принесло ему (владыке) большую (пользу): с той поры он уже не искал ответа там, где найти нельзя. И даже был благодарен уму, что он сам же подорвал ценность свою. Тогда владыка обратился уже к иным источникам истины, и прежде всего — к религиозным философам, то есть к святым отцам, где и нашел (вместе со Словом Божиим) и удовлетворение для ума, и мир искавшему сердцу.

Этот вывод позволяю себе делать и я: мы видели, как ум логикой своей разбивал один за другим камни, лежавшие на пути веры, и честно сознавался в собственном бессилии, толкая нас искать истину иными путями. И еще дальше он поможет нам в прояснении познания и себя самого, и веры.

И много раз я благодарил Бога за то, что для меня вскрылась эта немощь ума; за то, что я до очевидности узрел сущую ложь суеверных интеллигентов о том, будто ум не позволяет веровать, будто он не допускает никаких тайн и чудес, будто для умников уже предрешено непременно неверие. Ложь, ложь и ложь!

И потому — как уже говорилось — я давно перестал пугаться тайн и чудесного. Слава Богу! И стало мне легко: точно я сбросил с души тяжелые оковы или вышел из непроходимого леса на вольный свет Божий. Какая отрада! И думаю: почему это не научили нас такой "свободе от ума" в семинариях, академиях?! Сколько бы отпало тогда лишних мук, сомнений, путаницы, тьмы, лжи! И как просто и легко веровалось бы тогда в тайны. Или, по крайней мере, как ясно было бы, что ум наш не мешает вере. Скажу больше. Ум тогда давно бы оказался не врагом нашим, а другом и помощником веры. И тогда ясно было бы, что и этот дар — ум — дан нам Богом не ко вреду, а на пользу же; что и он не отводит от Создателя своего, а приводит к Нему; что он не разрушает тайн и чудес Божиих, а, наоборот, ограждает их от ложных нападок злых сил и испорченного сердца дурных людей.

Теперь я спокойно могу веровать во все. Например, читаю ли я на литии: "Господи Иисусе Христе Боже наш, благословивый 5 хлебов и 5000 насытивый, Сам благослови и хлебы сия", — я не смущаюсь уже, как это бывало в духовном училище, верую: Сын Божий все может! Стою ли я перед престолом и произношу: "И сотвори убо хлеб сей честное Тело Твое", "Чашу же сию — честную Кровь твою" — я не пугаюсь уже пытливых вопросов ума: "Да как это? Да возможно ли?", ибо знаю, что ум не имеет даже права задавать таких вопросов, а должен лишь скромно молчать, так как тут творятся вещи, превосходящие не только ум человеческий, но и ангельский. Сам Господь сказал эти слова. Он и может их осуществить. И нет препятствий к вере!

Творю ли крестное знамение на себе, благословляю ли в храме Божиих людей — я знаю, что через эти видимые знамения креста ниспосылается благодать Божия, а не являются они обманом, за которым нет ничего, пусто… Нет! Бог и из "ничего" сотворил величайший мир! Он все может!

Я уже не касаюсь сейчас еще более высоких предметов веры: Самого Бога, Троичности, воплощения, смерти, воскресения и вознесения Сына Божия, Сошествия Святого Духа в виде огненных языков; не сомневаюсь в необычайных дарах первохристианам, когда галилейские безграмотные рыбаки вдруг заговаривали на неведомых языках, как даже тень их исцеляла больных, как они победили мудрецов мира и всю вселенную… эти 12 простых рыбаков… Чудеса!

И не только не смущаюсь, а радуюсь и торжествую, хотя (или даже — именно потому что) "окаянный аз есмь человек" (Рим. 7, 24). Да и как не радоваться?! Послушайте, родные по духу читатели, послушайте об этом… Вот что я где-то и читал и сам переживал много раз…

Люди "боятся тайн". Не хотят их "признавать"… Бедные, бедные люди! Жалкие слепцы, сами выбрасывающие из души своей бесчисленное богатство, которому цены нет, которому нет ничего подобного в этом мире, перед которым бледнеет вся красота и сладость земных вещей!

Ну подумайте только, что обещает нам "тот" мир! Он открывает и утверждает прежде всего, что он есть, воистину есть этот другой величайший мир. Боже! какая радость! Если Колумб и его моряки не знали, как выразить свой восторг, и кричали в восхищении: "Земля, земля!", то как же мы, верующие, должны радоваться и взывать: "Небо, Небо"! Если Америку называли и еще иные называют "Новым Светом" — что неверно, ибо ничего "нового" на ней не оказалось — та же земля, те же грешные люди, та же болезненная "история" войн и борьбы человечества; то мы, верующие, несравненно более и совершенно вправе взывать: "Новый мир; Светися, святися, Новый Иерусалиме!" (Апок. 21–22 гл.) Да, перед нами воистину "Новый" мир, с новыми условиями блаженной жизни, с бесконечным существованием вечно блаженных существ! Там нет ни горя, ни нужды; там и солнце не нужно, ибо все заменяет Сам Агнец Божий, Господь Иисус Христос! Там человек сбрасывает с себя ограниченность свою — пространством и временем, сбрасывает свою большую телесность, как куколка, снимает свою оболочку прежнего червяка и радостно порхает по красивым цветам, сося из них сладкое питье! Там уже нет ни борьбы из-за "куска хлеба", из-за одежды на нагом и беспомощном теле, из-за "жизненного места" — из-за коего теперь ведутся ожесточеннейшие войны озверевших людей.

Вот это действительно "иной" мир, "Новый Свет"! И кого же сподобятся там узреть удостоившиеся? Не только своих близких по земле, родных, но — несравненно более славных великанов святости и духа: праотцев, пророков, апостолов, тысячи тысяч мучеников и мучениц за Христа, величайших подвижников иноков, сонмы неизвестных святых в миру, дивных ангелов и архангелов, херувимов и серафимов… И далее Саму Пречистую Богоматерь Приснодеву Марию. К видению Ее даже преп. Серафим Саровский готовился несколько дней, как к событию поразительно-прекрасному! О Матерь Божия! Не лиши и меня, окаянного, узреть это!.. Грешен, грешен я! Но не отвержи и меня от Твоих созерцателей, Пречистая!.. Вот даже сию минуту (пишу для тебя, дорогой читатель, а не для похвалы своей: знаю, что струпы мои уже не позволяют мне хвалиться!) пишу о Ней, Преблагословенной, и тихо текут сладкие слезы из грешных очей моих…